И рожденная до речи, –

с первым звуком детских губ –

есть под словом человечьим

неразгаданная глубь...

Эти строки поэта Алексея Прасолова вспоминаются всякий раз, когда слушаешь песни Виктора Берковского – одного из самых интересных мелодистов в мире авторской песни. Песня эта основана прежде всего на очень хорошего качества поэзии, и именно слову отведена в ней главная роль. Какой же сложности задача выпадает на долю композитора: заставить и без того прекрасные (и часто – многим знакомые) строки стихов звучать так, чтобы не разочаровать любителей поэзии, даже более того: чтоб придать стихам новый смысл, новую глубину, новое звучание и при этом не нарушить целостности поэтического произведения! Ответственность тем большая, что стихи, взятые в основу песен Берковского, как правило, стихи профессиональных поэтов, так что музыка не должна уступать им в профессионализме, грамотности, законченности.

Что же это за "глубь", заложенная "под словом человечьим", и можно ли разгадать ее? Как всякое ощущение, она, вероятно, так и останется тайной. Но выразить эту тайну, высветить ее, наверное, можно – властью другого ощущения: музыки. Именно музыка вступает в свои истинные права там, где кончаются слова, где существуют понятия, словами не выразимые. Музыка ведет нас ощупью, но на редкость верно, к нашему "я", к нашей внутренней сути, и мы вновь тогда обретаем слова...

Берковский говорит: "Если песня не заставляет звучать стихи по-новому, то зачем она?"

Им написано около ста песен. Поются, по его же признанию, только те, что не кажутся неудачей. Одно из качеств его личности – скромность. Она тем более приятна, что связана с пониманием Берковским важности дела, которому он служит, – музыке. Это не просто громкие слова: сочинительство музыки он не считает обычным увлечением, занятием "после работы". Сочинительство – процесс непрерывный и происходит он постоянно: и на заводе в Запорожье, где Берковский начинал свою инженерную деятельность (сначала – вальцовщик, потом – мастер, потом – один из руководителей технологического отдела), и в Московском институте стали и сплавов, где автор вузовского учебника, кандидат технических наук доцент Виктор Семенович Берковский читает студентам лекции по теории прокатного производства, и во время отдыха, и во время гастролей в разных городах страны.

Берковский не слишком охотно говорит о себе, затрудняется с ответом на бойкие журналистские вопросы о процессе творчества, о работе со стихами, с какой-то детской непосредственностью рассказывает о своих встречах с поэтами – например, с Давидом Самойловым, и с удивлением, для нас, слушающих его, совсем не обоснованным, признается, что Самойлову понравилась музыка к его стихотворению "Сороковые...".

Было бы непростительной банальностью утверждать, что Берковский любит поэзию: его удивительно бережное отношение к стихам очевидно, оно чувствуется в каждой песне. В этом смысле примечателен один разговор. Говорили с Берковским о многих авторах самодеятельной песни, о мере самовыражения каждого из них в творчестве, в частности о Никитине. Я заметила, что чужие стихи – Шекспира, Пастернака, Левитанского – Никитин поет, как свои: настолько они близки ему. И вдруг Берковский, похоже, даже для себя неожиданно, воскликнул: – "Но это же его стихи!" – причем понятно, что стихотворения мы имели в виду одни и те же. Вот это ощущение просто-таки невероятной причастности к стихам не своим, но ставшим своими благодаря некоему совпадению, которое потом "откликнется" музыкой, – это ощущение присуще, наверное, каждому настоящему музыканту.

Видимо, из-за этого вот бережного обращения со словом в песнях Берковского начисто отсутствуют частые у многих авторов печальные эксперименты, когда испытываешь какую-то неловкость от явного торжества музыки, победившей слово. Берковский-композитор очень тактичен: нежная красота его мелодий всегда в гармонии с поэзией. Песни Берковского, действительно, редкостно мелодичны. Они воспринимаются буквально сразу, очаровывая внутренней цельностью, лиризмом, порой – яростной экспрессией. Мелодии их не просты, их не назовешь легкими, но такая в них грация, такое изящество, такая прозрачность и глубина, что невозможно их не запомнить. И невозможно спутать ни с чьими. И хотя песни Берковского очень разные, все-таки их объединяет какая-то одна светлая и прекрасная нота, какое-то единое настроение радости, даже если мелодия очевидно минорна. Да простят меня строгие судьи: я решилась бы назвать это "душой". Кстати, в одной из песен – "Посвящение Франсуа Рабле" на стихи Юнны Мориц – есть такая фраза, и поет ее Берковский чуть медленнее, словно чуть внимательнее, чем остальные фразы: "Осталась ли душа с тобой?". И начинаешь думать, что не такие уж это поэтические натяжки, не такие уж это пустые словесные построения – слова о сердце, о душе; что обозначены ими понятия не эфемерные, а более чем реальные...

На этот вопрос – осталась ли душа с тобой? – отвечает все творчество Виктора Берковского. Отвечает с какой-то всепобеждающей радостью духовности, с верой в лучшие человеческие начала.

О стихах рассказать проще. В крайнем случае, их можно без комментариев процитировать – и все. Но как рассказать о музыке? А если представить, что сейчас мы слушаем песни Берковского? Попробуем?

Наверное, начнем с "Гренады". С ее четкого ритма, так памятного всем. Многие композиторы пытались переложить стихи Светлова на музыку. Но такое "прямое попадание" (до сих пор многие считают "Гренаду" – цитата – "песней времен Гражданской войны"), такое совпадение с буквой, с духом знаменитого стихотворения удалось только Берковскому, и вот уже почти два десятилетия мы поем его "Гренаду", подчас даже не зная фамилии композитора.

Потом мы услышим "Контрабандистов" (стихи Э. Багрицкого) – и почти физически ощутим атмосферу черноморской ночи, романтику погони, свист ветра, звенящую силу молодости...

Потом затихнем, внимая строгой и мужественной простоте песни "Вспомните, ребята" (стихи Д. Сухарева), ее боли за судьбу молодых солдат, "вымостивших страшную дорогу" войны своими судьбами, своей жизнью.

Нам станет грустно и светло, когда зазвучит "Alma mater" (стихи Д. Сухарева): ее мелодия по-студенчески чуть бесшабашна, но за этой бесшабашностью слышится иное: печаль от того, что безвозвратно прошли годы, что дорога отнюдь не всегда ложится скатертью, что "в лыжных курточках щенята" – студенты постарели, превратившись – и музыка улыбается здесь – в безымянных облезлых псов, что поделать, это смех сквозь слезы...

И музыка будет доброй, тихой и, как всегда, взволнованной, рассказывая нам о нашей же жизни – о ее ненужной суете и вечных ее ценностях, о ее смысле, обретаемом нами всякий раз, когда звучит в городском саду чудо по имени Бах (стихи Б. Окуджавы)...

И будут песни о любви – ясный и трепетный, как летний день, "Самолетик", загадочный и странный "Снегопад", будет редкой красоты элегия "Куда ты уехала, Сьюзен?". Ее ритм – это ритм воспоминаний: то звука шагов любимой, то прохлады ночного берега, но все эти воспоминания – таково уж свойство памяти – стали прекрасней, чем события, их породившие, стали в музыке сказочно замедленными и оттого еще более пронзительными, дорогими...

А потом зазвенят, полетят, засмеются детские песни: их множество, они веселы и радостны, и беззаботны – так по-детски радоваться может только человек очень искренний и добрый.

Заметки эти начинались с поэтических строк. Продолжается это четверостишие так:

Не сквозит она всегдашним

в жесте, в очерке лица.

Нам постичь ее – не страшно,

страшно – вызнать до конца.

Наверное, тайну, человеческого духа, скрытую "под словом", "вызнать до конца" все-таки не удастся. Но музыка... И песни Виктора Берковского – тоже! – помогают нам найти себя. И в них самих – тоже! – есть пленительная тайна, которую невозможно разгадать...

_____________________

Статья была также опубликована:

Ленинская смена (г. Горький). – 1982. – 6 окт. (опубл. с сокр. под названием "Неразгаданная глубь").