Вступление рок-дилетанта

Сегодняшний внеочередной тур "МЭ", организованный нами совместно с отделом поэзии журнала "Аврора", мы посвящаем памяти Александра Башлачёва. Слово "памяти" определяет то, почему сегодня "Музыкальный эпистолярий" выступает в рубрике "Реквием".

Здесь я остановился, подумав вдруг с тоской, что за тот сравнительно небольшой отрезок времени длиною семь лет, который я посвятил занятиям рок-журналистикой, это уже четвертый... Четвертый только из тех, с кем я был знаком лично, встречался, разговаривал. Жора Ордановский из РОССИЯН, Саша Давыдов из СТРАННЫХ ИГР, Саша Куссуль из АКВАРИУМА. И вот теперь – Саша Башлачёв.

Нас познакомили в ДК "Невский", весною 1986 года, во время четвертого ленинградского рок-фестиваля. До этого я слышал о Башлачёве, читал сброшюрованную тонкую тетрадочку его стихов-песен, но не знал еще, кап они звучат. Башлачёв сразу расположил к себе – небольшого роста, с открытой улыбкой. К нему очень подходило слово – "ладный". Может быть, расположило нас друг к другу и то, что мы оба оказались Александрами Николаевичами, а это, как ни странно, сближает.

Мы договорились встретиться, но не конкретно – такого-то числа, в такое-то время, а в принципе: "Давай как-нибудь посидим, поговорим, песни послушаем..." Его хотелось узнать, там было что узнавать.

И, конечно, – не встретились, как это всегда бывает.

И потом, при случайных встречах на рок-концертах, мы перебрасывались словами, возобновляя уговор "встретиться как-нибудь", и расходились. "Как-нибудь" казалось неограниченным.

В памяти остались краткие эпизоды: вот Саша стоит на лестнице служебного входа Дворца молодежи перед своим выступлением на пятом рок-фестивале. Бледный, как стенка, жадно курит. Видно, что волнуется ужасно, хотя старается не показывать. "Ну, как?" – спрашиваю ободряюще, а он даже ответить не может.

Вот он в "Юбилейном", на одном из первых концертов АКВАРИУМА. Все возбуждены, еще немного не верится – АКВАРИУМ на большой сцене! – идет борьба за право выражать свои чувства, кое-кого вытаскивают из зала, БГ прекращает играть... Ну, и так далее, это уже история.

...Помню самозабвенное озорство, упоение, радость, с каким Саша Башлачёв и Лариса Бородина (она потом снялась в главной роли в фильме "Прощай, шпана замоскворецкая!") отплясывали рок-н-ролл, больше похожий на хоровод, вокруг высокого печального милиционера в круглых очках, совершенно нетипичного, будто попавшего в милицию в результате нелепой ошибки судьбы.

И все же наша встреча состоялась. Конечно, она тоже была случайной, но мы всё же успели и посидеть, и поговорить. Было это у Гребенщикова после того же пятого фестиваля. Не помню деталей этого разговора, помню ощущение – Саша открылся мне каким-то юным, доверчивым, нежным. Может быть, потому что рядом сидела его Настя, и было видно, что он очень ее любит. Вот тогда я ощутил всю его хрупкость, и впервые какое-то опасение шевельнулось в душе.

Мы сидели, пили сухое вино, потом поехали на выставку к "митькам", где Борис и Саша пели для "митьков" и всех, пришедших на выставку. Народу было не очень много, и здесь Саша чувствовал себя увереннее, чем в тысячном зале Дворца молодежи.

А после мы снова переместились к Гребенщикову, чтобы проводить Сашу и Бориса в Москву, куда оба уезжали в тот вечер. И снова мы разговаривали с Сашей о разном, не очень-то важном, как вдруг он поднял на меня ясные глаза и спросил:

– Скажите, вы сейчас любите?

И я как-то мгновенно понял, что вопрос этот продиктован не праздным любопытством, на него Саша и не способен вовсе, а просто он был переполнен любовью, ему хотелось поделиться, найти единомышленника, что ли... И я смешался, ибо такой полноты любви мое раздвоенное сердце, боюсь, не достигало никогда.

Больше я его не видел. Так он и ушел с этим вопросом по Невскому проспекту, в прозрачную июньскую ночь, с гитарой на плече. И оставил этот вопрос нам.

А теперь приглашаю вас туда, где нас ждут слова о нем и его стихи – во Внеочередной тур.

Памяти Александра Башлачёва

1. Нина Барановская об Александре Башлачёве

Все-таки странно мы, российские люди, устроены – умеем ценить только то, что уходит безвозвратно.

Прошел год со дня гибели Саши Башлачёва. И что это был за год! Самые солидные издания торопились публиковать его песни. Заметки о нем, о его творчестве появились во многих газетах и журналах. Фирма "Мелодия" занялась выпуском его пластинок.

А пока Саша был жив, пока окно на восьмом этаже в одном из ленинградских микрорайонов еще не было распахнуто в вечность, его песни знали не многие. Конечно, по рукам ходили его тексты, неважнецкие записи его "квартирников" – домашних концертов, куда собирались слушатели числом двадцать-тридцать человек. В Ленинграде, где он обосновался в последние годы, было всего-то два выступления в больших залах: на пятом рок-фестивале в 1987 году во Дворце молодежи и концерт в ДК Связи осенью того же года.

Можно вспомнить лишь два серьезных упоминания о Башлачёве – при его жизни – в одном из газетных выступлений Андрея Вознесенского да в статье Марины Тямашевой в журнале "Театральная Жизнь". Имя Саши Башлачёва знали рок-музыканты страны, но до широкого слушателя он так и не успел дойти.

Конечно, хорошо, что сейчас его таланту начинают отдавать должное, что справедливость, хотя и с опозданием, торжествует. Но не перестает болью отдаваться в душе горькая мысль: а может быть, сложись его творческая судьба иначе, не было бы этой страшной гибели в двадцать семь лет от роду? Я думаю так потому, что помню наш с ним телефонный разговор в январе, за месяц до того, как он ушел от нас. Ленинградское отделение фирмы "Мелодия" согласилось записать одну сторону пластинки с пятью Сашиными песнями. Я позвонила в Череповец, где, по слухам, Саша гостил у родителей, но там его не застала. Потом он сам позвонил мне из Тулы. Я дала ему номер телефона музыкального редактора Иры Рябовой. Помню, как он обрадовался, какой у него был голос. Потом он звонил еще раз, накануне возвращения в Ленинград, спрашивал подробности, какие материалы нужны для подготовки пластинки. Было ясно, насколько это для него важно. Но на "Мелодию" он так и не позвонил. Видимо, та первая ласточка опоздала с вестью о наступающей весне. "Я знаю – зима в роли моей вдовы", – он предвидел свою судьбу.

Вот идут, идут дни, а легче на сердце не становится. Я знаю, что это происходит со всеми, кто его знал – и с близкими друзьями, и с теми, кто видел его, говорил с ним всего несколько раз. У него был один из самых редких талантов – талант любить людей. Он при встрече умел так радоваться человеку, будто этот человек – самый главный в его жизни. Послушайте его песни – в них слово Любовь всегда на первом месте. Большей боли, чем в песнях Башлачёва, я не знаю сегодня ни у кого. Но это была не боль отчаяния, а огромная, не умещающаяся в границах сердца, разрывающая его боль за людей.

Тут дело не ново – словить это Слово.

Ты снова, и снова, и снова лови.

Тут дело простое – нет тех, кто не стоит,

Нет тех, кто не стоит любви.

О поэтическом таланте Саши Башлачёва, наверное, будут теперь писать много. Он в нашей культуре явление яркое. Его причисляют к отчаянному племени рок-музыкантов. Но здесь рамки любого направления, любого жанра тесны. Он пел Песни. Он пел их в тесных квартирах новых районов по всей стране. Он был в буквальном смысле бродячим музыкантом, как когда-то скоморохи на Руси. И он был Поэт, каких до его появления наша молодая поэзия еще не знала. В одном из своих интервью он говорил: "Кощунственно заниматься дурного вкуса вышиванием гладью вместо того, чтобы на своем месте, своими неповторимыми руками штопать дырявые носки своего времени". В его стихах-песнях древнее, вековечное и остросовременное сплеталось воедино, было нерасторжимо. Он, как немногие, как избранные, чувствовал слово – его цвет, его музыку, его вкус. Привычные фразеологизмы он заставлял звучать по-новому, отмывая затертые, заскорузлые грани слов в слезах, пересыпая их ржавой солью тяжких застойных времен:

Гадами ползут времена, где всяк себе голова.

Нынче – Страшный Зуд. На, бери меня, голого.

Нынче – Скудный день. Горе – горном, да смех – в меха!

С пеньем на плетень, – горлом – красного петуха!

Сашины песни, его интерес к истории, к родному слову оказали влияние на многих известных теперь в стране рок-музыкантов. Я помню, как не раз Константин Кинчев говорил о том, что многих его песен не было бы, если б не его дружба с Сашей Башлачёвым. Башлачёвская интонация, его темы прослеживаются и в песнях одного из интереснейших сегодня рок-поэтов – Дмитрия Ревякина из группы КАЛИНОВ МОСТ. И тот и другой обязаны Башлачёву обращением своей музыки, своего слова к историческим корням, к вечным для русской поэзии темам, поискам "гениальной полудикой язычницы", как называл Башлачёв российскую песенную традицию.

Я сейчас боюсь только одного. Вот начали понемножку печатать Сашины песни, но ведь как порой у нас бывает? Отдадут, так сказать, дань и, не дай бог, успокоятся. Этого не должно случиться! Надо выпустить книгу его стихов, ведь выпустили же пластинки по концертным записям Высоцкого. Нужен хороший фильм – остались какие-то видеоматериалы, многое могли бы рассказать его друзья. Тот же Костя Кинчев, Слава Задерий, Виктор Цой, Борис Гребенщиков и многие другие. Необходимо, чтобы Саша и его песни жили не только в памяти близких ему людей. Нужно, чтобы его прекрасная поэзия стучалась в сердца тысяч и тысяч. В своих песнях он никогда никого не поучал. И тем не менее, лишенные назиданий, они учат нас самому главному:

Молнию замолви, благослови!

Кто бы нас не пас Худом ли, Добром,

Вечный пост,

умойся в моей любви!

Небо с общину.

Все небо с общину.

Мы празднуем первый Гром!

К этим словам трудно что-нибудь добавить.

2. Андрей Гаврилов об Александре Башлачёве

Я не был знаком с Александром Башлачёвым. Я никогда не был на его концертах. Я видел его всего два раза в жизни – на концерте трио Ганелина в Москве в Зале Чайковского и на концерте АКВАРИУМА в "Юбилейном". До меня довольно поздно дошли его записи, и сначала мне, как хохму, дали послушать "Мороз и солнце, день чудесный для фрезеровочных работ" и "Я люблю БГ, а не наоборот" (я не знаю названий, цитирую запомнившиеся с первого раза строчки). Меня миновали разговоры "вокруг" Башлачёва и о нем, и я был абсолютно не готов к тому, что я услышал, когда ко мне все-таки попала полуторачасовая кассета с его песнями.

Я до сих пор помню, как меня обожгли первые же строчки: "Красной жар-птицею, салютуя маузерам лающим, / Время жгло страницы, едва касаясь их пером пылающим, / Но годы вывернут карманы – дни, как семечки, / Валятся вкривь и вкось. / А над городом – туман. / Худое времечко с корочкой запеклось".

Здесь было не до анализов – слова, образы врывались в сознание. Такой мощи, такого напора я не слышал очень давно, и, боюсь, еще услышу не скоро. Башлачёв спешил. Не знаю, как в жизни, – но в песнях это видно. Он как будто боялся, что не успеет сказать все, что хочет, – и в каждой песне образы теснятся, он не дает нам передохнуть – разберетесь потом – мы не успеваем прийти в себя от удара одной строки, одного куплета – за ними, как за углом, нас уже поджидают еще и еще, новые, более сильные, более мощные, более яростные. Это было ошеломляющее впечатление. Не хватало воздуха. После третьей-четвертой песни я остановил пленку – это было невыносимо. Надо было прийти в себя, успокоиться. Но все внутри было напряжено, рука сама включила магнитофон. "Долго шли зноем и морозами... / Все снесли и остались вольными. / Жрали снег с кашею березовой / И росли вровень с колокольнями. / Если плач – не жалели соли мы. / Если пир – сахарного пряника. / Звонари черными мозолями / Рвали нерв медного динамика. / Но с каждым днем времена меняются. / Купола растеряли золото. / Звонари по миру слоняются. / Колокола сбиты и расколоты..."

Башлачёв не был просто бардом – у него была совсем другая культура. Мне кажется, что он был первым или, по крайней мере, лучшим представителем совершенно нового музыкального поколения, для которого и Галич, и Высоцкий, и Гребенщиков – уже факт культуры, устоявшейся, вошедшей в сознание, споры вокруг которой могут вызвать только недоумение. Башлачёв впитал высшие достижения бардов (естественно, в преломлении через свое мировоззрение, через свой жизненный опыт) и – одновременно – тонкое, органичное понимание рок-культуры. Дело не в том, что в его песнях разбросаны символы, понятные поклонникам рока, "БГ", "РОЛЛИНГ СТОУНЗ", "Боб", "Минус 30" и т. д. Дело в том, что по сознанию своему, по видению мира, по отношению к миру он был рок-музыкантом. В "Московских Новостях" я как-то прочел: "Кто может точно назвать день, когда вошли в нашу жизнь песни Булата Окуджавы, Александра Галича, Владимира Высоцкого? Ими был насыщен воздух, которым мы дышали". Воздух, которым дышал Башлачёв, был уже воздухом другого, нового замеса, помимо Окуджавы, Галича, Высоцкого – наших "вечных спутников", – он был насыщен песнями БИТЛЗ и АКВАРИУМА, КИНО и РОЛЛИНГ СТОУНЗ, ЗВУКОВ МУ и ДОРЗ, АЛИСЫ и Боба Марли.

Как пел сам Башлачёв в песне "Время Колокольчиков": "Ведь биг-бит, твист и рок-н-ролл / Околдовали нас первыми ударами". Какое наслаждение – язык Башлачёва! Оцените: "колокол" – "рок-н-ролл окол-довали". От бардов он взял самое серьезное, заостренное, трагическое – даже в своих веселых, "хохмических" песнях; от рока – радость, легкость, удовольствие творчества – даже в самых темных и мрачных. "Рок-н-ролл – славное язычество", как сказал он сам.

Все ждет своего часа поэзия Башлачёва. Я написал и сам ужаснулся. Боже мой – какого часа? Чего еще ждать? Человека ведь уже нет. Это мы ждем его поэзии, его стихов, рассчитанных, конечно, на слушание – с музыкой, но все равно ошеломляющих и при чтении своей необычностью, способностью самые привычные и заштампованные истины вдруг повернуть неожиданной стороной. Вот, например, одна строфа из песни "Привольны исполинские масштабы нашей области...", действующие лица которой – города и поселки:

И населенный пункт 37-го километра

Шептал соседу радостно: "К стене его! К стене!"

Он – опытный и искренний поклонник стиля "ретро",

Давно привыкший истину искать в чужой вине.

Незадолго до гибели Александр Башлачёв записал у Александра Липницкого из ЗВУКОВ МУ свою программу. По сути, это – единственный авторский альбом музыканта. Остальные записи сделаны или с концертов, или в студиях друзей, просивших его напеть старые и новые песни, но только у Липницкого смог спокойно работать, переписывать варианты, накладывать другие инструменты – словом, работать так, как, по идее, должен был бы работать. Сейчас, когда я пишу эти строки, оригинал записи не найден. Говорят, что Башлачёв его уничтожил – то ли случайно, то ли намеренно, говорят, что он кому-то дал его переписать и не успел забрать, говорят, что его украли. Но сохранившиеся копии раскрывают нам совершенно иного поэта, музыканта, певца – спокойного, философичного, задумчивого. Увы, нам уже не дано узнать, в каком направлении развивалось бы его творчество дальше. Впрочем, до сих пор мало кто знаком даже с теми песнями, что он пел последние годы, – среди любителей рока ПОЯВИЛСЯ определенный снобизм, и какая-то пленка, не оформленная в альбом, без названия, перечня песен не вызывает такого интереса, с каким она была бы встречена еще лет пять-шесть назад. Барды же, за редким исключением, и поклонники "авторской песни" заняли круговую оборону и очень далеки сейчас от того, чтобы "взяться за руки, друзья". Но пленки Башлачёва сохранились. Ими не только обмениваются поклонники его таланта – фирма "Мелодия" готовит сейчас составленную из этих записей пластинку. И те из нас, кто никогда не был на концертах Александра Башлачёва, услышат его песни, почувствуют боль, хрипом рвавшуюся у него из горла, ощутят пророческую мольбу надежды: "Нас забудут, да не скоро, а когда забудут, я опять вернусь".