Первое сходство стихотворений столь разных авторов, "Погони" (1837) Ф. Глинки и "Погони" (1974) В. Высоцкого, разумеется, сразу бросается в глаза – общий заголовок. Но он отражает внутренние и глубинные сходства двух "Погонь". Прежде всего, это единая событийная канва (фабульная основа): ситуация погони. Правда, на первый взгляд, разнятся причины возможной гибели героев. В стихотворении Глинки "вороги" указаны определенно – героя преследуют лихие разбойники. В "Погоне" Высоцкого преследователями как будто бы оказываются волки. Однако здесь не все так однозначно.

Во-первых, не с волков начинаются злоключения героя: "Лес стеной впереди, Не пускает стена, Кони прядут ушами, Назад подают. Где просвет, где прогал? – Не видать ни рожна! Колют иглы меня, До костей достают <...> Дождь, как яд, с ветвей, Недобром пропах..." [1]. Скорее, приходится говорить о противостоянии герою каких-то темных враждебных сил. Поэтому, во-вторых, и волчья стая в контексте этого стихотворения, имеющего явно символический смысл, "прочитывается" как обобщенный образ такого противостояния [2].

Показательно, что в стихотворении "Чужой дом" – своеобразном "продолжении" "Погони" (в автографе поэта эти два произведения включены в цикл "Очи черные") – герой Высоцкого также оказывается на краю гибели и вынужден спасаться бегством. Но теперь уже очевидно, что не в волках дело:

И из смрада, где косо висят образа,

Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут,

Куда кони несли, да глядели глаза,

И где люди живут, и как люди живут...

С другой стороны, ясно, что и в "Погоне" Глинки важна, собственно, ситуация погони, но не разбойники, образы которых не конкретизируются. Поэту необходима, говоря современным языком, "экзистенциальная ситуация", испытывающая героя смертельной опасностью. В этом смысле обе погони в данных стихотворениях типологически схожи.

Несомненно, сближает два произведения и избранный поэтами жанр – своеобразная стилизация народной баллады. Подобные формы Л. Я. Гинзбург определяла как "опосредованную" ("сюжетную") лирику. И в том и в другом стихотворении ярко выражена динамика сюжетного развития, проявлено собственно эпическое начало – рассказ о необычном дорожном происшествии, полный трагизма и таинственности. В этой связи стоит отметить значимость мотива пути, дороги для жанра баллады в целом – от Гете, Жуковского ("Лесной Царь") до баллад Тихонова, Багрицкого и т. д. В творчестве Высоцкого, как известно, такого рода "дорожные истории" (как и мотив пути в целом) занимают значительное место ("Дорога, дорога, счета нет столбам...", "В дорогу, живо, – или в гроб ложись...", "Попутчик", "Кругом пятьсот", "Чужая колея", "Горизонт" и т. п.).

Но, пожалуй, самый значимый и интересный момент сближения стихотворений двух разных поэтов – своеобразие их субъектно-речевой организации. Обратим внимание: собственно эпическое начало в "Погоне" Глинки отнесено в финал стихотворения. Об этом говорит своеобразный "авторский комментарий" в конце текста: "И жених в дверях светлицы. Что ж он видит? – У девицы Взмыт слезами юный лик... Пред иконою царицы Дева, в грусти и в слезах, В сердце чуя вещий страх, Изливалась вся в молитвы..." [3].

В "Погоне" Высоцкого "рассказывание" о событии (от лица самого героя) характерно только для начала и конца текста. Основу же стихотворений и Глинки и Высоцкого составляет не рассказ о погоне, но воссоздание самой ситуации погони. Очевидно, что эффект сиюминутности происходящего достигается использованием сказового способа речеведения, выбранного поэтами для художественного освоения такой авторской задачи.

В сказовых текстах "чужое" сознание (сознание персонажа) реализуется в форме его разговорного монолога. Он неизбежно локализует изображаемое событие в пространстве и во времени, а еще точнее – позволяет представить все происходящее как действие, осуществляемое здесь и теперь, "на глазах" у читателя! Подобным образом выстраиваются и тексты "Погони" двух разных авторов. Приведем начало стихотворения у Глинки:

Кони, кони вороные!

Вы не выдайте меня:

Настигают засадные

Мои вороги лихие,

Вся разбойничья семья!..

Отслужу вам, кони, я...

Налетает, осыпает

От погони грозной пыль;

Бердыш блещет, нож сверкает:

Кто на выручку?.. Не вы ль?

У Высоцкого:

Коренной ты мой,

Выручай же, брат!

Ты куда, родной?

Почему назад?!

Дождь, как яд, с ветвей,

Недобром пропах.

Притяжной моей

Волк нырнул под пах...

Современный исследователь, анализируя художественные особенности временных отношений в лирике, в особую группу выделяет произведения с так называемой сильной последовательностью, т. е. стихотворения, в которых отсутствует временная разобщенность изображаемых событий. В частности, образцами сильной последовательной связи в русской поэзии В. Чередниченко называет "Сожженное письмо", "Зима. Что делать нам в деревне?.." Пушкина, "Шепот, робкое дыханье...", "Непогода — осень — куришь...", "Я жду... Соловьиное эхо..." и многие другие стихотворения Фета. В таких текстах рождается иллюзия "изоморфности художественного времени физическому" [4]. Именно эта иллюзия роднит и стихотворения Высоцкого и Глинки.

"Ситуация погони" (событие погони как настоящее – сиюминутное действие) выражается с помощью языковых конструкций, за которыми "угадываются" невербальные средства, свойственные непосредственному общению (жестикуляция, мимика, выражение взгляда говорящего и т. п.). Это можно сказать о природе и функциях многочисленных речевых пауз в изображенных монологах в "Погоне" Глинки: "Ну, по всем!., кипит беда!.."; "Чу, как шаркают ножи...". Ср. у Высоцкого: "И присвистнул аж...", "Ах вы, кони мои, Загублю же я вас...".

В свое время М. Цветаева в эссе "Два Лесных Царя", сравнивая баллады Гете и Жуковского, отметила принципиальное своеобразие стихотворения немецкого автора: "... у Жуковского пересказ видения, у Гете – оно само..." [5]. Очевидно, что в этом смысле характеристика гетевской "дорожной истории" применима и к стихотворениям Глинки и Высоцкого. Любопытно, что "общим" для двух "Погонь" оказался даже объем текста: оба стихотворных монолога насчитывают по 80 стихов!

Следует отметить, что подобный способ субъектно-речевой организации стихотворного текста (достаточно редкий в целом в русской поэзии) чрезвычайно характерен для творчества как Глинки, так и Высоцкого. Общеизвестно, что едва ли не основная часть произведений Высоцкого представляет собой художественное воссоздание "непосредственного говорения" героя. Достаточно назвать такие стихотворения-песни, как "Тот, который не стрелял", "Черные бушлаты", "Банька по-белому" и т. п.

Разумеется, очевидны и различия двух "Погонь". Они не менее интересны и показательны. Например, разнятся метрико-ритмические характеристики стихотворений, их лексический состав и синтаксический строй – ведь тексты разделяют почти полтора столетия! Кроме того, различия в субъектной сфере проявляются в том, что в "Погоне" Глинки нарушена "монополия речи": монолог героя включает в себя ответную реплику его слуги. Здесь, по-видимому, сказывается разница и в исторических реалиях.

Но главное содержательное отличие – принципиально разные концепции спасения в двух "Погонях". У Глинки – молитва и собственно Божья помощь. У Высоцкого герою остается в буквальном смысле упование на коней. Но обратим внимание: хотя герой Глинки спасается молитвами любимой, сам-то он (совсем, как герой Высоцкого!) всю надежду на спасение возлагает на коней: "Кони, кони вороные! Вы не выдайте меня <...> Кто на выручку?.. Не вы ль?" Более того: основная и большая часть текста этой "Погони" — разговор с конями, обращение именно к ним. Только в последних стихах звучит мотив "прозрения" героя: ""Так спасенье не в конях?.. Вижу, кто был обороной!.." И, повергшись пред иконой, Весь в слезах излился он". С другой стороны, герой Высоцкого, не умея обращаться к Богу, все же так или иначе "молится" в минуту отчаяния: "Выносите, друзья, Выносите, враги!", а в финале, все-таки спасенный, упоминает и Бога: "Спаси Бог вас, лошадки, Что целым иду".

По-видимому, есть некоторые отличия (при однотипности субъектной организации) и в отношениях Автор – Герой в "Погоне" Глинки и "Погоне" Высоцкого. Оба стихотворения в целом являются образцами "ролевой" лирики (налицо объективация самостоятельного сознания героя), однако степень близости этого сознания собственно авторскому различна. Очевидно, можно говорить о большей степени объективации личности героя у Глинки. Субъект монолога в этом стихотворении изображен поэтом как абсолютно суверенный герой — конкретный человек с собственной биографией и судьбой. В "Погоне" же Высоцкого образ героя воспринимается и как развернутая метафора авторского "я". Заметим, кроме того, что у Высоцкого ситуация погони "прочитывается" и как бегство героя (и автора!) от самого себя (мотив, вообще характерный для творчества этого поэта).

Разумеется, по отношению к стихотворению Глинки подобная интерпретация оказывается невозможной. Очевидно, объясняется это и тем, что произведение Высоцкого отличается отчетливо выраженным притчеобразным характером. В соответствии с жанровыми требованиями, воссоздаваемый здесь художественный мир и ситуации взаимодействия героев обретают символическое звучание. Ясно, что в подобном контексте я субъекта, выражающее сознание персонажа (его "геройную ипостась"), одновременно относится и к лирическому я автора. Устремленность к "этическим первоосновам человеческого существования" [6] в самобытных песнях-притчах Высоцкого обусловливает и объясняет единение сознаний персонажа и автора. Причем, на наш взгляд, подобные взаимоотношения между субъектом и автором характерны для наиболее зрелых произведений Высоцкого – таких, как "Чужой дом", "Охота на волков", "Две судьбы", "Кони привередливые" и т. п. В этом ряду – и его "Погоня". Именно поэтому, несмотря на то, что в "Погоне" Высоцкого стилизуется народная баллада, герой ее воспринимается скорее как наш современник, а не "исторический" или фольклорный персонаж.

Знал ли Высоцкий "Погоню" Глинки? Это решать биографам поэта. Гораздо интереснее отметить удивительное родство поэтики Глинки и Высоцкого! Например, внимание к "чужому" слову, "фамильярный контакт" с изображаемым миром, повышенный интерес к стилизации народного просторечия, к социальному "разноречию", к разговорному языку в целом — как основе поэтического творчества.

Литература

1. Высоцкий В. Собрание стихов и песен: В 3 т. Нью-Йорк, 1988. Т. 2.

2. Кукулин И. Эзотерическая амнистия песни // НЛО. № 55 (3/2002). С. 283.

3. Глинка Ф. Н. Избранные произведения. Л., 1957.

4. Чередниченко В. И. Типология временных отношений в лирике. Тбилиси, 1986. С. 73.

5. Цветаева М. И. Собр. соч.: В 7 т. М., 1994. Т. 5. С. 431.

6. Аверинцев С. С. Притча // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 305.

И.А. КАРГАШИН,

кандидат филологических наук

пос. Ферзиково

Калужской обл.