Живой классик – о Сталине, Путине, Христе

Юлий Ким – из тех, про кого говорят – "живой классик". С прижизненным памятником из десятков любимых всем народом песен, которые, сойдя с экрана и со сцены, давно стали незаменимыми у костров и в застолье.

Семья Юлия Черсановича, родившегося за неделю до наступления 37-го, полной мерой хлебнула репрессий. Отец – Ким Чер Сан (мама Нина Валентиновна встретила его в Хабаровске, после окончания Московского пединститута, и вскоре они переехали в Москву) в 37-м был арестован как японский шпион и в 38-м расстрелян. Нина Валентиновна сидела в лагерях, была в ссылке и вернулась в Москву только после смерти Сталина. В 21 год Ким подписал знаменитое письмо "К деятелям науки, культуры, искусства". Это и сегодня страшно актуальный документ. В нем Ким и его товарищи говорили об угрозе реставрации сталинизма, о "жестоких процессах над людьми, которые посмели отстаивать свое достоинство и внутреннюю свободу, дерзнули думать и протестовать", о лживости центральной прессы (кстати, газеты упоминаются все те же – "Известия" и "Комсомольская правда"). Диссидентство стоило Киму преподавательской работы, его имя вплоть до середины 80-х было предано забвению – зато откуда ни возьмись появился замечательный поэт-песенник Ю. Михайлов. Чего стоит одно перечисление фильмов, над которыми работал поэт: "Бумбараш", "Двенадцать стульев", "Усатый нянь", "Про Красную Шапочку", "Обыкновенное чудо", "Ярославна – королева Франции", "Пять вечеров", "Сказка странствий", "Пеппи длинный чулок", "Формула любви", "Дом, который построил Свифт"... Когда в начале перестройки имя Юлия Кима вернулось к слушателям, его песни давно распевали на просторах огромной страны.

Мы напросились на интервью к Юлию Черсановичу в связи с недавно прошедшей в Свердловском театре музкомедии премьерой его с Геннадием Гладковым шедевра, "Обыкновенного чуда".

– Юлий Черсанович, уже несколько лет идет кампания по реабилитации Сталина. Многие оправдывают его злодеяния, многие просто не застали их. Каковы ваши личные самые острые, самые, может быть, жуткие воспоминания о сталинизме?

– Нас с сестрой от репрессий спасла родня, а когда мама вернулась, то наша жизнь мало чем отличалась от жизни среднего советского служащего в провинции. Так что о злодеяниях сталинского режима я, как и все, узнал в 56-м году из доклада Хрущева и затем последовавших публикаций, включая "Колымские рассказы" Шаламова и "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. Думаю, этого достаточно для нормального человека, чтобы возненавидеть сталинизм целиком и окончательно. Тех, кто пытается реабилитировать злодея, нормальными назвать никак невозможно.

– В 68-м вы подписали знаменитое письмо "К деятелям науки, культуры, искусства". Центральная мысль обращения к интеллигенции – наберитесь мужества, не молчите, не отсиживайтесь, не дайте повториться 37-му году. Но дальнейшая история показала: в массе своей все-таки предпочли до поры до времени отмолчаться и отсидеться, заговорили только при Горбачеве, когда на это была дана верховная санкция. Или я не прав?

– Такая постановка вопроса самым примитивным образом делит людей на храбрецов и подлецов, а жизнь сложнее.

– Тогда спрошу по-другому. Перестройка – это заслуга демократически настроенной интеллигенции, которая подвела руководство СССР к реформам, или перемены начались исключительно с волевого решения Политбюро?

– В истории не бывает ничего исключительного. Еще Толстой заметил, что исторически сильные, крупные явления и события имеют массу причин. Так и поворот к демократии можно объяснить и волей сверху, и сопротивлением снизу. Я не могу сказать, что демократизация произошла только благодаря диссидентам или, наоборот, это только заслуга Горбачева и Яковлева, к которому часть интеллигенции относилась с таким большим пиететом, что только на руках не носила. Еще можно назвать Лена Карпинского, Александра Бовина и еще целый ряд крупных советских чиновников, которые делали все, чтобы режим смягчался, их было довольно много. Как и сейчас, при Путине, есть Чубайс и еще кто-то из гайдаровской команды, кто настроен на европейский вектор развития, – а он, судя по движению истории, неизбежен для России да и для всего мира.

– Сегодня, после периода безоглядного обожания, встречаются те, кто обвиняет Булата Окуджаву, Юрия Визбора и вообще шестидесятников в чрезмерном лиризме, эскапизме, в отказе от политической борьбы и противопоставляет им Владимира Высоцкого и Александра Галича. Насколько справедливы эти обвинения?

– Тезис "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан" напоминает другой: "Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння".

– Галич эмигрировал. А вам, когда преследовали за диссидентство, не приходила мысль уехать?

– Мне запретили работать в школе, выступать с концертами и диссидентствовать. В остальном я был свободен. (Кстати, самые знаменитые "индивидуальные" песни Высоцкого – "Цыганочка", "Кони привередливые", "Охота на волков" и другие – тоже написаны для театра либо для кино). А эмигрировать я не собирался, так как вся моя публика здесь.

– После нескольких обысков, изгнания с учительской работы и угрозы посадки Юлий Ким исчез, зато появился никому до тех пор не известный поэт-песенник Ю. Михайлов. А почему именно Михайлов? Как родился этот псевдоним?

– Мы с режиссером Леонидом Эйдлиным придумали его наспех в 69-м году, на вокзале: он уезжал к себе в Саратов, где ставил "Недоросля" с моими песнями, и должен был вставить меня в афишу. И после 3-4 фамилий мы остановились на Михайлове. Вроде неброско, нейтрально – и однофамильцев нет.

– Годы "застоя", вероятно, были наиболее плодотворными для вас. Значит ли это, Юлий Черсанович, что художник, чтобы его талант расцветал не количественно, а качественно, должен быть в определенной мере несвободным и посему иносказательным? А полная творческая свобода ведет к обесценению высказывания художника и его деградации?

– Дмитрий Быков, Михаил Щербаков, Игорь Иртеньев, Виктор Шендерович, Михаил Шишкин, Сергей Гандлевский, ваш пермский писатель Алексей Иванов (я был в полном восторге от его "Географ глобус пропил"), другие – это деградация?

– Вы считаете, их можно поставить в один ряд с Гориным или Жванецким, которые творили в советское время?

– Единственный человек, о котором я говорю с большой долей уверенности, это Миша Щербаков, мастер высочайшей культуры, которого я ставлю на одну доску с Бродским. Что касается наших драматургов и прозаиков, то сейчас я не решусь сравнивать, кто выше, а кто ниже. По-моему, для этого еще не настало время. Для некоторых этот вопрос однозначно решался бы в пользу стариков, но лично я в этом не уверен. Очень сильный драматург – ваш Коляда. Сказать, что он хуже Горина, я не могу, потому что для этого надо хорошо знать творчество Коляды. Что касается актеров, то тут сравнения можно проводить достаточно решительно и уверенно, потому что новые ребята очень сильны: Хабенский, Пореченков, Деревянко.

– Позвольте поинтересоваться вашими предпочтениями в политике. В одном интервью 20-летней давности вы сказали, что вам нравится политик Явлинский – своим оптимизмом. А кто сегодня вызывает вашу симпатию?

– Во власти мне симпатичны двое: Евгений Бунимович (поэт, педагог, публицист, в прошлом депутат нескольких созывов Московской гордумы, сейчас – уполномоченный по правам ребенка в Москве – ред.) и Владимир Лукин (уполномоченный по правам человека в РФ – ред.) – в силу давнего личного знакомства.

– Вы как-то посчитали, что у вас не больше 25 крамольных песен. Долго их не писали. А в этом году "выдали на-гора" песенку про Путина. Вся она – из довольно обидных для Владимира Владимировича строк. Что вас в нем так достало?

– Главная претензия к ВВП – он опять преследует оппозицию и не упраздняет, а настойчиво возвращает репрессивное правоприменение, Шемякин суд.

– У него на глазах развалилась веками конструировавшаяся империя. Так что, видимо, по логике Владимира Владимировича немного несвободы, заморозков не помешает...

– "Свобода лучше несвободы", сказал Дмитрий Медведев, и я с ним согласен. Это значит, что свободу надо не душить, а терпеливо взращивать.

– Юлий Черсанович, ваша мама говорила, что сталинские репрессии это – "перегибы в эпоху строительства социализма". Сегодня нам говорят, что государственный консерватизм – это реакция на некие глобальные вызовы. Как вы считаете, вообще что-то, какие-то государственные, общественные, национальные интересы могут оправдать покушение Системы на свободу человека?

– Вопрос поставлен неточно. Если человек – отъявленный злодей и преступник, Система просто обязана покуситься на его свободу, а то и на жизнь.

– В письме "К деятелям науки, культуры, искусства", которое вы подписали в 68-м, говорится: "Главный расчет делается на нашу общественную инертность, короткую память, горькую нашу привычку к несвободе". Выходит, привычка к несвободе – наша неискоренимая национальная черта? Может, тогда и не "трепыхаться", и пусть будет, что будет?

– Из цитаты не выходит, что привычка к несвободе – наше непреодолимое качество, напротив: "горькая привычка" обозначена как болезнь, которую надо излечить.

– И еще одна цитата из письма: "У нас нет никаких гарантий, что с нашего молчаливого попустительства исподволь не наступит снова 37 год". У Вас есть ощущение, что Россия снова может скатиться к 37-му?

– Ужас самоистребления 30–50 годов прошлого века укрепил в нас инстинкт самосохранения на генетическом уровне – как ужас ядерного самогеноцида удерживает человечество от применения атомного оружия. На то и надежда, переходящая в уверенность.

– Кстати, не было ли каких-то гонений или намеков на них после обнародования вашей песни про Путина?

– Нынешний уровень политической сатиры и оппозиционной критики настолько выше моего лепета, что какие могут быть претензии ко мне?

– Не трогают, но и не поощряют. Из всех государственных наград у вас – литературная премия имени Окуджавы и медаль "Защитнику свободной России". За что вручили литературную премию, понятно без слов. А за что вас наградили медалью?

– Есть еще несколько премий, причем та, что имени Булата, получена в 2000 году в Кремле из рук ВВП (тогда он был и.о. президента, только что завещанный Ельциным). А "защитника" я получил за три дня сидения в Белом доме в августе 91 года, с 19-е по 21-е.

– Юлий Черсанович, несколько слов о екатеринбургской постановке "Обыкновенного чуда". Что нового ждет уральских зрителей по сравнению со ставшей классикой постановкой Марка Захарова?

– В "Обыкновенном чуде" есть два столбовых события: несостоявшийся поцелуй и состоявшийся. Проблемой всех постановок ["Обыкновенного чуда"] был промежуток между ними. В Екатеринбурге проблему в целом решили. То есть третья картина, обычно провисавшая, смотрится не менее напряженно, чем первые две. Екатеринбуржцы приняли спектакль хорошо. Этот успех, надеюсь, будет возрастать, когда актеры окончательно справятся с довольно сложной формой.

– А вас самого что-то удивило в екатеринбургской постановке?

– В их спектакле Медведь лучше, чем у Абдулова.

– В новой версии "Обыкновенного чуда" запел Король, который совсем не пел в фильме Захарова, – по причине того, что у Евгения Леонова, при всей его гениальности, совсем не было музыкального слуха. Что еще из ваших с Геннадием Гладковым произведений не вошло в захаровский фильм?

– В фильме пять вокальных номеров, а было шесть. Не вошла песня Охотника, хотя ее отлично записал Михаил Боярский.

– "Обыкновенное чудо", как я понимаю, о том, что любовь (если это настоящая любовь – не только для себя, а больше для любимого) важнее и сильнее всего, любых заклинаний, даже смерти. А ради чего еще, Юлий Черсанович, стоит идти на смерть?

– Это каждый решает по-своему, и общего правила быть не может.

– Кто для вас самого образец, эталон мужественности, честности, совестливости, а еще милосердности? (В одном интервью вы сказали, что это главные для вас качества человека).

– Идеальное сочетание этих качеств человечество воплотило в образе Христа. Другие эталоны мне неведомы. Хотя в той или иной пропорции черты эти были присущи раньше, присущи и теперь довольно многим моим знакомым.

– Спасибо, Юлий Черсанович за то, что нашли время для нашего общения.

– И вам. Передавайте от меня пламенный привет Аксане и Жене Ройзману.

Беседовал Александр Задорожный

29.07.2013 17:38