Пушкинский поэтический цикл "Песни западных славян", вызванный мистификацией Проспера Мериме и тесно связанный с современным автору европейским и русским литературным контекстом [1], — впоследствии отзывался в русской литературе не так часто, как некоторые хрестоматийные произведения классика. Однако эти отклики принадлежат крупнейшим художникам слова. На одном из сюжетов цикла ("Песня о Георгии Чёрном") пересеклись – возможно, невольно – творческие интересы Пушкина и Гоголя, в "Тарасе Бульбе" воссоздавшего ситуацию кровной вражды и убийства сына отцом (у Пушкина, напомним, сын убивает отца). Отсюда тянется нить к трагическим сюжетам двадцатого века, отразившим исторический разлом русской жизни ("Донские рассказы" Шолохова и др.).[2] Известно, что "Песни западных славян" занимали творческое сознание Достоевского[3]; о стихотворении "Янко Марнавич" с восхищением отозвался Лев Толстой[4], вообще с интересом относившийся к самому факту мистификации Мериме[5]. Чтение пушкинского "Вурдалака" стало творческим поводом для написания Твардовским его первого стихотворения, а строки "Похоронной песни Иакинфа Маглановича": "Светит месяц; ночь ясна; / Чарка выпита до дна"[6] — открывают заключительную главу "Василия Тёркина" и становятся важным лирическим камертоном её.[7] И поэты позднейших поколений иногда вспоминали стихи пушкинского цикла: так, строка "Птица малая лесная" из стихотворения "Соловей" стала эпиграфом к одному из стихотворений Вл. Соколова[8].

В ряд поэтических наследников "Песен западных славян" мы можем поставить и ещё одно крупное имя: Владимир Высоцкий.

Идея этой статьи родилась в ходе нашей совместной с А. Е. Крыловым работы над комментарием к изданию сочинений Высоцкого в петербургском издательстве "Вита Нова". Ознакомившись по нашей просьбе с первоначальным вариантом комментария, Н. А. Богомолов обратил наше внимание на параллель одного из стихотворений поэта и стихотворения Пушкина "Бонапарт и черногорцы". Внимательное изучение текстов показало, что параллель действительно есть, и не только с "Бонапартом и черногорцами".

Но прежде чем обратиться к сравнительному анализу, нужно сказать несколько слов о поэтическом тексте Высоцкого и о его истории. Стихотворение, о котором пойдёт речь, начинается строкой "Водой наполненные горсти..."; оно написано летом 1974 года в Югославии, а именно в Черногории, куда поэт и актёр приехал в составе съёмочной группы советско-югославского фильма "Единственная дорога"[9]. В наиболее авторитетном на сегодняшний день собрании сочинений Высоцкого, подготовленном А. Е. Крыловым, стихотворение напечатано по черновому автографу без названия, которое в черновике действительно отсутствует[10].

Уже по завершении работы над двухтомником в распоряжении его составителя оказалась видеозапись подготовленной тем же летом 74-го передачи югославского телевидения о Высоцком, где он читает перед камерой это стихотворение; А. Е. Крылов, которому мы благодарны за помощь в работе над докладом, любезно ознакомил нас с этой записью (как и с ксерокопией чернового автографа, оригинал которого находится в закрытом для исследователей личном фонде Высоцкого в РГАЛИ). Выяснилось, что произносимый Высоцким текст несколько отличается от публикуемого.

Прежде всего, он имеет название – "Черногорские мотивы"; далее, в стихотворении заменены отдельные слова, а в одном четверостишии даже переставлены строки. Читает стихи Высоцкий с листа, предварительно сообщив, что написал их "сегодня ночью". Вероятно, он читает их не с сохранившегося черновика (которым, кстати, поэту послужил гостиничный бланк), а с неизвестного нам беловика. Ведь если поэт решил прочесть их перед телекамерой, то для надёжности наверняка перебелил и при этом отредактировал текст, а после записи вполне мог подарить беловик кому-то из своих югославских знакомых. Одним словом, есть основания считать основным источником текста не черновой автограф, а телевизионную запись. Приведём полный текст стихотворения именно в этом, более позднем, варианте, который и предлагаем отныне включать в издания сочинений поэта:

ЧЕРНОГОРСКИЕ МОТИВЫ

Водой наполненные горсти

Ко рту спешили поднести –

Впрок пили воду черногорцы,

И жили впрок – до тридцати.

А умирать почётно было

Средь пуль и матовых клинков,

И уносить с собой в могилу

Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов.

Пока курок в ружье не стёрся,

Стрелял и с сёдел, и с колен, —

И в плен не брали черногорца –

Да он и не сдавался в плен.

А им прожить хотелось до ста,

До жизни жадным, — век с лихвой, —

В краю, где гор и неба вдосталь,

И моря тоже – с головой.

Шесть сотен тысяч равных порций

Живой воды в одной горсти...

Но проживали черногорцы

Свой долгий век – до тридцати.

Их жёны той водой помянут,

И прячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

И молча лили слёзы в траву,

Чтоб не услышали враги,

Беззвучно надевали траур

И заливали очаги.

Чернели женщины от горя,

Как плодородная земля, —

За ними вслед чернели горы,

Себя огнём испепеля.

То было истинное мщенье –

Бессмысленно себя не жгут:

Людей и гор самосожженье –

Как несогласие и бунт.

И пять веков – как божьи кары,

И местью сына за отца –

Пылали чёрные пожары

И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,

Но смерть в бою – всегда в чести, —

Не уважали черногорцы

Проживших больше тридцати.

Выступая 13 октября того же 74-го года в Гатчине, Высоцкий рассказывал о недавних съёмках в Югославии и упомянул вышеприведённое стихотворение: "Я написал там стихи о черногорцах, потому что мне лавры Пушкина не давали покоя..."[11] Это признание, шутливое по тону, позволяет, однако, сравнивать произведения двух поэтов с полной уверенностью в непосредственном влиянии одного из них на другого.

Прежде всего, "Черногорские мотивы" Высоцкого действительно перекликаются с пушкинским стихотворением "Бонапарт и черногорцы". Оно, напомним, открывается поэтическим вопросом французского императора:

"Черногорцы? что такое? –

Бонапарте вопросил. –

Правда ль: это племя злое,

Не боится наших сил?.."

Дальнейшее развитие сюжета у Пушкина, с описанием необычного боя, даёт ответ на этот вопрос: черногорцы и впрямь не боятся врага, даже столь сильного; они не только мужественны, но и хитры. Во время боя они вывешивают свои красные шапки, а сами прячутся "между кустов", и французы поддаются на их обман, решив, что упавшие от выстрелов шапки означают поражение обороняющихся.

Стихотворение Высоцкого, в сущности, тоже являет собой ответ – и ответ подробный, развёрнутый – на пушкинский вопрос: "Черногорцы? что такое?" Именно этим мы можем объяснить некоторую описательность поэтической характеристики: образ жизни, поведение в бою, семейный уклад, отношение к смерти – будто читаешь стихотворную статью из этнографического справочника. Но, конечно, пафос стихов Высоцкого – не "этнографический", а героический: как и у Пушкина, это главное в его поэтической характеристике черногорцев, этому подчинены все мотивы стихотворения.

Притом что поэтическая концепция народа Черногории в двух этих стихотворениях совпадает, всё же, на наш взгляд, более тесные текстуальные переклички связывают "Черногорские мотивы" со стихотворением "Гайдук Хризич". Прежде всего, их объединяет всё та же тема мужества и героизма, складывающаяся из нескольких общих мотивов.

Открывающий стихотворение Высоцкого мотив воды и жажды – один из важнейших сюжетообразующих мотивов пушкинского стихотворения. Осаждённая "недругами злыми" семья гайдука Хризича скрывается "в пещере" и страдает сначала от голода, а затем – от жажды:

Они три дня, три ночи не ели,

Пили только воду дождевую,

Накопленную во впадине камня.

На четвёртый взошло красно солнце,

И вода во впадине иссякла.[12]

Когда же младший сын Хризича, заметив, что "обезумевший" старший сын "стал глядеть... на мёртвую матерь, будто волк на спящую козу", закричал на него: "Милый брат! не губи свою душу...", — то вместо воды он символически предлагает ему свою "горячую кровь", а в случае гибели пророчит: "Станем мы выходить из могилы / Кровь сосать наших недругов спящих" (в примечании Пушкин сообщает, что имеет в виду народное поверье об упырях, или вампирах). У Высоцкого вода тоже получает переносное значение, метафорически оборачиваясь жизнью: "Впрок пили воду черногорцы, / И жили впрок – до тридцати". Наполненные водой горсти означают пусть недолгую, но прожитую в полную силу жизнь. Ниже вода становится своеобразным поминальным напитком: "Их жёны той водой помянут". Нам думается, богатые образные возможности поэтической семантики питья подсказаны Высоцкому пушкинскими стихами.

Стихотворением "Гайдук Хризич" навеян другой важный для Высоцкого мотив – мотив семьи, семейного единения черногорцев в противостоянии врагу. У Пушкина, как мы уже видели, оборону держит вся черногорская семья – отец, мать и двое сыновей: "В пещере, на острых каменьях / Притаился храбрый гайдук Хризич. / С ним жена его Катерина, / С ним его два милые сына. / Им нельзя из пещеры выйти. / Стерегут их недруги злые". Сравним у Высоцкого: "Их жёны той водой помянут, / И прячут их детей в горах / До той поры, пока не станут / Держать оружие в руках". У обоих поэтов звучит мотив укрытия семьи в горах ("в пещере"), с той разницей, что в стихах Пушкина дети, хотя ещё юноши ("два милые сына"), но уже достигли того возраста, когда они могут "держать оружие в руках". Общим является и мотив "мести сына за отца" (Высоцкий) – только у Пушкина отец и сыновья мстят за мать. Кстати, этот мотив звучит у Пушкина и в "Похоронной песне Иакинфа Маглановича" ("Пуля легче лихорадки; / Волен умер ты, как жил. / Враг твой мчался без оглядки; / Но твой сын его убил"), и потому он мог прочно ассоциироваться у автора "Черногорских мотивов" с "Песнями западных славян".

Особую роль в обоих стихотворениях играет мотив достойной смерти как мотив сквозной и разветвлённый. "Лучше пуля, чем голод и жажда", — восклицает гайдук Хризич. Сравним у Высоцкого: "И в плен не брали черногорца / – Да он и не сдавался в плен". Гибель черногорца в бою должна быть оплачена гибелью нескольких противников: "Семерых убил из них каждый" (Пушкин); "...И уносить с собой в могилу / Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов" (Высоцкий). Здесь же возникает и метонимический мотив грозящего черногорцу оружия врага: "В них прицелятся тотчас сорок ружей" (Пушкин); "А умирать почётно было / Средь пуль и матовых клинков" (Высоцкий). Вообще пушкинский мотив достоинства Высоцким не только подхвачен, но и развит, соотнесён как с самой гибелью, так и с трауром, который несут жёны погибших: "И молча лили слёзы в траву, / Чтоб не услышали враги".

Нетрудно заметить, что в лирическом сюжете "Черногорских мотивов" отсутствует очевидная балладность пушкинских стихотворений, к которым они восходят – и "Бонапарта...", и "Гайдука Хризича" (да и вообще "Песни западных славян" по преимуществу сюжетны). На первый взгляд может показаться странным, что Высоцкий, мастер сюжетной поэзии, не воспользовался балладными возможностями темы Черногории, которые столь богато реализовал Пушкин. Объяснение этому содержится, на наш взгляд, в особом характере творчества поэта первой половины 70-х годов. В это время Высоцкий, уже получивший коронную роль мирового театрального репертуара – Гамлета (премьера в Театре на Таганке прошла в 1971 году), — находится в орбите этого классического образа. Его поэзия становится всё более рефлективной, исповедальной; на первый план выходит жанр лирико-философского монолога ("Мой Гамлет", "Мосты сгорели, углубились броды...", "Штормит весь вечер..." и др.).[13] Вот и в стихах о черногорцах, коли они написаны в это же время, он жертвует балладностью ради лирической рефлексии; место ожидаемого насыщенного сюжета занимает здесь поэтическая медитация. Лишнее подтверждение тому – наличие в черновом варианте стихотворения очень личной для поэта строфы, им самим зачёркнутой и в телевизионной записи не прозвучавшей:

Мне одного рожденья мало –

Расти бы мне из двух корней.

Жаль, Черногория не стала

Второю родиной моей!

Казалось бы, эту строфу как раз надо было бы сохранить – такое поэтическое признание наверняка расположило бы к Высоцкому югославских телезрителей. Но автор стихов хорошо понимал, что передачу увидят не только они, но и советские "искусствоведы в штатском", склонные искать крамолу и там, где её нет в помине. С их точки зрения, такие строки звучали, конечно, вызывающе: мол, Высоцкий отказывается от своей советской страны и предпочитает ей сомнительную Югославию. Нужно напомнить, что советско-югославские отношения были после конфликта И. Броз Тито со Сталиным (1948) весьма непростыми: оставаясь вроде бы в социалистическом лагере, Югославия в то же время демонстрировала известную самостоятельность (осудила ввод советских войск в Чехословакию, развивала частный сектор в экономике и т. д.). Высоцкий, желавший официального литературного признания, обычно в таких случаях бывал очень осторожен и избегал "дразнить гусей".[14]

Между тем выпущенные строки представляются нам очень важными для их автора. Желание "расти из двух корней" отвечает биографии самого Высоцкого, росшего сначала с матерью, а затем в новой семье отца, со второй женой которого, Е. С. Лихалатовой-Высоцкой, у него сложились очень тёплые отношения. Кстати, два года мальчик прожил с отцом и мачехой за границей, в Германии, где С. В. Высоцкий продолжал военную службу по окончании войны. Позже супружеский союз самого Высоцкого и Марины Влади обернётся жизнью на две страны, с постоянными взаимными приездами. Так что четыре строки из "Черногорских мотивов" он убрал, скорее всего, не по творческим причинам (они-то требовали как раз оставить первоначальную концовку), а по соображениям автоцензуры. Но это лишь наша версия, и она всё равно не позволяет включить эти замечательные строки в канонический текст стихотворения, хотя именно так поступали составители посмертного сборника поэта "Нерв" и некоторых изданий конца 80-х годов.[15]

Мотив ранней смерти как смерти достойной и почётной звучит и в других произведениях поэта "гамлетовского" периода. Так, он является ведущим в песне "О фатальных датах и цифрах" (1971), в которой Высоцкий как бы примеряет свою судьбу к судьбам других поэтов:

Кто кончил жизнь трагически, тот – истинный поэт,

А если в точный срок, так – в полной мере:

На цифре 26 один шагнул под пистолет,

Другой же – в петлю слазил в "Англетере". <...>

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель, —

Вот и сейчас – как холодом подуло:

Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль

И Маяковский лёг виском на дуло. (1, 275)

Ниже автор полуиронически-полусерьёзно сетует на то, что "нынешние как-то проскочили" эти роковые рубежи; сравним: "Жаль, Черногория не стала / Второю родиной моей!" Тридцатилетний рубеж черногорца для Высоцкого явно сродни близким по возрасту "фатальным датам и цифрам" поэтов и вызывает у него собственную лирическую рефлексию. Заметим, что процитированная нами песня написана им в тридцать три года, "Черногорские мотивы" — в тридцать шесть, в канун рокового для Пушкина возраста. Эти ассоциации подчёркивают личностный характер написанного в Югославии стихотворения и органичность звучащих в нём пушкинских реминисценций и аллюзий. С начала 70-х годов Пушкин вообще воспринимается Высоцким всё более личностно: комедийные песенные трактовки 60-х ("Песня о вещем Олеге", "Лукоморья больше нет" и др.) сменяются лирическими монологами – такими как "Люблю тебя сейчас..." или "Не впадай ни тоску ни в азарт ты..."[16] Не удивительно, что поэтическая перекличка с "Песнями западных славян" возникла у Высоцкого именно летом 1974-го: это была пора большого пушкинского юбилея, конечно, обострившего его и без того большой интерес к классику. В одном из интервью этого года он называет Пушкина своим любимым поэтом[17], и едва ли это лишь дань юбилейным торжествам.

"Черногорские мотивы" обозначают собою и значимость ещё одной поэтической темы, пока, кажется, не привлекавшей специального внимания исследователей. Это тема "Высоцкий и славянство", вошедшая в его творчество как раз в первой половине 70-х годов. Речь идёт не о сюжетах на темы русского фольклора, разрабатывавшихся им уже в 60-х годах; речь о творческом интересе именно к другим славянским народам, возникшим у Высоцкого в ту пору, когда он стал "выездным" и получил возможность побывать в других странах – в том числе и в славянских.

Весной 1973 года Высоцкий совершил своё первое (не считая детского) заграничное путешествие за рубеж: вместе с Мариной Влади он ехал на машине в Париж. На пути лежала Польша – первое иностранное государство, увиденное глазами поэта. В поездке им было написано стихотворение "Дороги... дороги...", включённое автором в цикл "Из дорожного дневника"[18]. Стихотворение, навеянное дорожными впечатлениями ("Телеги под навесами, / Булыжник-чешуя..." и так далее), в то же время пронизано военной темой ("Да, побывала Польша в самом пекле..."), в финале получающей очень личное, лирическое звучание. Поэт говорит о варшавском восстании 1944 года, не поддержанном – скорее всего, по политическим соображениям – Сталиным и потому жестоко подавленном гитлеровцами:

Военный эпизод – давно предание,

В историю ушёл, порос быльём –

Но не забыто это опоздание,

Коль скоро мы заспорили о нём. <...>

А может быть, разведка оплошала –

Не доложила?.. Что теперь гадать!

Но вот сейчас читаю я: "Варшава" —

И еду, и хочу не опоздать! (2, 68-69)

Ощущением личной причастности поэта к трагической истории другого народа, желанием пережить и перечувствовать его судьбу эти строки, на наш взгляд, предвосхищают написанные через год с лишним стихи о черногорцах. Сравним: "И еду, и хочу не опоздать!" — "Жаль, Черногория не стала / Второю родиной моей!" Нетрудно представить такое поэтическое "сожаление" и о Польше: дед поэта, В. С. Высоцкий, родился и до 1914 года жил в расположенном на российско-польской границе Брест-Литовске, который, кстати, в момент рождения его внука (1938) принадлежал Польше.[19]

О неслучайности этого мотива для поэзии Высоцкого тех лет вообще говорит и по-своему программное для него, написанное в той же поездке 73-го года, стихотворение "Я не успел" — кстати, тоже содержащее пушкинский мотив: "Я не успел произнести: "К барьеру!" — / А я за залп в Дантеса всё отдам. / Что мне осталось – разве красть химеру / С туманного собора Нотр-Дам?! <...> Захвачены все мои одра смертные — / Будь это снег, трава иль простыня, — / Заплаканные сёстры милосердия / В госпиталях обмыли не меня" (2, 75).

Если вернуться к славянской теме, то почвой для таких творческих сближений стало у Высоцкого общее военное прошлое славянских государств. Отметим военный мотив в только что процитированном нами стихотворении; сам поэт часто говорил, что он, человек послевоенного поколения, в своём творчестве как бы "довоёвывает". Так вот, Югославия, как и Польша, тоже "побывала в самом пекле". Фильм "Единственная дорога", на съёмки которого Высоцкий приехал в Югославию, был посвящён войне; для него поэт написал три песни – "Песню Солодова", "Расстрел горного эха" и "Если где-то в глухой неспокойной ночи..." Получасовая передача югославского телевидения о Высоцком почти полностью была посвящена военной теме. Поэт чувствовал, что именно эта тема в первую очередь сближает народы двух стран. Возможно, что и стихотворение "Бонапарт и черногорцы" вызвало его интерес темой общего для черногорцев и русских врага – подобно тому, как и в новой истории, во время второй мировой войны, у них вновь оказался общий враг. В военном прошлом России и Черногории был, наконец, и ещё один противник – турки, о чём внимательному поэту, судя по стихам, хорошо известно: "И пять веков – как божьи кары..." Борьба черногорцев за независимость, сначала с Венецией, а затем – и более всего – с Османской империей, длилась в общей сложности действительно пять веков – с конца четырнадцатого до конца девятнадцатого столетия (полная независимость Черногории была подтверждена Берлинским конгрессом в 1878 году). Впрочем, эта продолжительная борьба должна была ассоциироваться у Высоцкого не столько даже с эпизодическими русско-турецкими войнами, сколько с другим, более крупным и исторически более значимым противостоянием, упомянутым им в позднейшей песне "Мне судьба – до последней черты, до креста..." (1978), для поэта во многом программной: "Триста лет под татарами – жизнь ещё та: / Маета трёхсотлетняя и нищета" (1, 444).

Нужно учесть и то обстоятельство, что перед поездкой в Югославию Высоцкий участвовал в съёмках эпизода того же фильма в Закарпатье, в Ужгороде.[20] Поездка в Западную Украину (кстати, место расселения ещё одной славянской нации!) была краткой, но не могла не оживить в памяти поэта время, проведённое им в этих краях в школьные годы, когда он несколько раз приезжал в Мукачево к своему дяде, А. В. Высоцкому[21]. Алексей Владимирович был фронтовиком и много рассказывал впечатлительному племяннику о недавней войне; рассказы эти впоследствии отозвались в его песнях. Поэтому западноукраинская земля (не говоря уже о героическом белорусском Бресте – родном городе деда) тоже должна была связываться для него с военной темой. Так чувство личной причастности к истории, к судьбам своей страны и соседних славянских народов и стран стало творческой почвой для одного из важных стихотворений Высоцкого "гамлетовской" поры и позволило поэту продолжить свой творческий диалог с Пушкиным, на сей раз – как автором "Песен западных славян".

Опубликовано: Болдинские чтения. – Нижний Новгород: Вектор ТиС, 2006. – С. 154-169.

________________________________________

[1] См. основную библиографию в одной из новейших работ: Строганов М. В. "Песни западных славян": диалог с Мицкевичем // Строганов М. В. О Пушкине: Статьи разных лет. Тверь, 2003. С. 251-282.

[2] См.: Медриш Д. После выстрела: Пушкин: "Песня о Георгии Чёрном" // Новый мир. 1990. № 6. С. 231-236.

[3] См.: Викторович В. А. Пушкинский мотив в "Идиоте" Ф. М. Достоевского // Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 127-130.

[4] См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90-та т. М., 1928-1958. Т. 47. С. 9-10.

[5] См.: Лит. наследство. Т. 90. У Толстого, 1904-1910: Яснополянские записки Д. П. Маковицкого. М., 1979. Кн. 2. С. 39; Кн. 4. С. 91.

[6] Здесь и далее текст "Песен западных славян" цитируется по изданию: Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1974-1978. Т. 2. С. 317-350. Ссылки на него не оговариваются. Заметим, что Высоцкий был обладателем этого издания: оно сохранилось в его личной библиотеке (см.: Список книг из библиотеки В. С. Высоцкого / Сост. А. Е. Крылов, М. Э. Тихомирова, Е. Ю. Илютина // Мир Высоцкого: Исслед. и материалы. [Вып. I.] М., 1997. С. 466).

[7] См. об этом, например: Ильин В. В. Пушкин в творческом сознании А. Твардовского // Пушкин: проблемы творчества, текстологии, восприятия: Сб. науч. тр. Калинин, 1989. С. 139-140, 142-143.

[8] См.: Соколов Вл. Долина: Стихотворения и поэмы. М., 1981. С. 219.

[9] Об участии Высоцкого в съёмках фильма см. воспоминания его коллеги-актёра: Юхтин Г. Вознесение Высоцкого // Вагант. 1993. № 2/3. С. 5-6.

[10] См., например: Высоцкий В. С. Соч.: В 2-х т. / Составление, подгот. текста и примеч. А. Крылова. М., 2001. Т. 2. С. 83-84. Далее произведения Высоцкого цитируются, за исключением специально оговорённых случаев, по этому изданию, с указанием в тексте (в скобках) только номера тома и страницы.

[11] Цит. по изд.: Цыбульский М. Жизнь и путешествия В. Высоцкого. Ростов-на-Дону, 2004. С. 316.

[12] Кстати, мотив воды и жажды в фольклоризованной тональности звучит в пушкинском цикле и в стихотворении "Соловей": "А в ногах мне проведите / Чисту воду ключевую. <...> Пойдут мимо стары люди, / Так воды себе зачерпнут".

[13] См. об этом подробно: Кулагин А. Поэзия В. С. Высоцкого: Творч. эволюция. М., 1997. С. 122-160.

[14] Так, получив во время парижского концерта 15 декабря 1977 года записку из зала с сообщением о смерти Галича, он на неё не ответил – скорее всего, именно по этой причине (см.: Послесловие редакции альманаха "Мир Высоцкого" [к подборке "По следам одной полемики"] // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. II. М., 1998. С. 432).

[15] См.: Высоцкий В. Нерв. М., 1981. С. 195; Высоцкий В. Избранное. М., 1988. С. 235; Я, конечно, вернусь: Стихи и песни В. Высоцкого; Воспоминания. М., 1989. С. 331.

[16] См. подробнее: Кулагин А. Высоцкий и другие: Сб. статей. М., 2002. С. 100-119.

[17] См.: Высоцкий В. Песня – это очень серьёзно... / Беседу вёл М. Дейч // Лит. Россия. 1974. 27 дек. С. 14.

[18] См. о нём подробно: Кулагин А. В. О цикле В. С. Высоцкого "Из дорожного дневника" // Европейский лирический цикл. Историческое и сравнительное изучение: Материалы междунар. науч. конф. М., 2003. С. 263-278.

[19] См. главу "Брестские корни" в кн.: Киеня В., Миткевич В. Владимир Высоцкий и Беларусь: Докум.-худож. исследование. Гомель, 1996. С. 9-19. О значении Польши в биографии и творчестве поэта см.: Ольбрыхский Д. Поминая Владимира Высоцкого / Пер. с польск. М., 1992; Вдовин С. В. Польские мотивы в поэзии Окуджавы, Высоцкого, Галича // Окуджава. Проблемы поэтики и текстологии. М., 2002. С. 13-15 и др.; Цыбульский М. Указ. соч. С. 398-411.

[20] См.: Юхтин Г. Указ. соч. С. 6.

[21] См.: Цыбульский М. Указ. соч. С. 257-259.