ПРОЛОГ

Оригинал документа под заголовком "Летопись клуба "Ключ", к сожалению, утерян. Он представлял собой скрупулезную, почти ежедневную хронику всех четырех лет жизни нашего клуба, существовавшего во Владивостоке с 1996-го по 2000-й год.

После распада клуба я делал попытки опубликовать летопись в первозданном виде, "без купюр", но они заканчивались неудачами. В итоге сам автограф — четыре большие, мелко исписанные тетради, — исчез при загадочных обстоятельствах. Оригинальная версия летописи могла представлять большой интерес для разного рода исследователей — тех, кто занимается психологией групп, изучает неформальные коллективы и всё такое и, конечно же, для всех, кто, так или иначе, связан с движением авторской песни. С другой стороны, в оригинале содержалось немало конфиденциальной информации, касающейся ныне здравствующих людей, оглашение которой, наверное, было бы не вполне этично. Поэтому, исчезновение летописи можно считать удачей. Нашедшего прошу вернуть за вознаграждение...

То, что я хочу предложить любопытному читателю взамен утраченного оригинала, вообще-то, можно назвать "летописью" лишь по этимологии слова: "описание лет". На самом же деле, это совсем не беспристрастная хроника, а всего лишь мои частные воспоминания — можно сказать, художественный вымысел, основанный на реальных событиях. Более того, точная хронология и даже сама историческая фактура могут быть в какой-то мере искажены: с момента возникновения клуба прошло уже больше восьми лет, а моя память порой играет со мной злые шутки... Наконец, надо признать, что сухие документы тех лет сегодня уже не кажутся мне актуальными. Прежде я думал, что "правда" о клубе позволит распутать клубки слухов, разоблачить интриги, восстановить какую-то там "справедливость". Но сейчас, с превращением Ключа в полуистлевшую легенду, эти вещи, конечно, потеряли ценность. Зато стало любопытно осмыслить влияние клуба на его участников, в том числе и на меня, в плане личностного развития. Мне кажется, такой взгляд на события наиболее поучителен для потомков. Поэтому, при изложении этого богатейшего материала, я хочу не цепляться к букве истории, а положиться на собственное, весьма хаотическое течение эмоций и мыслей.

Но причем здесь Любовь? – спросите вы. Отвечу: у меня есть надежда, что именно Она была главной движущей силой, которая заставляла нас четыре года подряд заниматься всей этой бесприбыльной ерундой в виде песен, концертов, фестивалей, что только Она подталкивала нас к борьбе за высокие идеалы и так далее. Мы все друг друга любили и, в общем, нам было не так уж важно, что именно мы делаем вместе. Авторская песня была просто наиболее удобным методом коммуникации. Да простят меня её верные поклонники.

Итак,

Часть I: В НАЧАЛЕ БЫЛО ВДОХНОВЕНИЕ

РОЖДЕНИЕ

Родиться можно из утробы, из яйца и с помощью деления. Есть ещё варианты так называемого "чудесного" рождения, происходящего самыми разнообразными способами: из головы матери или отца, из цветка, из морской пены, из капусты, из полена и так далее. Выбор того или иного способа рождения указывает на уровень духовного развития рождающегося существа и во многом определяет его характер, окружение и судьбу.

Ключ был рождён в необъятных просторах авторской песни во времена почти полного "бесклубья", он явно был желанным и долгожданным ребенком. Пространство вокруг него вяло ностальгировало по старым пророкам и смутно предчувствовало новых.

Внешне ситуация выглядела довольно безнадёжно. Старые "барды", за предшествовавшие Рождению пять-шесть лет, разбежались в разные стороны — устраивать свои судьбы в мире нового русского капитализма. Кто-то из них учреждал коммерческие банки, кто-то запирался на кухне, приняв позу выброшенного на обочину жизни гения. Ни то, ни другое не способствовало развитию жанра. Новому поколению бардов неоткуда было взяться, потому что оно никого не интересовало. В эти годы, правда, вылупилось несколько бардов-самородков, но это произошло почти что вопреки здравому смыслу.

Слегка теплились два фестиваля: Владивостокский ("Приморские струны") и Арсеньевский. Проходили они скорее по инерции и напоминали застолья по поводу собственных похорон. Во Владивостоке, кроме того, еще действовал вечный Сергей Рыбалка, превративший, под влиянием времени, свой КСП "Поиск" в труппу уличных музыкантов под вывеской театра "Перекрёсток". Оттуда вышло немало интересных творческих личностей. Но то была замкнутая, слегка шизофреническая, слегка бомжеватая тусовка, которая не занималась ничем, кроме самой себя.

Однако примерно за год до Рождения началось некоторое брожение старой гвардии, связанное со смертью Олега Кабалика. Тот жил в Находке, и умудрился практически на пустом месте организовать новый фестиваль "Берег Грина" (а сам умер буквально за несколько дней до события). Эта затея была довольно странной для 1995 года, но смерть Олега обострила привычную всенародную ностальгию и привела к появлению в наших умах мысли о возрождении авторской песни. Эта ментальная волна была одной из стихий, породившей Ключ. Она вдохновила на активные действия нескольких старых "гвардейцев" (в том числе и меня), которые дали клубу крепкое основание.

Другая стихия сложилась из энтузиазма уже упомянутых "самородков", чей творческий путь отличался большой самобытностью и практически не был загромождён стереотипами КСП. Эти люди, как бы дождавшись своего часа, без оглядки бросились в объятия Ключа, чтобы расти и развиваться с ним вместе.

И, наконец, третьей силой – родником свежей крови — стали молодые таланты: студенты, иногда даже школьники. Они вообще ничего не знали об авторской песне, но чувствовали мощный потенциал Ключа и были рады приобщиться к его делам.

В дальнейшем человеческая среда в клубе стала более однородной. Старые заслуги имели для нас очень мало значения, был важен только день сегодняшний. Довольно быстро возникли собственные песни, певцы и пророки, появились свои традиции, — надо признать, далёкие от КСП. Ключ ощущал свою принадлежность к более гибкой эстетике, которой не требовались чёткие формулировки, признанные авторитеты, деление на "наших" и "не наших" – столь необходимые атрибуты движения "самодеятельной песни" эпохи застоя... Связь со старой гвардией не считалась знаком избранности, а иногда даже вызывала сочувствие, – когда мы видели, что человек не может сбросить с себя глыбу прошлого и норовит тащить ее на горбу, во что бы то ни стало. Прошлое нас не волновало. Мы хотели наслаждаться здесь и сейчас — безмятежно, легко и тонко. Тот, кто этого не хотел или не мог себе позволить, быстро выпадал из потока и оставался за бортом.

Однако я забегаю вперёд. Я хотел рассказать о том, что мне довелось стать свидетелем и соучастником Рождения клуба. Вот как это было.

Две милые незамужние девушки с одинаковыми именами жили тогда в одной квартире и были очень дружны. Одна из них — Оксана Юрьевна Юдина – относилась к категории "гвардейцев". Она хорошо помнила золотое время КСП и воспринималась, как знаток и хранитель этой древней культуры. Другая — Оксана Юрьевна Ивлева – пришла вместе с молодой порослью, хотя была ровесницей подруги. Своей энергией и бесшабашным артистизмом она легко сметала на пути все живое и мертвое, если только ей удавалось хотя бы ненадолго на чём-то сосредоточиться.

Желание, породившее Ключ, возникло в сердцах у этих интересных леди. А меня они использовали, как активное мужское начало.

Оксана Ивлева (летопись называет ее ОЮИ) в преддверии Рождения занималась фестивалем "Студенческая весна", будучи режиссером массовых праздников Молодежного центра Технического университета. На фестивале она заметила несколько молодых людей, исполнявших песни под гитару, и рассказала о них Оксане Юдиной (по летописи — ОЮЮ). Почему-то сильно вдохновившись этим малозначительным фактом, обе Оксаны сели однажды по обе стороны от меня, зашедшего к ним в гости, и сказали: а давай сделаем клуб...

Историческая справедливость требует отметить, что сначала я откликнулся на этот призыв созревшего пространства без энтузиазма: а кому это сейчас надо?.. а всё равно не будет, как было... а может, лучше ещё по стопочке?..

Однако охотник во мне всё-таки возобладал над лентяем, любопытство победило равнодушие. И под завязку нашего скромного застолья я сказал Ивлевой:

— Ну, ты организуй их там... Концертик какой-нибудь, что ли. А мы соберём наших и зайдём, послушаем, поговорим...

И вот, 7 июня 1996 года, мы с Оксаной Юдиной (больше никого из "наших" собрать не удалось) сидим в первом ряду малого зала Молодежного центра, а перед нами, дрожа от небывалой ответственности, в порядке очереди поют молодые таланты, "организованные" неутомимой ОЮИ...

Нет, они не поразили нас музыкальными или поэтическими способностями, мы не услышали никаких выдающихся произведений искусства. Дело было совсем в другом. Просто, вдруг оказалось, что клуб уже существует, что он уже на сцене и что это – его первый концерт... И этот концерт перетекает в дружеский разговор – они волнуются, мы улыбаемся...

А потом мы набиваемся в тесную каморку по соседству, и юные авторы-исполнители, потрясенные близостью к легендарным бардам, слышат из моих уст судьбоносное пророчество: друзья, вам нужен клуб...

А потом мы выходим на улицу с целью пойти отметить радостное событие в квартире у матерей-основательниц, и юные создания, очарованные моментом, безропотно звонят родителям и говорят: мама, я сегодня не приду...

И утро после Рождения не приносит разочарования. Мы просыпаемся в разных углах знаменитой квартиры, помятые, но счастливые, с ясным ощущением, что произошло что-то очень значительное: несомненный знак, что ребенка ждет интересная жизнь.

ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ

Весть о Рождении была подобна взрыву Сверхновой. В течение первого месяца жизни клуб посетили все, кто находился в прилегающем информационном поле. Некогда знаменитые приморские барды, "звёзды" из народа, их поклонники, тусовщики разных мастей — от панков до толкиенистов — всем Ключ был почему-то безумно интересен. Сейчас мне кажется, что эти первые месяцы были больше всего наполнены смыслом. Наши возможности казались безграничными, и всё выглядело, как забавная игра.

Интересно, что первым ограничивающим решением, "декретом" клуба, был безоговорочный "сухой" закон. На таком непопулярном решении настаивал я, но никто особенно не возражал. "Старики" были рады признать трезвость нормой жизни, потому что отлично знали, как легко хорошие дела превращаются в пьянку, особенно среди неблагонадёжных музыкантов и поэтов. А тот, кто волновался за насаждение в клубе чрезмерно высоких моральных устоев, быстро успокаивался, побывав на какой-нибудь "неформальной" клубной вечеринке, где царили пьянство и свобода нравов.

Вообще, атмосфера в клубе была предельно демократичной, расслабленной и, при этом, несколько аристократичной. Люди со стороны называли нас "богемой". Мы могли между делом трепаться о стихах Бродского и Цветаевой, романах Фаулза и Гессе, ноктюрнах Шопена и философии Платона. Нам нравились красивые песни, красивые люди, красивые отношения... И у каждого входящего был шанс стать центром внимания, если ему самому удавалось быть демократичным, расслабленным и аристократичным. Попытки "сольных шоу" не приветствовались — даже самый гениальный автор или исполнитель, самый остроумный рассказчик или оригинальный мыслитель должен был уметь исполнять роль слушателя. Иначе он просто рисковал вскоре остаться наедине с самим собой. Но придерживаться этого негласного правила было нетрудно: в Ключе сразу появилось немало творческих людей — либо уже состоявшихся, либо подающих большие надежды.

Одним из "состоявшихся" был Алексей Иванов. Начинал он в конце 80-х, в Южно-Сахалинском КСП, но слава пришла к нему в период работы в "Перекрёстке" в 91-95 годах. В Ключе Лёха автоматически попал в разряд опытных гуру. Эта роль была ему очень по душе. Он любил наставлять молодых и неопытных, щедро позволял им исполнять свои песни под авторский аккомпанемент и устраивал долгие репетиции с юными девушками в темных углах клуба. Девушкам льстило внимание маститого барда, и они с удовольствием разучивали глубокомысленные Ивановские блюзы о разбитой любви.

Алексей, вообще, с большим трепетом относился к своим сочинениям. Помню, мы как-то выпустили "самиздатский" сборник его стихов. Это произошло, в основном, благодаря его жене Маше, имевшей доступ к мощному ксероксу в ДВГУ, и мне, имевшему начальные навыки работы в программе PageMaker. За время подготовки нетленного тома Лёха старательно делал вид, что не собирается ни во что вмешиваться (мол, гения должны продвигать его друзья), но надо было знать Иванова, чтобы понять, каких трудов ему стоило "сохранять лицо"... Его тщеславие было безобидным и даже полезным: оно делало его милым, забавным и щедрым. Жарким Ключовским летом мы не раз всей гурьбой пьянствовали за его счёт у него на "вокзале" — в двухкомнатной квартире неподалёку от вокзала, где обитали они с Машкой, их собака — светло-рыжая колли и полуразобранный компьютер. Наш брызжущий энергией Ключ провёл в этой уютной берлоге много увлекательных дней и ночей...

Ещё одним Ключевым персонажем в клубе был Денис Вялков. Корни его творческого пути уходят в Дальнегорский КСП, но никаких подробностей об этом этапе биографии маэстро не сохранилось. Тихий, малозаметный Вялков пришёл в Ключ вместе с Сашей Московкиным, известным тренером по каратэ и фанатом Розенбаума. Впоследствии Московкин, кроме того, прославился и как человек, от которого мир узнал о Вялкове. Когда ещё не было Ключа, они сидели у костров на разных фестивалях, и Саша говорил: "Вы слышали Дэна? Это просто классные песни! Дэн, спой вот эту, про женщину..." Потом они стали петь вместе, и Вялков постепенно выходил из тени своего продюсера Московкина и завоевывал бешеную популярность.

Этот убойный дуэт нашел себе в Ключе благодарную аудиторию. Они безостановочно разучивали новые песни. На вопрос, как им это удаётся, Московкин отвечал: "А мы с Дэном практически живем вместе... не подумайте чего плохого!.." Беспокоился он зря. Подумать "плохое" никто из нас не успел, потому что их мужская идиллия очень скоро была разрушена энергией ОЮИ (позже, кстати, прозванной Оксаной-Цунами). Неугомонная прародительница Ключа быстро и безжалостно разбила сердце Дэна Вялкова, чем обрекла его и себя на интенсивную совместную жизнь в течение нескольких будущих лет.

Заходили в клуб и давно овеянные лучами славы Сергей Булгаков и Андрей Соловьёв. Эта пара в то время активно занималась самопродвижением в качестве представителей "профессиональной" авторской песни. Ключ принимал их почтительно, но не более того. Впрочем, между ними было много различий. Соловьёва клуб явно вдохновлял, хотя он и старался держать дистанцию (положение обязывает!), а Булгаков, похоже, никогда до конца не понимал, за что все так любят этот "детский сад". В самом начале Соловьёв пробовал даже создать на базе Ключа поэтический кружок, потом были и другие проекты... В общем, с ним у клуба была более прочная связь, чем с Булгаковым. Соловьёв всегда был чем-то вроде связующего звена между разгильдяйским Ключом и серьёзным Сергеем Витальевичем. Помню, что и тогда, весёлым летом 96-го, нам трудно было избавиться от ощущения, что прославленный дуэт приходит к нам "работать". А к работе в клубе относились немного снисходительно. Всё, что требовало специально организованных усилий, воспринималось, как нечто не совсем уместное.

Вообще, история показала, что аполитичность и пофигизм служили Ключу единственно верным идеологическим оружием. Они давали клубу реальную силу и независимость. Когда, в позднейшие периоды, мы пытались выступать с какими-либо жёсткими заявлениями, это выбивало почву из-под наших собственных ног.

Но в начале жизни Ключ был абсолютно безмятежен, радостен и ясен, как и полагается младенцу с хорошей кармой. Он принимал всех и со всеми был готов делиться радостью бытия. Кстати, имя появилось у клуба примерно через месяц — до той поры ребёнок был, вдобавок к своему счастью, ещё и безымянным.

ИМЯ

Как назвать клуб? Этот вопрос мучил нас несколько недель. Мы устраивали мозговые штурмы, раздавали друг другу домашние задания, вывесили на стенку лист ватмана и вписывали в него десятки экзотических имен, но ничего не помогало. Более того, чем дальше, тем сложнее казалась задача. Варианты множились, а цель отодвигалась.

Сейчас я не могу вспомнить ни одного из обсуждаемых названий. Помню лишь, что мы сразу решили отказаться от слов иностранного происхождения – видимо, из входящих в моду патриотических соображений. Обсуждение велось в широком диапазоне от "как корабль назовешь..." до "через год всем будет все равно, что это означало". Когда мы уже выдохлись и были близки к тому, чтобы, закрыв глаза, ткнуть пальцем в список более-менее подходящих названий, пришло решение — как водится, совсем не с той стороны, откуда ожидалось.

У Молодежного центра был директор, взрослый умный мужик, который старался произвести на нас впечатление этакого мага-Мефистофеля, высоко парящего над детскими шалостями всего остального человечества. Его интеллигентное лицо с трудом скрывало брезгливость, когда он был вынужден вступать в контакт с бренными обитателями Земли. Мы его за это не осуждали, но старались обходить стороной.

Этот милый человек заглянул в нашу комнату в ту минуту, когда дебаты о названии затихли, устав от самих себя. Самая бойкая девушка из наших молодых талантов, Лиля Доронина, игриво спросила директора, не знает ли он, как нам назвать наш клуб. Тот обычным ледяным тоном ответил: "Нет, я только хочу знать, где ключ..." Ключ ему тут же отдали, и после драматической паузы Имя осталось висеть в воздухе. Ключ? — тихо сказал кто-то. Ключ! — заорали все. Поднялся галдёж, суматоха... Наш Мефистофель правильно угадал, где искать Ключ!

Мы вертели Имя со всех сторон, разглядывали его, прислушивались и принюхивались к нему, и скоро почувствовали огромное облегчение и радость: Имя действительно нашлось.

Оно было простым, но многозначным: ключ – источник, родник, природная энергия; ключ – шифр, разгадка тайн, открытие новых знаний; ключ – стиль, манера, трактовка; ключ – нотный знак... Оно было вполне обиходным, но и не потерявшим магического значения. Его было легко склонять, играть в словосочетания – Ключовцы, Ключовский, исКЛЮЧительный, вКЛЮЧись... Много пространства давало Имя и для создания клубной эмблемы. Народ был просто счастлив, – всем страшно понравилось быть Ключом!

НОМЕНКЛАТУРА

Клубу с таким знаковым Именем срочно потребовался президент. Клуб без президента – что песня без певца! Желая сделать из назначения президента весёлое шоу, я инициировал "демократические выборы" — развлечение, которое тогда очень любили политики всех уровней. Выборы президента клуба почти совпали по времени с выборами Президента России и также напоминали цирковую программу.

Но, в отличие от Всероссийского шоу, кандидатов на роль лидера Ключа было ничтожно мало, а если быть совсем точным, то только один — я. Но меня категорически не устраивала перспектива блистательной победы на ринге из-за неявки противника. Я был убеждён, что у каждого есть хорошие идеи по поводу будущей жизни клуба. Однако народ почему-то не хотел делиться этими идеями. А Иванов, например, даже допускал "авторитарное" решение проблемы. Он предлагал мне заявить, что отныне несколько человек будут вместе со мной "решать некоторые вопросы". Я же не хотел соглашаться с тем, что исход выборов предрешён, пусть даже, по мнению большинства, я был бесспорным лидером в нашей дружеской компании. На мой взгляд, это было не совсем верно: я был всего лишь "первым среди равных" и хотел таковым остаться. Насаждать что-либо было явно не в нашем стиле (не в нашем Ключе), хотя, возможно, часть людей уже тогда предпочла бы получать чёткие инструкции от "начальства" и не устраивать из этого лишнюю кутерьму. "В конце концов, нам нужно создать хотя бы видимость демократии", — настаивал я.

Ближе к решающему дню альтернатива моей сияющей харизме всё-таки нашлась: ею стала Оксана Ивлева. Я несказанно обрадовался! — теперь запланированное шоу состоится и великий демократический принцип будет соблюдён.

На собрание, посвящённое выборам, пришло где-то человек 15, примерно треть из которых были новичками. Я председательствовал, Лиля Доронина работала секретарём... Наверное, мы все-таки перебрали с официозом, потому что поначалу на лицах собравшихся преобладала растерянность: никто толком не понимал, что происходит. Вся глубина юмора стала раскрываться лишь в тот момент, когда ОЮИ, в излюбленной кавээновской манере, начала излагать свою предвыборную платформу. Оксана металась по нашей комнатушке, размахивала руками и разбрасывала вокруг предвыборные обещания типа: у нас всё будет ништяк!.. голосуйте за меня, и мы всё сделаем круто!..

Народ благосклонно посмеялся над выступлением первого кандидата и настроился на продолжение цирковой программы. Я работал на контрасте, в духе грустного клоуна. Интимно расположившись в кругу избирателей на стульчике, я печально поведал им, какие направления работы клуба считаю целесообразным развивать в ближайшем и дальнейшем будущем. Я говорил о хоровом пении, о проведении регулярных концертов, о работе с молодыми талантами, о необходимости взять на себя организацию "Приморских струн" — фестиваля, пребывающего тогда в крайнем запустении. Я сделал короткий доклад об историческом значении Ключа, и закончил бодрым лозунгом о том, что смутные времена авторской песни мы теперь с удовольствием предадим забвению и построим новый мир, полный всевозможных совершенств.

Моя предвыборная речь длилась долго, но благодарный электорат слушал её внимательно. У меня было впечатление, что люди постепенно осознают, как много всего мы, оказывается, можем делать вместе. Примерно то же с некоторым удивлением чувствовал и я сам. Это было так непохоже на наши прежние проделки! Весь прошлый опыт вдруг показался репетицией настоящих, больших дел, которые замаячили впереди...

Чего больше хотели тогда Ключовцы – бесшабашного буйства молодой крови во главе с Ивлевой или героической ответственности за будущее авторской песни во главе со мной? По моему ощущению, возможны были оба варианта...

Свернутые бумажки с голосами избирателей, включая "открепительные талоны", ссыпали в чью-то кепку, потом Лиля, на глазах у затаившей дыхание публики, вынимала и разворачивала их, оглашая содержимое. Исход был шокирующим: грустный клоун победил с социалистическим результатом, что-то вроде тринадцать против одного. Потом, из донесений спецслужб, стало известно, что один голос отдал за Оксану молодой человек, которого она в тот момент активно охмуряла... (Интересно, означает ли это, что всех остальных охмурял я?)

Избирательное веселье до того всем понравилось, что представление решили продолжить, и во втором отделении цирковой программы состоялись выборы Совета. Здесь, в отличие от президентского "отделения", желающих выступить со своими номерами была значительно больше. Кроме того, талантливо раздутый ажиотаж был подогрет искусственно созданной конкуренцией: по рекомендации новоиспечённого Президента, три места в Совете сразу заняли его ставленники — Ивлева, Иванов и Лиля. Таким образом, оставался только один, четвертый портфель. И когда кинули клич, претензии на него заявило 7 или 8 человек. У меня отлегло от сердца – видимо, народ все-таки хотел участвовать в строительстве нового мира.

Соискатели выступили с речами, в которых говорилось о пользе, которую принесёт отечеству их избрание в Совет. Выступления номинантов были до того убедительными, что в финале этого феерического шоу всех семерых включили в состав так называемого Расширенного Совета. Его функции были, правда, не вполне ясны, но какое это имело значение? Главное, все получили удовольствие – и артисты, и зрители.

Так Ключ стал почти формальной общественной организацией. Кому и зачем это было нужно? – вопрос неоднозначный. Наш Совет был, конечно, совершенно условным органом. Любые дела мы всё равно решали сообща, право голоса имел любой смертный, независимо от регалий. Поэтому наша иерархия выглядела, как игра во взрослую жизнь. А иногда – как не слишком приятная необходимость (это когда приходилось контактировать с официальными органами и строить из себя серьёзных людей, чтобы чего-нибудь добиться). Мы старались избегать таких ситуаций, но удавалось это, к сожалению, не всегда.

Забегая вперед, могу сказать, что единственной неизменной вещью в истории клуба оказался мой президентский статус. Люди приходили и уходили, менялись наши интересы, замыслы, дела и условия для их исполнения, но первая скрипка всегда доставалась мне. Я делал несколько попыток насильственных перевыборов, пробовал распределять полномочия по схеме "семибоярья", хранил верность принципу "расслабленного демократа", всегда готового уступить место товарищу, но никто из товарищей не хотел это место занимать. А когда, спустя год, Ивлевой стало казаться, что я веду клуб не туда, куда нужно, она попросту ушла сама и организовала новую бардовскую тусовку под брэндом "Ковчег". Но это уже другая история...

Вообще, иногда меня удивляло, что некоторые из наших друзей видели во мне не только милого парня, но и жёсткого руководителя. Я искренне недоумевал, когда моё слишком резкое слово вызывало в ком-то бурю эмоций и обид. Приходилось взрослеть, терпеть, не впадать в крайности, следить за интонациями, больше думать о других. Это была хорошая школа.

ВМЕСТЕ ВЕСЕЛО ШАГАТЬ...

В окружении талантливых людей непросто оставаться бездарностью. И если все ваши друзья каждый день создают новые шедевры, а вы почему-то не можете включиться в эту цепную реакцию, — в какой-то момент вы начинаете испытывать беспокойство. Видимо, на этой почве и возникают такие оригинальные явления, как наш клубный хор.

В период процветания его называли самым значительным вкладом клуба в мировую культуру. Однако, как и большинство выдающихся феноменов такого рода, Ключовский хор был всего лишь естественным выражением клубного "духа", "атмосферы" или как бы это ни называлось. Петь песни хором вообще вполне обычно для бардовских компаний, и Ключ сразу попал в авангард этой традиции. Кроме него, в то время петь хором могла лишь старая каэспэшная гвардия – и то крайне редко, в основном, на пьяную голову, в прокуренных кухнях или на скромных "междоусобных" фестивальчиках.

Ключ дал хоровому пению новую жизнь. Молодые, красивые, вдохновлённые, — мы вкладывали в старые, потёртые песни много свежего смысла и энергии. Для нас это была удачная возможность что-то делать вместе, не разделяясь на "авторитетов" и новичков, на лучших и худших. Я сначала выступал в роли аккомпаниатора, однако стремительно сделал карьеру и почти сразу стал художественным руководителем и главным дирижёром – эти функции никого не привлекали, но были необходимы для поддержания сносного исполнительского уровня. Кроме того, стремление заворачивать песни в аккуратные обёртки не должно было превращать наши репетиции в нудные до-ре-ми-фа-соль-ля-си: ведь мы пели всё-таки для собственного удовольствия. Поэтому нужно было балансировать между ремеслом и вдохновением, не впадая в крайности, чтобы народ не сбегал с репетиций. Видимо, это условие удавалось выполнять, потому что чаще возникала проблема с излишком вокалистов.

Кажется, нашей первой хоровой песней была "Амазонка", потом был "Ключ", потом – "Пряная перина"... Песни подбирались несложные, и, по большому счёту, нашей главной задачей было научиться чуть-чуть внимательнее слушать друг друга и "не орать". Помнится, кто-то из зрителей говорил мне: когда Ключ на сцене, создается впечатление, что у вас у всех уши двигаются... Но мы не стремились взращивать полноценных мастеров вокала. Кстати, никто из "чистых" хоровиков и не стал впоследствии сольным исполнителем. Этот факт подтверждает гипотезу о том, что хор служил для удовлетворения малых творческих амбиций, коими болела основная масса "простых" Ключовцев.

Но были моменты, когда хор становился нашим главным занятием и, одновременно, самой большой проблемой. Я очень старался не превращать клуб в профессиональный хор, и вместе с тем, не терять достигнутого уровня. Это было нелегко. Чувствуя причастность к высокому искусству, хоровики периодически начинали требовать более уважительного отношения к своей деятельности, забывая, что наш хор – это, в общем-то, кустарная разноголосица, спонтанное выражение нашей влюблённости друг в друга.

Тем не менее, два года спустя, звёздная история хора ознаменовалась выпуском целого альбома под названием "Застольные песни клуба Ключ". Клуб тогда находился в глубоком кризисе, и работа над этим альбомом, на полном серьёзе, помогла ему выжить.

Забавно, что через полгода после выхода "Застольных песен" российский шоу-бизнес потряс проект "Песни нашего века", который выглядел, как профессиональная копия с нашего любительского фильма. Это нас очень растрогало. И когда Алексей Иващенко и Георгий Васильев – участники "Песен нашего века" — гастролировали во Владивостоке, мы во время частной беседы подарили им нашу скромную кассетку и объяснили, кто из нас, на самом деле, был первым. "Иваси", в свою очередь, тоже растрогались, спросили: "А Берковский это видел?" — и пообещали показать нашу реликвию всем своим коллегам по проекту. Не знаю, сдержали ли они слово. И вообще, может, они, на самом деле, собирались подать на нас в суд за нарушение авторских прав, а потом передумали... Но нам, в принципе, не было дела до их мотивации, потому что мы считали эту историю просто забавным совпадением. Мы не гнались за славой, – она и без того превышала наши амбиции, и не зарабатывали денег с продажи кассет. Думаю, масштаб нашего региона был всё-таки мелковат для того, чтобы Берковский на нас как-то отреагировал. Не правда ли, Алексей Игоревич?..

Любовь к хоровому пению однажды вылилась в оригинальную акцию, названную "Объединённым хором Дальневосточных клубов". Её организовал Женя Суховеев на Хабаровском фестивале в 1998 или 99 году. Мы тогда решили на заключительном концерте, вместо традиционно бодренького "До свиданья, дорогие!" или чего-то подобного, спеть Окуджавскую "Молитву" ("Пока Земля еще вертится..."). В Объединённый хор вошло много авторов и исполнителей из разных городов, с большим стажем и пониманием, среди нас были Сергей Корычев и Лена Логвинова. Мы старательно всё отрепетировали, разложили на голоса, и спели аккуратно, сдержанно, но при этом очень мощно, с огромным внутренним накалом... Я уверен, что эта затея оставила глубокое впечатление у всех, кто с ней соприкоснулся. Андрей Кухарев, большая энциклопедия авторской песни, так сформулировал тогда наши общие ощущения: "Когда хор поёт громко, это хорошо, но когда хор поёт тихо – это убивает наповал!".

БОЛЬШОЕ ДЕЛО

Но на одних песенках далеко не уедешь. Мы были организованной командой и, следовательно, должны были заниматься общественной работой. Иначе просто терялись вдохновение и смысл, исчезала сама объединяющая клубная идея.

Сначала мы делали ежемесячные концерты в малом зале Молодежного центра. Это были небольшие вечера, проходившие почти в домашней, или скорее, в "салонной" атмосфере. Концерты собирали, в основном, наших же друзей и знакомых, и были больше похожи на расширенные клубные собрания. Конечно, нам хотелось большего. И этим большим должен был стать большой и красивый Дальневосточный фестиваль – "Приморские струны". Он был для нас маяком, зажечь который – трудная работа и великая честь.

Загрузка данных ...

В доисторические времена фестивалем занимался, естественно, "Поиск". Тогда "Струны" были чем-то вроде бардовского Вудстока: на Шамору приезжало по 2-3 тысячи человек ежегодно. Ничего подобного в стране не происходило на огромном пространстве — от восточных границ, наверное, до самой "Грушинки". И организаторская работа "Поиска" вполне соответствовала уровню "Приморских струн": гости и участники фестиваля, за редким исключением, разъезжались по домам в совершенном восторге от увиденного и услышанного. Для меня самого, юного забайкальского паренька, мой первый фестиваль на Шаморе в 1986 году был, наверное, самым большим потрясением в жизни.

После распада "Поиска" в 1991 году, организацию "Струн" по инерции взял на себя преемник Ленинского комсомола – Российский Союз Молодежи. Раньше комсомол занимался лишь обеспечением материальной базы фестиваля, теперь же ему пришлось стать полноценным центром авторской песни. Само собой, ничего хорошего из этого не получилось. "Приморские струны" измельчали, потускнели. В 1995 году на фестиваль приковыляло едва ли 300 человек. Это были, в основном, люди из старой гвардии, которые приехали поглазеть друг на друга и напиться водки под ностальгические рыдания расстроенных гитар.

Кризис фестиваля был очевиден для новых комсомольцев, но выхода они не видели. Легко вообразить их реакцию, когда мы пришли и заявили, что готовы безвозмездно трудиться на благо фестиваля. Нас приняли, как родных, и сразу озадачили таким количеством дел, что едва не остудили навсегда наш энтузиазм. К счастью, нам хватило здравого смысла не браться за всё самим. Началась череда заседаний, совещаний, составлений планов и т.д.

Здесь нам очень пригодился Совет клуба – он дал мне возможность напомнить людям об их намерении приносить пользу обществу и нагрузить их разнообразными оргработами. Ивлева возглавила культмассовый сектор, Вялков – оформительскую группу, Иванов вошел в состав прослушивания, Лиля занялась регистрационной командой...

Кстати, во время фестиваля, на регистрации гостей произошел занятный курьёз. Прибыл Ланцберг (между прочим, до сих пор не знаю, кто его пригласил). А наши аккуратные, исполнительные девочки за столом регистрации из всех именитых бардов знали только Иванова и Вялкова. Поэтому, когда Владимир Исакович приблизился к границе фестивальной поляны, ему пришлось по полной программе пройти таможенный контроль. Ланцберг? А как пишется — через "д" или через "ц"? А вы откуда приехали? А вы автор или исполнитель? А в конкурсе вы участвовать будете?.. Надо отдать должное Бергу – он вежливо отвечал на все вопросы, позволив себе лишь одну, скрытую от таможенниц насмешку: на последний вопрос он ответил: "С удовольствием! Если, конечно, пройду прослушивание!.."

Для Ключа этот фестиваль стал доказательством собственной силы. Теперь всем было понятно, что мы можем не только петь хором и предаваться пьяному разврату. Плохо ли, хорошо ли, но Ключ вытащил на себе этот фестиваль, вернул ему утраченный статус и превратил его из междоусобной пьянки в настоящий, большой праздник – кстати, почти безалкогольный.

И, конечно же, все наши дальнейшие дела были отмечены печатью этого первого серьёзного дела. В основном, это выразилось в брезгливом отношении к коммерции от авторской песни. Нас так захватывало совместное творчество, что все сопутствующие ему усилия казались просто досадной необходимостью. Соответственно, ни один из наших будущих концертов, семинаров, фестивалей не принес нам никакого заметного дохода. Более того, попытки внести элементы шоу-бизнеса в наши дела безжалостно пресекались на корню. Возможно, такой максимализм не всегда был полезен. С нами трудно было решать дела: термин "без денег" был слишком мудрён для середины 90-х...

Между строк:

Приятно считать творчество наиважнейшим занятием в мире и желать им заниматься, игнорируя заботу о хлебе насущном. Но что это, если не инфантильность?

Дело в том, что польза от занятий творчеством далеко не так очевидна, как многим хотелось бы считать. Конечно, людям нравятся милые песенки, которые поют милые девочки и мальчики. Но за мимолётное и часто поверхностное удовольствие слушателей артисты платят непомерно большую цену. Серьёзная работа в области творчества делает человека слишком тонким, нервным, неустойчивым и часто лишает его очень важной вещи – умения наслаждаться простыми проявлениями жизни.

Сегодня мне кажется, что мне удалось избежать неврозов на этом пути только потому, что, признавая ценность творчества вообще, я никогда не относился серьёзно к творчеству собственному. Мне было гораздо интереснее наблюдать за развитием моих друзей и помогать им, чем углубляться в мир личных поэтических грёз. К тому же, мои литературные опусы всегда отдавали таким невыносимым трагизмом и глобализмом, что мне самому становилось скучно. Так что, когда настало время признать бессмысленность тотального погружения в творчество (это случилось не тогда, в 96-м, а года три спустя), мне было легче отказаться от прежних идей и понемногу перестать грезить.

Так вышло, что для меня самого "Струны-96" стали не только тусовкой, но и как бы практическим занятием по менеджменту. Я оказался в штурманской рубке фестиваля, в самом эпицентре урагана, и это было захватывающее ощущение... Никогда прежде я не попадал в ситуацию, когда десятки людей одновременно ждут от тебя сотен ясных ответов и оперативных решений. Никогда настолько отчётливо не наблюдал, как мгновенно мысли превращаются в слова, а слова – в действия, как они становятся причиной десятков других мыслей, слов и действий, переплетаются и рождают живую ткань реальности...

В этом ошеломляющем потоке я пребывал несколько дней — бессонница, недоедание, абсолютная трезвость, сотни друзей и подруг, тысячи мелких дел, миллионы ярких эмоций... Всё это нарастало, начиная с четверга, и достигло апогея во второй половине субботы...

Я отчётливо помню, как остановился посреди этой круговерти и отпустил на свободу всё, что занимало мой ум... Наверное, это спасло меня от психоза.

Небывалая легкость и полнота ощущений – вот что пришло ко мне взамен. Я свернул с дороги, по которой почти бежал секунду назад и начал медленно подниматься в сопку. Кривые стволы деревьев, разноцветные листья под ногами, запах прелой земли. Огромное, сверкающее море между тихими ветками, в нём – купальщики; ровный гул голосов, поднимающийся с фестивальной поляны, с отдельными, вдруг прорывающимися криками... Я сел прямо на землю, наслаждаясь редким счастьем безмятежности. Наверное, я смог его уловить именно потому, что понимал, как никогда, его неуловимость. Я позволил себе роскошь целых несколько минут не заниматься никакими делами! И скоро, в этой медленной пустоте ума, стали блуждать коротенькие, бессвязные пока строчки:

Отпусти мне грехи,

Золотой листопад...

Я останусь один

На обочине сна...

Золотые тела

В тёмно-синей воде...

Потом, где-то через пару месяцев, эти строчки сложились в простую песенку, где не было ничего, кроме созерцания – ни одной глубокой мысли. Однако со временем она одна осталась в списке песен, которые я пою, когда просят "что-нибудь своё".

Даже за одно это я был бы благодарен нашим "Струнам-96". А ведь было еще немало хорошего!

ЗОРЬКИ АЛЫЕ...

Например — сёстры Зорькины. Они взошли на бардовском небосклоне чуть раньше Ключа. Даше в тот момент было всего пятнадцать, а Наташе – целых двенадцать лет. Впрочем, они обе выглядели где-то на шестнадцать, хотя были мало похожи внешне. Признать в них родственников становилось возможным только когда они пели дуэтом. Они одинаково морщили лбы, одновременно прикрывали глаза, в один вздох брали дыхание, синхронно притопывали ножками, отбивая такт.

Сёстры выросли в посёлке Новошахтинский, недалеко от Уссурийска, в семье художников. Бардов они слушали с раннего детства на пластинках. Потом Даша съездила в "Океан" и познакомилась с Виктором Ковальским, который пригласил её на фестиваль в Арсеньев. Дело было, судя по всему, в девяносто пятом. Тогда Дашу заметило всего несколько человек. Но когда, спустя год, к ней присоединилась младшенькая, начался настоящий бум! Такой чистоты и восторга перед песнями, таких трепетных и звонких голосов давно уже никто не слышал. Они очаровывали, завораживали, волновали... Дальневосточные барды, потрёпанные жизнью, убелённые сединами своей тоски, готовы были бросить постылую ностальгию к ногам этих девочек-эльфов и совершать ради них подвиги и безумства.

Самим же юным сестричкам, по-моему, было даже невдомёк, какую они вызвали бурю! С милой непосредственностью и несознательностью, волшебные эльфы устремились прямо в пекло, в самую середину нашего тесного круга, и были, похоже, совсем не прочь опалить в нём крылышки. Шестиклассница Наташка проводила бессонные ночи рядом с большими дядями и тётями, без разбора поглощая песни – на брёвнышках у костров и в других антисанитарных условиях. Она отказывалась идти спать, потому что боялась пропустить "что-нибудь интересное".

Такая преданность авторской песне вызывала недоумение и как будто возвращала нас в то время, когда барды были практически под запретом, и жизнь "от фестиваля к фестивалю" никого особенно не удивляла — она воспринималась, как проявление здравомыслия, интеллигентности и высокого полёта духа.

Мы не хотели понимать, что случай сестёр Зорькиных — совсем другого рода. Наверняка, они видели в бардах просто специфическую музыкальную культуру, отличную и от легковесной "попсы" и от грубого рока — чем авторская песня, видимо, и стала в постсоветское время.

Между строк:

Созерцательность, стремление не участвовать в происходящем вокруг, "особый" внутренний мир, "высокий" интеллект, "тонкая" духовность – всё это в девяностые годы перестало быть признаком силы. Вместо "не потерять человеческое лицо" в России появился другой базовый постулат – "выжить". Ценными стали активность, настойчивость, однозначность. И барды, из разряда живых пророков, перешли в уличные музыканты, сроднившись в массовом сознании со звёздами "блатной лирики" (тоже, кстати, ранее бывшими под запретом).

Но, вопреки железной логике истории, появление среди нас нежных цветочков Зорькиных многими было воспринято, как знак возрождения жанра и наступления "лучших" времён. В революционной горячке, мы водрузили Зорькиных на пьедестал, скроили из них знамя и понесли их светлый образ высоко над головами...

При этом они сами были совершеннейшими детьми. "Взрослая" Даша помыкала младшенькой как хотела, заботилась о ней, запрещала или разрешала ей разные невинные шалости вроде курения или употребления алкогольных напитков без закуски. Кстати, помнится, примерно год спустя мы долго передавали из уст в уста анекдотическое заявление Наташки. 13-летний ангелочек озабоченно поделился с кем-то из нас своей проблемой: люди, меня что-то в последнее время водка не торкает...

Их репетиции были ураганом, землетрясением, пожаром. Прелестные звуки, выводимые ангельскими голосами, легко могли прерваться, например, таким диалогом: — дура! куда ты лезешь! – сама ты дура! там же модуляция!.. – да я вообще с тобой петь не буду! – да и пошла ты в жопу!.. – пошла ты сама!.. Перебранка обычно продолжалось несколько минут, потом одна из сестёр срывалась и убегала со слезами. Потом они неизменно сходились и всё начиналось сначала.

С появлением Ключа, ажиотаж вокруг Зорькиных несколько поутих: дефицита юных, талантливых и красивых больше не существовало. Сёстры, несомненно, выделялись и на этом фоне, но, глядя на них, никто уж не думал, что это пришествие святых...

На "Приморских струнах-96", кроме всего прочего, я дебютировал и как Зорькинский аккомпаниатор. Мы с ними тогда разучили всего пару песен, но наш творческий союз выглядел очень многообещающим: детская непосредственность, с одной стороны, и богатый жизненный опыт – с другой... Между мной и сёстрами с самого начала ощущалась близкая связь. Впрочем, в то первое Ключовское лето это было обычным делом, — мы все любили друг друга и восхищались друг другом.

Две сестры, внешне настолько разные, были, на мой взгляд, настоящим олицетворением Ключовской "мечты", идеалом женственности, "секс-симоволом" клуба. Причём, я уверен, что этот идеал складывался именно из них обеих, в нераздельности. Младшая была безупречно красива, старшая – безупречно чувственна, и обе обладали сильными, выразительными голосами. Слушать их было чистое наслаждение.

Помню, когда, уже на закате клуба, появилась мысль создать его скульптурный образ, мы собирались использовать Наташку как модель (коленопреклонённая девушка с ключом в открытых ладонях), и ни у кого не возникло сомнений в правильности этого выбора.

Впрочем, возможно, кто-то поспорил бы со мной насчёт женского идеала. Подозреваю, что серьёзную конкуренцию Зорькиным в этой номинации могла составить Леся Цыганок, уважительно именуемая всеми Лесь Санна – женщина, которой судьба уготовила нелёгкую роль – быть женой президента Ключа.