В чистом поле дожди косые.

Эх, нищета, за душой ни копья!

Я не знал, где я, где Россия,

И куда же я без нея.

Так пел Александр Башлачёв, крепко связывая свою поэзию с национальными духовными корнями. И продолжал, заставляя каждого ощутить сопричастность к судьбе этой земли:

Я не знал, где искать Россию,

А Россия есть росс и ты.

А заканчивалась эта песня традиционно – трагически:

Я увидел тебя, Россия.

А теперь посмотри, где я.

Горький упрек, который мог бы бросить не один Башлачёв, а многие талантливые люди, вовремя не понятые и не сбереженные своей страной. Но в этих словах не только вызов, но и зов: "Посмотри, где я"...

17 февраля исполнилось 10 лет со дня гибели Башлачёва. Хоть и с опозданием, но посмотреть в его сторону нужно.

Его творчество можно соотнести не только с рок— и бард-культурой, но и с традиционной отечественной поэзией, со сказаниями Древней Руси... Далеко заводит цепь времен, одним из звеньев которой стал Башлачёв. В плоскости музыкально-поэтической, а не социально-политической, разумеется. А то, что стал, – это бесспорно. Потому что принадлежность к культуре определяется не качеством стихотворных сборников и не частотой появления на радио и ТВ. Рядом с сонмом расплодившихся ныне певчиков и графоманов Башлачёва представить невозможно. Вряд ли его именем назовут улицу или музей, как это хотят сделать, например, с именем Талькова. Последнего – под горячую руку тотальной демократизации – возвели в ранг пророка. Любят у нас самоуверенных проповедников, толкающих свои недобрые идеи с трибуны или с большой эстрады. И не важно, что в их речах никакой поэтической ценности, а лишь политическая. Главное – прийтись к месту и ко времени. А Башлачёв определял положение поэта совсем иначе: "Пусть не ко двору эти ангелы-чернорабочие", "Тот, кто любит, да не к сроку, Тот кто исповедует, да сам того не ведает". Вот и посоревнуйся в таком-то положении с теми, кто прочно стоит на своих красно-белых позициях. Башлачёву не нашлось места ни в застойные, ни в перестроечные годы, потому как не было в нем ни советской, ни антисоветской "закваски". Он был русским поэтом. Просто русским – без всяких "наклеек". И связь времен ему удалось восстановить очень легко – срифмовав в одной строфе слова "Царь-колокол" и "рок-н-ролл". И в этом не было никакой натяжки: одно проистекает из другого: "Я мету сор новых песен из старой избы..." История в песнях Башлачёва существует не на уровне Кремля, а на уровне золотых куполов и выше. Время для поэта – это судьба, а не повод гаденько похмыкать над несуразной Родиной, которая со своими дураками и дорогами под ногами мешается. Он был зорким поэтом и за всем "сором" сумел разглядеть главное. Как у Галича в "Русских Плачах":

Я молю тебя: Выдюжи!

Будь и в тленьи живой,

Чтоб хоть в сердце,

как в Китеже,

Слышать благовест твой!..

Так и у Башлачёва: "в сердце" его песен всегда звенит Русь, только не ортодоксально-церковная, а языческая, где "матюги с молитвами":

Загремим, засвистим, защелкаем –

Проберет до костей, до кончиков!

Эй, братва, чуете печенками

Грозный смех русских

колокольчиков?

Содержимое этих песен вневременное и всевременное. В их фольклорную мелодику врывается "хор Дома Радио и Центрального Телевидения", а бытовые детали вырастают до эпических образов:

Только кольцами года завиваются

В водоворотах пустых площадей,

Только ржавая вода разливается

На портретах Великих Дождей...

Даже песни, привязанные к конкретному времени, сегодня звучат куда как актуально:

За окнами – салют.

Царь-Пушкин в новой раме.

Покойные не пьют, да нам бы не пролить.

Двуглавые орлы с побитыми крылами

Не могут меж собой корону поделить.

"Он открывает мне многослойный смысл явлений и такие глубины, под которыми не пустота, а новый смысл", – писал о Башлачёве Булат Окуджава. По-моему, Башлачёв рассматривал русский язык из какого-то четвертого измерения, откуда слово можно увидеть со всех сторон, да ещё и "изнутри":

Наша правда проста, но ей не хватит креста

Из соломенной веры в "спаси-сохрани",

Ведь святых на Руси только знай выноси!

В этом высшая мера: скоси – схорони.

То, что делал Башлачёв, он делал, по собственному определению, "во Имя Имен", т. е. ради какого-то надреального смысла. Его поэзия действительно была "мукой, а не мукою", не пустым перемалыванием словес. Он напомнил о главном назначении поэта – менять сознание людей, приводить их к правде. И качество его песен доказывает, что они способны были совершить такое чудо. По природе своей они таковы, что должны были передаваться из уст в уста, становясь народной гордостью:

Наши беды вам и не снились,

Наши думы вам не икнулись,

Вы б наверняка подавились,

А мы же – ничего, облизнулись.

Лишь печаль-тоска облаками

Над седой, лесною страною;

Города цветут синяками,

Да деревни – сыпью чумною...

Но такому размаху мешали какие-то частности, условности. Может, поэтому Александр Башлачёв и поставил "знак кровоточия" в конце своей жизни так рано. Свою смерть он понимал как некое логическое завершение своей беспокойной жизни: "Я не погрешу против истины, согрешив за неё"... Его песня о поэтах вопреки традиционной формулировке называлась "На Жизнь Поэтов", потому как смерти у истинного поэта быть не может:

Не жалко распять для того, чтоб вернуться к Пилату.

Поэта не взять – все одно – ни тюрьмой, ни сумой.

Короткую жизнь – семь кругов беспокойного лада –

Поэты идут... И уходят от нас на восьмой.

Но ведь восьмой круг лада – это одновременно первый круг лада новой жизни, на более высоком уровне.

Ольга ГОРНОВА