На Московской книжной выставке-ярмарке-2000 я купил книжечку критика Льва Аннинского "Барды", выпущенную издательством "Согласие", но с концепцией её трудно согласиться. Это эмоциональный рассказ о дорогих автору сочинителях песен — шестидесятниках. Дай Бог, как говорится: каждый теперь пишет о своём или ходовом на книжном рынке. Но меня удивляет то незавидное постоянство, с которым всё время хотят обкорнать нашу поэзию или даже отдельно взятый её жанр — песню. Ещё в 1997 году я выступил в "Нашем современнике" с большой статьёй, в которой достаточно убедительно, на взгляд читателей, доказывал, что авторская песня зародилась давно и именно в Москве, где столкнулись все наречия, культурные и исторические пути России. Не буду повторяться, вспомню лишь московского профессора, книжника и фольклориста Ивана Розанова, который написал в 1914 году обширный труд "Русская лирика. От поэзии безличной — к исповеди сердца", на примерах которого наглядно видно, что и песня прошла путь от фольклорно-безличной до исповедально-личностной во всей полноте поджанров именно на московском Парнасе.

И вот в работе известного критика — та же шарманка, те же искусственные рубежи и тот же круг имён. Да наслаждайтесь ими, но не насаждайте свою концепцию. Причём кроме чисто междусобойных восторгов идёт полемика чуть ли не с пушкинским пониманием народности. Кто самый народный? Ну, Высоцкий, конечно. Почему? — потому что его понимают те, кто с наколками, потому что "единение с народом" включает всё ту же скоморошину:

Я из народа вышел поутру —

И не вернусь, хоть мне и предлагали.

Станислав Куняев, понимающий проблемы без всякой скоморошины, просёк этот балаганчик моментально. И отверг Высоцкого со всей яростью идейного борца, — отверг начисто и бесповоротно от имени того самого "народно-патриотического фронта", к которому Высоцкий, по всей своей "звукофизиономике", вроде бы должен принадлежать. Вот именно, вроде бы... Ну да в сторону идеологию и слышанные уже предположения, где был бы Высоцкий в октябре 93 года: на баррикадах с защитниками или на мосту, где аплодировали танковым залпам? По-моему, ни там и ни там, а разыграл бы спектакль якобы над схваткой: спел бы от имени продажного командира танка и погибшего юного защитника, а его поклонник-мещанин дивился бы "смелости".

Но я о другом — о московской авторской песне, антологию которой — без зашоренности и беспамятства — я пытаюсь сейчас составить. Вот и написанное ниже войдет в неё.

Так откуда же она, московская авторская песня? Кто её предтечи, прародители, первые создатели, мастера жанра? Критик Лев Аннинский в своей книге "Барды" пишет о том, как увидел в газете траурную рамку и сообщение о смерти Александра Вертинского. "Кончилось его время, — подумал довольно (это опечатка или прямое кощунство? — А. Б.), впрочем, безучастно. Оставалось два года до первых записей Визбора. Три — до первых записей Анчарова и Окуджавы. Четыре — до первых записей Высоцкого.

И сорок лет — до времени, когда Александр Вертинский оказался перевоспринят — уже как провозвестник того неслыханного в официальной советской культуре явления, как авторская песня".

И многие, многие поклонники и даже теоретики этого не только русского жанра выстраивают такой же ряд: предтеча — Вертинский, а потом — перечисленные барды-шестидесятники. Кстати, для меня всегда было загадкой: почему барды, а не менестрели (что точнее) или мейстерзингеры (что ещё точнее, но труднее в произношении)? Кельтское "бард" означает — странствующий певец, но предполагает исполнителя древнего эпоса. Менестрелями во Франции и Англии называли не только бродячих певцов, но и профессиональных поэтов, воспевающих дам сердца. А германские мейстерзингеры объединялись в профессиональные цеха, учили молодых писать стихи и петь их — ну, точно, как в СССР, когда создавались клубы КСП, а на фестивалях и до сих пор Александр Городницкий или Дмитрий Сухарев ведут так называемые мастерские.

Впрочем, всё это — филологические тонкости, не лишённые, впрочем, смысла. Ведь на Руси бродячих певцов-поэтов называли самобытно — скоморохами. И совсем не обязательно они исполняли только скабрезные песни, что доказывает любимый Пушкиным сборник скоморошьих песен Кирши Данилова. В Малороссии странствующих исполнителей народных песен и дум называли лирниками, что, по-моему, является самым точным и по-славянски образным названием. Ещё молодым я писал в песне: "Не лириком хочу быть — просто лирником, дорогой утолять свою печаль..."

Итак, кто же они, первые лирники, творившие задолго до Вертинского, кто приближал безликую песенную лирику к личностной исповеди сердца? Мы не будем углубляться в седые времена и напоминать доказанное: "Слово о полку Игореве" исполнялось как ритмизированная поэма-песня под гусли, а ведь безвестный автор опирался на такой же опыт и дар легендарного Бояна. На Москве одним из первых известных авторов стихов и музыки был в XVI веке... Иван Грозный. На стихираре песнопений начертано: "Творения Царя Иоанна, деспота Московского". Тогда слово "деспот" переводилось без эмоциональной окраски — властелин.

Обратимся к авторской отечественной поэзии, которая прокладывала путь от безымянной народной песни к авторской поющейся лирике. Пожалуй, первым тут всплывает имя Александра Сумарокова, который писал стихи для народных зрелищ, представлений. Песня "Хор сатир" обличала пьянство и для убедительности исполнялась хором, в который были привлечены московские фабричные. Они-то и унесли её в простонародную среду.

Но, пожалуй, первым, кто создал истинно популярную, любимую во всех слоях и повсеместно исполняемую песню, был преподаватель Московского университета Алексей Мерзляков, создатель "Песни" ("Среди долины ровныя..."). На эти стихи писали музыку несколько композиторов, но в основе устоявшегося мотива, что свойственно и многим "бардовским" песням, лежала уже известная мелодия ныне забытого Козловского "Лети к моей любезной", поэтому авторство приписывалось только Мерзлякову. Он и сам напевал её в дружеском кругу. Драма большого знатока и любителя песен Островского "Гроза" начинается со строки "Среди долины ровныя", которую поёт мещанин-самоучка Кулигин.

Первым фанатиком и неустанным творцом песен в народном духе был в парадоксальной России аристократ, барон — Антон Дельвиг. Самая ранняя его "Русская песня" датируется днем Бородина по новому стилю — 7 сентября 1812 года. Ещё и Пушкин не публиковал своего стихотворения в "Вестнике Европы". В год восстания декабристов будущий редактор "Литературной газеты" устраивал литературно-музыкальные вечера в своём доме. Компания подобралась неплохая: Пушкин, Жуковский, Боратынский, Вяземский, композиторы Глинка и Яковлев. С двумя последними Дельвиг плодотворно сотрудничал. Двоюродный брат поэта вспоминал: "Песни ... и романсы певались непременно каждый вечер. В этом участвовал и сам Дельвиг". Да, композиторы перекладывали стихи барона, который их называл подряд и не задумываясь: "Русская песня", но кто там разберёт, где сам Дельвиг, ходивший по лавкам и трактирам послушать певцов и музыкантов, а где композиторы-собутыльники? Ведь даже в наш век звуконосителей с трудом устанавливают, кто же в точности, в окончательном виде написал музыку и слова "Глобуса", композитор которого, оказывается, — поэт Светлов. А уж почти два века назад... даже долетевший до нас "Соловей" (тоже называется "Русской песней"), имеющий автора музыки — Алябьева, потом аранжировался Глинкой, Гурилевым и даже... Листом. Одно лишь незыблемо — стихи Дельвига, дошедшие до нас.

Безусловным признаком истинно удачной авторской песни считается её летучесть, простота восприятия и запоминания. Тут с шедеврами прошлого нынешним песням, даже самым популярным, конечно, не сравняться — ведь в прошлые века не было электронных СМИ, и песни впрямь летели над нашими просторами от сердца к сердцу. Одним из доказательств этого является то, как легко входили они в классические произведения и в разговорный обиход, не требуя никаких пояснений.

Иван Дмитриев — большой государственный чиновник, обер-прокурор Синода и подлинный, легкомысленный лирик — составил, пожалуй, первый сборник авторских песен — "Карманный песенник", который вышел аж в 1796 году. Особой популярностью пользовалась песня "Стонет сизый голубочек". Через 70 лет её поминает в романе "Что делать" Чернышевский: исполнение романса "Стонет сизый голубочек" вызывает смех у прогрессивной молодёжи. Но песня-то, значит, живёт! Больше века прошло, три революции грянуло, а у Горького в повести "Всё то же" (1918) Марья ерничает: "Я тоже не люблю старых песен — враки много в них. Всё — ох да — ох... Заведя глаза под лоб, гнусаво запела:

Стонет сизый голубочек,

Стонет он и день, и ночь...

Сверните ему шею, чтоб не стонал! Мы девки удалые, мы любим песни нижегородские, с ярмарки. Из наших песен голубочки-то давно улетели, одна правда осталась... Соскочив с колен Щупина, Марья встала посреди комнаты и под негромкие голоса гармоники запела, вскинув голову, упершись руками в бока:

Я-а-й не помню, когда девушкой была,

С десяти годов с рук на руки пошла!.."

Этой-то "правды" и в нынешней попсе с лихвой...

Романс актёра и песельника Николая Цыганова, современника Пушкина, "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан..." вдруг неожиданно врывается в повесть Некрасова "Макар Осипович Случайный", написанную уже после смерти тридцатипятилетнего актёра. В ней один из героев говорит: "Я пишу во всех родах: трагедии, оперы, драмы, водевили. Да, вы ещё не читали моего водевиля. Вот он, послушайте! (он взял одну из тетрадей) "Святополк Окаянный", водевиль в одном действии, с куплетами, действие на Арбате, в Москве.

— Но Москвы тогда ещё не было?

— Учёным и поэтам всё позволено, — отвечал он..."

Святополк ходит в задумчивости и напевает известную песню: "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан...". Замечательно! — и весьма напоминает подход нынешних плодовитых авторов: всё позволено. Но ведь и такая нелепица о популярности песни говорит.

Более семисот (!) стихотворений истинно народного поэта Алексея Кольцова стали песнями. Правда, музыку к ним писали профессиональные композиторы, и мы воспринимаем некоторые песни, которые обрабатывались мелодически народом, как собственно кольцовские. Но интересно, как слава поэта-песенника утвердилась ещё при жизни. В "Записках охотника", в рассказе "Смерть" изображён умирающий студент Авенир Сорокоумов: "На коленях у Авенира лежала тетрадка стихотворений Кольцова, тщательно переписанных; он с улыбкой постучал по ней рукой. "Вот поэт", — пролепетал он, с усилием сдерживая кашель, и пустился было декламировать едва слышным голосом:

Аль у сокола

Крылья связаны?

Аль пути ему

Все заказаны?"

Скромный чиновник Алексей Тимофеев в молодости писал стихи, о которых нелестно отозвался Белинский. Но лучшие его стихотворения стали песнями. Самая известная — "Свадьба", написанная ещё в 1832 году. Её поют в повести Гарина-Михайловского "Студенты" молодые герои в 1895 году. А родные вспоминали, что В.И. Ленин очень любил её напевать: "Нас венчали не в церкви". Собственно, так у них с Надеждой Константиновной и было.

В годы гражданской войны неожиданно популярной стала песня учителя словесности Василия Межевича "Ты моряк, красив собою..." В 1839 году он редактировал "Литературную газету", в его доме собирались любители пения. Они ли упростили куплеты из водевиля Межевича, сам ли автор переделал, или народ обкатал, но доподлинно известно, что эту песню очень любил тёзка автора — Василий Чапаев. Фурманов рассказывает: "Другого такого любителя песен — не сыскать: ему песни были, как хлеб, как вода. И ребята его по дружной привычке, за компанию неугомонную — не отставали от Чапая. Песенка шла до конца такая же растрёпанная, пустая, бессодержательная. И любил её Чапаев больше за припев — он так паялся хорошо с этой партизанской, кочевою, беспокойной жизнью:

По морям, по волнам,

Нынче здесь, а завтра там!

Эх, по морям-морям-морям,

Нынче здесь, а завтра там!"

Кстати, разве это не прототип так называемых туристских, дорожных песен?

Украинский поэт Евген Гребенка написал несколько песен по-русски. Среди них — "Очи чёрные". Московскую жизнь нельзя было представить без этого жгучего романса, созданного на музыку вальса Германа в обработке Гердаля. Но Шаляпин изменил и стихи украинца, и немецко-еврейскую музыкальную редакцию. Именно он и приписал последний куплет, который цитирует Чехов в рассказе "Шампанское":

"Опьянел я и от вина, и от присутствия женщины. Вы помните романс?

Очи черные, очи страстные,

Очи жгучие и прекрасные,

Как люблю я вас, как боюсь я вас!

Не помню, что было потом. Кому угодно знать, как начинается любовь, тот пусть читает романы и длинные повести, а я скажу только немного и словами всё того же глупого романса:

Знать, увидел вас

Я не в добрый час..."

Глупый-то глупый, а до сих пор полтора века поём, да порой с той же страстью. Разве это не классическая авторская песня с завидной интернациональной судьбой да ещё с вмешательством гения-исполнителя?

Поэт и драматург Николай Соколов 1830-х годов вошёл в русскую поэзию одной песней, но какой! — "Кипел, горел пожар московский". Текст её остался лишь на лубке (там — "Шумел..."), даже точные даты рождения и смерти автора неизвестны, а вот строка из этой песни стала крылатой: "Судьба играет человеком". Она вошла во многие позднейшие произведения и сегодня служит для каламбуров: судьба играет человеком, а человек играет на трубе.

Крылатой студенческой и офицерской песней стала песня приятеля и земляка Кольцова Андрея Серебрянского "Вино". В повести Куприна "Поединок" есть подробное описание её исполнения. "Веткин стоял уже на столе и пел высоким чувствительным тенором:

Бы-ы-стры, как волны-ы,

Дни-и нашей жиз-ни...

В полку было много офицеров из духовных и поэтому пели хорошо даже в пьяные часы. Простой, печальный, трогательный мотив облагораживал даже пошлые слова". Любопытный отрывок. Из него явствует, во-первых, что тогда, в отличие от наших дней, хорошо пели и "в пьяные часы", а во-вторых, наши классики весьма требовательно относились к поэтическим достоинствам песен. Вот и Бунин в автобиографической "Жизни Арсеньева" вспоминает: "На вечеринках поют даже бородатые: "Вихри враждебные веют над нами", — а я чувствую такую ложь этих "вихрей", такую неискренность выдуманных на всю жизнь чувств и мыслей, что не знаю, куда глаза девать, и меня спрашивают: — А вы, Алёша, опять кривите свои поэтические губы?". Дальше Алёша кривит губы, слушая какой-то сентиментальный романс и тем самым как бы выражает отношение к песне лично Ивана Алексеевича. Но самое-то парадоксальное, что из всех прекрасных лирических стихотворений моего любимого Бунина ни одно не стало популярной песней. Наиболее известным был романс "Как светла, как нарядна весна! Погляди мне в глаза, как бывало" — ну совершенно не бунинский по слащавости.

Ну а что касается "Варшавянки" Кржижановского (кстати, перевод польской "Песни борьбы" был сделан им в Бутырской тюрьме — представьте себе фурор и раскрутку по НТВ песни, написанной там же Гусинским, например!), то она заняла своё достойное место в истории отечественной песни, хотя сегодня её в песенники по политическим соображениям — не включают. Это, конечно, от бескультурья. Во Франции вышла восьмитомная (!) "История страны в песнях". В ней огромное место занимают и гимны лионских ткачей, и песни кровавой Парижской коммуны, а "Интернационал" — национальная гордость французов. Кстати, "Варшавянка", первоначальная строка которой звучала так: "Вихри враждебные воют над нами...", в нынешних условиях обнищания трудящихся становится снова актуальной:

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий.

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Но и прежде социальные мотивы были весьма характерны даже для жестокого романса. "Гейне из Тамбова" — так подписал короткое стихотворение "Он был титулярный советник..." поэт и переводчик Петр Вейнберг. Строки стали крылатыми для изображения глубокой социальной пропасти, препятствующей любви, хотя сам автор не лишён иронии в духе Козьмы Пруткова. Но многие слушатели не хотели воспринимать авторства неведомого Вейнберга, что и запечатлел Мамин-Сибиряк в очерках приисковой жизни "Золотуха" через тридцать лет после создания романса. Их герой Ароматов рассуждает: "Как же... Имею чин титулярного советника. Помните у Некрасова:

Он был титулярный советник,

А она генеральская дочь...

Ароматов речитативом пропел два куплета и опять принялся раздувать огонь". В этой песне и всего-то два куплета, но оговорка насчёт Некрасова — характерная.

Интересно, что Герцен опубликовал авторскую песню самого Льва Толстого, даже не представляя себе, что граф может создать столь народные куплеты. В первой публикации издатель "Свободных русских песен" сделал приписку: "Эти песни списаны со слов солдат. Они не произведение какого-нибудь автора, а в их складе нетрудно узнать выражение чисто народного юмора". Позже эту песню Толстой споёт в Лондоне, в семье Герцена, аккомпанируя себе на фортепьяно и развеивая всякие сомнения, кто автор. Остаётся только загадкой, почему исторические опусы Юлия Кима — авторская песня, а севастопольский шедевр Толстого — неизвестно что? Или появилась слишком рано? А ещё раньше, работая над "Казаками" , Толстой куда раньше Розенбаума и прочих стилизаторов столь модных сейчас "казацких" песен сочинил песню, которую и впрямь могли петь его герои — казаки: "Эй, Марьяна, брось работу...".

Но, конечно, первым и первостатейным автором и исполнителем своих песен под гитару был Аполлон Григорьев. Об этом свидетельствуют авторитетные современники от Фета до автора "Истории семиструнной гитары" Стаховича. Не слышали? Жаль, но ведь и не всё написанное современными бардами, выносящееся на многомиллионную аудиторию, стоит слушать. Так, в мартовские дни героической гибели псковского десантного батальона и прощания с Артёмом Боровиком и всеми, разбившимися на Як-40, Вероника Долина пела на канале "Культура":

Поведи меня в китайский ресторанчик,

Я хочу, чтобы всё было красиво,

Что китайцу стоит расстараться? —

Пусть обслужит нас по полной форме.

Неважно — прямой ли это эфир, или запись — песенка в любой день будет восприниматься как выпендривание и пустячок.

Что бы сказал Маяковский по поводу старательного китайца, если, выступая в 1927 году на диспуте "Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)", поэт-трибун ровно через 70 лет после рождения Григорьева приводит строку как образец поэтической ничтожности: "И если ты даже скапутился на этом деле, то это гораздо сильнее, почётнее, чем хорошо повторять: "Душа моя полна тоски, а ночь такая лунная". Маяковский перевирает — у Григорьева сильнее, с внутренней рифмой: "Душа полна такой тоской...".

Ну а что касается гражданственности и язвительности родной песни, то и здесь классики прошлого могут дать урок любому. Поэт-гусар Денис Давыдов, певец битв и пирушек, слагает "Современную песню", которая оставалась современной и во времена Маяковского и Блока, заявлявшего: "Я художник, а следовательно — не либерал", — и уж особенно точна в наши либеральные времена бывших завлабов и заведующих отделами "Правды" и "Коммуниста":

Всякий маменькин сынок,

Всякий обирала,

Модных бредней дурачок,

Корчит либерала.

Сегодня тоже многие корчат из себя либералов, демократов, защитников интересов народа, но сами представители плебса права голоса не имеют. На рубеже веков подлинным выразителем чаяний и мировоззрений простолюдина был настоящий бард в самом современном понимании, крестьянский поэт-самоучка Прохор Горохов. Как звучит! Он родился под Малоярославцем, работал в Москве водопроводчиком, рабочим завода Зингера, состоял в подпольной социал-демократической партии. Кажется, Михаил Горбачёв решил воссоздать её. Интересно, прижился бы среди боссов-социалистов на иномарках Прохор Горохов, который пел под свою семиструнку "Долю мастерового":

Головушка закружится

От этой кутерьмы:

Все деточки голодные,

Чахотка у жены.

Пользовался популярностью и его жестокий романс "Изменница". Лев Аннинский полагает, что первый шедевр жанра бардовской песни был создан фронтовиками Сергеем Кристи, Владимиром Шерейбергом, Алексеем Охрименко "в 1949 или 1959 году — точнёхонько в середине века". Он восторгается этой балладой-стилизацией:

Я был батальонный разведчик,

А он — писаришка штабной,

Я был за Россию ответчик,

А он спал с моею женой.

Но чем это отличается от строк Горохова 1901 года?

Но вот начало осени;

Свиданиям конец,

И деву мою милую

Ласкает уж купец.

"Нет, это потрясающе!" — восторгается критик, цитируя дальше:

Штабного я бил в белы груди,

Сшибая с грудей ордена...

Ой, люди, ой, русские люди,

Родная моя сторона!

Ну и у Прохора герой берет не протез, а сразу топор:

Стояла ночка темная,

Вдали журчал ручей,

И дело совершилося:

Теперь я стал злодей.

А в начале века была популярна ещё одна надрывная песня про васильки и изменницу Лёлю:

Я ли тебя не любил,

Я ли тобой не гордился,

След твоих ног целовал,

Чуть на тебя не молился...

Как поёт современная группа: "Я готов целовать песок, по которому ты ходила...".

Ничто не ново под луной — пусть читатель сам делает выводы, слышит душой и поёт лучшие песни — исповеди сердца, поэтические откровения без деления на века, периоды, кланы и признанные авторитеты. Московской авторской песне, если даже прогневить дух такого автора, как Иван Васильевич Грозный, — более 200 лет, она даже старше Пушкина, чей юбилей мы не так давно отметили.