Человек пишет песню и сам исполняет ее. Хуже, лучше ли, но песня эта – его и на само исполнение обращается не столь уж пристальное внимание. Другое дело, если непрофессионал (с музыкальной и исполнительской точки зрения) возьмется за эту – самодеятельную же! – песню и попробует перенести ее нам, слушателям. У нас возникнут определенные претензии и требования, поскольку здесь уже перестает быть важным наличие диплома о соответствующем образовании: перед нами – самодеятельный ли, профессиональный ли, но – артист. Невозможно не вспомнить строку Пастернака: "Цель творчества – самоотдача...", – и возникают сразу две проблемы: проблема собственно "отдачи" – истинной, полной и бесспорной, и проблема, заключенная в первой половине слова – "само", то есть чтобы было, попросту, что отдавать.

От исполнителя бардовской (поэтической, неожиданной) песни требуется, таким образом, по меньшей мере, следующее: быть личностью и проживать сложную, интенсивную жизнь в песне.

С удовольствием знакомлю читателей с двумя выступавшими недавно в Горьком исполнителями из Казани – Борисом Львовичем и Владимиром Муравьевым.

1. "ПРИНЦИП ПЕСЕННОГО ТЕАТРА"

"Прежде всего исполнитель. Несмотря на то, что мне приходится очень много писать – я вообще ручки из рук не выпускал (пишу всякого рода сценарии – и на телевидение, и на радио, пишу сценарии больших сборных концертов, капустников, – чего только не пишу) – но песен я писать почему-то не могу, то есть я настолько "сотворил себе кумира" из близких мне авторов, что вполне реализуюсь исполнительством. Пишу песни, только когда они необходимы в моих спектаклях или когда есть стихи, которые не-об-хо-хо-ди-мо спеть, – тогда я просто вынужден писать на них музыку, раз ее не писал никто другой..."

Итак, Борис Львович – исполнитель и (все-таки!) автор бардовских песен, режиссер и актер Казанского ТЮЗа.

Надо сказать, Борис несправедлив к себе как к автору. Во-первых, тем, кто слышал его стихи, просто повезло, как всякому, кто встретился с настоящей поэзией, а во-вторых, музыка Львовича – а он исполнил на концертах несколько своих песен на стихи разных поэтов – достаточно интересна и оригинальна. Так, одна песня на стихи Б. Пастернака. Его знаменитое: "Свеча горела на столе...". Львович и сам говорит, что попыток написать музыку к этим гениальным строкам было уже предостаточно, но ведь – вспомним! – "стихи, которые необходимо спеть", – и родился романс, печальный и протяжный, и созвучный стихам, смыкающийся с ними... Еще песня – на одно из ранних стихотворений Евгения Евтушенко: "Мне оно близко по духу, по "платформе", – объясняет Борис. Бьют человека. Бьют безжалостно, беспамятно, – и это видит герой стиха, мальчишка, и плачет от ужаса происходившего, от горя и стыда за взрослых. Песня начинается взрывчато, жестко, мелодия словно задыхается, набегает и приостанавливается, и вспыхивает снова, и вдруг сменяется иным ритмом, замедленным, как если бы человек опешил, остолбенел при виде другого – полуживого, избитого... И опять – аритмия музыки: даже если сто человек будут бить кого-то, – "сто первым я не буду ни-ког-да!"

"В песне я ищу – драматургию. Песня – это своего рода театр, это маленький спектакль, в котором я и режиссер, и автор трактовки, и исполнитель всех ролей. Я этому своему принципу песенного театра – подчиняю все".

Вообще-то утверждение, что песня – это спектакль, не редко. Но в устах Львовича профессионального режиссера и актера – оно обретает особый – первоначальный смысл.

"После окончания университета (физфак, отделение физики полимеров) закончил театральное училище имени Щукина, режиссерский факультет. В нашем ТЮЗе играю иногда в своих спектаклях, особенно люблю эпизоды. Сыграть вкусно эпизод – это большое дело".

Кажется, что и исполняемые им песни он "разделил" на несколько эпизодов и, действительно, "вкусно", сочно играет их.

Вот песня аптекаря Дуремара (Б. Окуджава): хотя здесь нужно сыграть только один характер, но сколько оттенков ("эпизодов чувства"!): от желания вызвать сочувствие до почти отталкивающего – если бы не сказка, можно сказать: "прагматизма". И все-таки он смешной, этот Дуремар, и жалко его немножко.

Львович сказал как-то, что Окуджава для него – точка отсчета, "человек номер раз".

Достаточно прослушать в записи концерт Львовича, чтобы понять, насколько глубоко исполнитель, что называется, входит в образ.

Трудно поверить, что срывающийся фальцет Дуремара – это преображенный до такой степени лирический тенор Львовича, столь богатый обертонами. Следующая песня – "Вариации на тему "Чудесного вальса" – песня взрослого, зрелого человека, кто, вероятно, не первый день ощущает себя "поздним листом" осени, что познал любовь, кому посчастливилось увидеть лик самой судьбы... "Он любит не тебя, – говорит этот человек своей возлюбленной о заезжем музыканте. – А я люблю тебя", и именно спокойная мудрость и – выстраданность этих слов выше и точнее любых аргументов. Львович же эти слова не произносит. Он кричит, кричит: "А я люблю тебя!" – как обиженный мальчик, который не понимает, отчего все так сложно, но чувствует эту сложность любви и жизни так остро, так сильно...

Львович – прекрасный исполнитель песен Ю. Кима: песни этого автора открыто театральны. Как удачен в его интерпретации затейливый мотив дуэта из телеспектакля "Обыкновенное чудо"! Диалог кавалерственной Дамы и Трактирщика исполнителем лишен и намека на снисходительную усмешку со стороны. Он поет, разумеется, не без иронии, но с нежностью и теплотой к этим немолодым чудакам, ставшим после двадцатилетней разлуки смешными, как дети...

"Несмотря на то, что в театре – уйма работы, все-таки я без этой песни... да это половина жизни! Без нее я бы просто совершенно пропал...".

2. "...ПОДЕЛИТЬСЯ ПЕСНЕЙ"

Все орали и галдели за нехитрым, наспех собранным столом: приходило время расставаться, и вспомнились какие-то шутки, музыкальные фразы, и кто-то запел: "Отшумели песни нашего полка..." – а он нагнулся и сказал: "Знаешь, как я хочу "сделать" эту песню? Она ведь называется "Старинная солдатская", вот я и хочу ее спеть, как старинную – до-о-лго так, представляешь, как солдаты в старину на привалах..." – и запел вдруг, вытягивая поверх общего нестройного хора свою ноту, свой ритм. Свою песню. Тихонько, чтоб не помешать другим. И очень явственно, потому что – по-своему.

Все барды – авторы и исполнители – имеют разные "непесенные" профессии, и приятно думать, что Евгений Клячкин, например, возвратится в послеконцертный вторник в свое КБ, а Александр Городницкий продолжит работу над докторской диссертацией. Все так. Но, может быть, классическая литература с ее идеалами "виновата", может быть, незабываемые образы Вересаева и Чехова, но профессия "врач" все-таки остается в душе одной из святынь.

Владимир Муравьев – врач-онколог. Заведует эндоскопическим центром Республиканского онкологического диспансера. Работу свою любит совершенно беззаветно: так, что иногда даже возвращается к ней, не использовав целиком положенного отпуска.

Для каждого исполнителя основное – это репертуар: принцип отбора песен, принцип построения программы... Содержанием репертуара исполнитель как бы определяет свое кредо: ведь автор в песне все четко расставляет по местам, и исполнителю практически нечего добавить в плане информации мысли, – следовательно, основная ставка делается на эмоциональное прочтение произведения. И любить, и ненавидеть исполнитель должен в песне сильно, и обвинять и защищать что-то – недвусмысленно. Муравьев поет так, словно все исполняемые им песни, – его собственные, и несмотря на разный характер этих песен, разные чувства, которые он вкладывает в них, – песни эти в интерпретации Муравьева становятся похожими: они объединяются общей идеей Доброты.

Прослушаем несколько взятых наугад песен из репертуара Владимира Муравьева. "Баллада о музыканте" А. Дольского: в ней изначально заложена какая-то прелестная статичность детского рисунка, ребячье забавное и наивное обещание: "Стану я тебя любить!" – и Муравьев поет эту песню, исходя именно из этой ее инфантильности, нарочно "невзрослым" голосом, акцентируя некую условность слов и ситуаций. "Баллада" эта – переложение известной песни Жоржа Брассанса, и, исполняя ее, Муравьев придает ей праздничность французского шансона. В устах самого Брассанса и в устах Дольского "Баллада" звучит строже, и это, кстати, несколько снижает ее эффект.

А романс Ю. Мориц и С. Никитина "Когда мы были молодые..." принято петь – первую, "счастливую" его часть, – наоборот, весело и иронично: и про столь доступный в молодости "ход конем", и про "гордую повадку..." Муравьев же поет почти без иронии: поет не как молодой человек, который только предчувствует еще приближение, нет, возможность иного возраста, иного способа существования (так поет Алексей Брунов). Муравьев поет, словно уже сейчас вспоминая о той прекрасной поре юности, которая теперь далеко, а "пронзительный мотив" уже звучит в сердце, и "серебряные луга" совсем рядом, и скоро, скоро зашагать по ним...

Песню Р. Рождественского и С. Стеркина "Крик" можно спеть по-разному: на предельном накале страсти, на шепоте, что страшнее слез... Муравьев на несколько минут будто сам становится этим криком: огромным, безутешным. Песня звучит, как плач о чьей-то оборванной жизни, как тревога, как предупреждение, что это может случиться снова.

В каждой песне Муравьев утверждает, высвечивает вечные ценности жизни: Веру, Надежду, Любовь. И все-таки, сколь бы значительными ни были чисто человеческие начала исполнителя, сами по себе они еще не могут обеспечить внимания (а потом – и общего восторга) целого зала. Муравьев, помимо красивого, сильного голоса и умелой игры на гитаре, обладает незаурядным артистизмом.

Муравьев говорит, что поет он песни только тех авторов, которых знает лично (знает он, кстати, практически всех: играет на гитаре с 1966 года, количество лауреатских званий на фестивалях и перечислить невозможно, с 1977 года он – президент Казанского КСП, одного из самых творческих КСП страны). Но личное знакомство необходимо, как считает Володя, потому что должно исполнять песню, исходя из знания не только характера творчества, но и человеческого характера любого автора. Не потому ли ближе других Муравьеву творчество Юрия Визбора – не только замечательного автора, но и талантливого человека – чуткого и всепонимающего. Но сохраняя в песнях визборовскую интонацию юмора, спокойной улыбки и грусти, Муравьев поет их по-своему: в каждую песню он вкладывает обязательный "НЗ" романтики – тем более дорогой, что честной и непридуманной.

Задолго до начала концерта он совершенно отключается, уходит в себя и появляется на сцене совсем иным, нежели пять минут назад, за кулисами. Взяты первые аккорды – и Муравьев уже весь в песне. Он не "играет" песню так, как Львович, он поет просто и естественно, но – вспомним Окуджаву: "Человек стремится в простоту через высоту..." – прежде чем спеть песню на сцене, Муравьев готовит ее три-пять месяцев, а иногда и больше. Песню С. Никитина "Переведи меня через майдан" он репетирует наедине с собой уже почти год: "Никак не могу сделать так, чтобы слушатели поняли, что я хочу сказать. Не получается пока".

Перед тем, как начать очередную песню, он стоит, наклонив голову низко-низко, словно прислушиваясь к гитаре и улавливая звуки, которых мы, слушатели, еще не можем почувствовать. Так хирург окидывает внимательным взглядом операционную: на месте ли инструменты? все ли готово? И только "поймав" эти звуки, ощутив, вероятно, некую гармонию, найдя единственно верный тон, он начинает петь...

"Он какой-то... одухотворенный...", – услышала я про него. Было и еще одно слово: "вдохновенный". Нечасто доводится слышать подобные прекрасные и устаревшие – увы, не только лексически – слова.

На одном из концертов он сказал: "Я хочу поделиться с вами песней...". И вспомнилась древняя притча: отдавать, чтоб становиться еще богаче и еще щедрее.

Обычно устроители концертов стараются избегать варианта, когда на сцене два исполнителя: слушателям трудновато. Но прошедшие концерты казанцев были интересны как раз тем, что выступали двое настолько непохожих исполнителей.

Две разные манеры исполнения песни: Львович и самые интимные – в высшем смысле слова – произведения решает в ключе своего театра, а Муравьев даже песенную публицистику подносит, как нечто глубоко личное. Две разные манеры. Но очевидно, "третьего" и не дано.

Они и на сцене оставались теми же, кем были в реальной жизни: актером и доктором. Борис Львович приглашал всех в свой яркий, полный эксцентрики, чисто "вахтанговский" театр, а Муравьев мягко, умело и, казалось бы, незаметно врачевал наши души, которым известны, конечно, не одни только праздники...

Помните? – "Цель творчества – самоотдача..."

_______________________________

Статья также была опубликована:

Большая Волга (г. Горький). – 1981. – 16, 18 апр.