Когда-то несколько лет назад я написала статью о Чикагском фестивале бардовской песни: "За успех безнадежного дела". И даже не подозревала, насколько будет успешным это "безнадежное дело". На исходе века российская авторская песня, похоже, расцвела, как цветы на гидропонике — я имею в виду отсутствие той социальной среды, которая породила этот феномен в 60-х годах. В начале июня в Америке высадился десант бардов, поколебавший мои устаревшие представления об этой профессии, как о штучной, индивидуальной, элитарной. Как выяснилось, массированность не исключала штучности: каждый из участников был мастером своего дела, причем мастером высокого класса. Среди них было два живых классика — Виктор Берковский и Александр Городницкий, остальные были под стать. Это и смущало. А именно: концентрация талантов на единицу площади и на зрительскую душу. Талант — как хорошее вино: его нужно дегустировать медленно, смакуя, со знанием дела. А тут, как на подиуме, один номер следовал за другим. Не успел Олег Митяев спеть задушевную песню о маме и о невозвратимом детстве, не успели мы привыкнуть к нему и полюбить его, как на смену вышла прелестная Галина Хомчик, исполнившая песню Окуджавы "Надежды маленький оркестрик". Очарованные ее красивым низким голосом, мы готовы были слушать ее еще и еще, но тут же были переключены на Константина Тарасова, грустно и как-то горько спевшего песню Окуджавы "В городском саду". Тарасов — исполнитель тонкий, с приятной внешностью и приятным голосом, но и им не успела я налюбоваться — моему вниманию представили Вадима и Валерия Мищук, уморительно дуэтом спевших "Блюз-портвейн" — шуточную историю о том, как нерадивая жена разбила бутылку портвейна и что за этим последовало. И так далее.

Каждому исполнителю хотелось крикнуть вдогонку. "Не уходи! Побудь со мной еще минутку!". Хорошо, хоть обоим мэтрам было уделено чуть больше времени, но метроном неумолимо отсчитывал секунды, приближал финал. Городницкий спел несколько песен: "Памяти Пушкина", с многозначительным рефреном-напутствием: "Не женитесь, поэты!"; о том, как на чистых прудах лебедь белая плывет и отвлекает вагоновожатых, и о том, что над Канадой небо синее. Я неделю назад вернулась из Канады, и ностальгическая песня Городницкого всю дорогу звучала у меня в ушах. Констатирую (без эмигрантской тоски): "Хоть похоже на Россию, только все же не Россия". Апофеозом первого отделения, была, без сомнения, уморительная шуточная песенка дуэта "Иваси" Алексея Иващенко и Георгия Васильева о "нашем" и " ихнем" — проницательный читатель, очевидно, догадался о каком сравнении в чью пользу идет речь.

То, что показали гости 5 и 6 июня в Таун-холле, можно квалифицировать как мутацию жанра. Авторская песня, выйдя из тесных московско-ленинградских кухонь в тайгу и на морской простор, овеяла свою протестантскую сущность дымком геологических костров, соленым бризом и романтикой дальних странствий. Но при этом она не перестала быть камерной. Это песня-исповедь, идущая от сердца к сердцу, рассчитанная на "штучных" слушателей — друзей, единомышленников. Так ее понимали отцы-основатели.

Выйдя на эстраду, авторская песня потеряла свою девственность. Она стала публичной. Это очень болезненно переживали первые барды, особенно Булат Окуджава, человек в жизни скромный и застенчивый. Как ни странно, первоначальному назначению авторской песни не помешала даже растиражированность: каждый обладатель магнитной пленки воспринимал песню барда как обращенную лично к нему. Само название жанра "авторская песня" предусматривает исполнение песни автором. Песня была неотделима от своего создателя, от его голоса, интонаций, его индивидуальности. Ни один, даже самый талантливый исполнитель, не мог заменить, по крайней мере, при жизни, Окуджаву, Галича или Высоцкого. То есть петь-то пели, но заменить все равно не могли. Но, увы, в наш век повального тиражирования долго так продолжаться не могло. Первыми дерзнули исполнить песни, написанные не ими, Татьяна и Сергей Никитины. Как исполнители музыкально одаренные, обладающие высоким художественным вкусом, они произвели эту операцию очень тактично и с минимальными потерями: публика приняла, полюбила, авторы не ревновали к своим детищам. Напротив, они были благодарны за то, что Никитины умели находить в песнях некие нюансы, не замеченные даже их создателями. Дальше — больше: авторская песня отделилась от гитары и стала исполняться под фортепиано и чуть ли не под оркестр. Даже такой пурист, как Булат Окуджава, однажды исполнял в Нью-Йорке свои песни под фортепианный аккомпанемент своего сына. "А как же я мог не воспользоваться случаем показать ему Америку?" — простодушно сказал поэт. Зал млел от восторга и подпевал. Я тоже млела и подпевала. Потому что это были песни юности, а значит — на всю жизнь. Сильнее на эмигрантскую душу действуют только запахи. Когда-то в детстве мы учили стихотворение "Емшан". Там татарский хан, оставшийся под Мономахом, пытается соблазнить брата-эмигранта вернуться на родину. Он посылает за ним певца:

Ему ты песен наших спой.

Когда ж на песнь не отзовется,

Свяжи в пучок емшан сухой

И дай ему. И он вернется.

Воистину. Если что-то и поднимает ностальгические волны в моей душе, так это только запах белой акации...

Впрочем, я несколько отвлеклась.

Концерт, в котором звучали песни Окуджавы, Визбора, Кима, Кукина, Клячкина, Городницкого, Берковского, был обречен на удачу, несмотря ни на что. "Ляпы", почти неизбежные в каждом концерте, не могли испортить общего впечатления и хорошего настроения.

Об истории создания нынешнего ансамбля рассказал один из двух присутствующих его основателей Виктор Берковский (Сергей Никитин отсутствовал по уважительной причине). Случилось это как бы нечаянно. Готовились отметить 50-летие Юрия Визбора. Собрались вместе, вместе попели. Записали диск. Деньги пошли в фонд Визбора и Галича — на развитие жанра. С тех пор вместе. Одна из песен в исполнении Олега Митяева имеет такой припев: "Как хорошо, что все мы сегодня собрались".

Отличие этого коллектива от любого другого, как популярно объяснил тот же Митяев, в том, что они поют песни, сочиненные не ими, в отличие от других бардов, принципиально не поющих песни друг друга, а также поэтов, никогда не читающих стихи своих собратьев по перу. Все были растроганы такой солидарностью.

Виктор Берковский во вступительном слове отметил, что ансамбль соединил людей разных полов (кроме Галины Хомчик, там была представлена еще одна талантливая дама — травестийная Лидия Чебоксарова), возрастов, привычек и творческих индивидуальностей. Что, как минимум, свидетельствует о демократичности и терпимости.

Свои выступления барды перемежали шутками и хорошо отрепетированными экспромтами. Вот одна из таких шуток: как быть в ситуации, когда поэтом можешь ты не быть, а музыкантом быть не можешь? Ответ понятен. Впрочем "Иваси" (или "Мищуки"? Как бы не перепутать — приходится надеяться на память, ведь даже элементарные программки с именами исполнителей и их репертуаром для устроителей концерта, видимо, показались непомерной роскошью, мол, обойдутся и так) тут же заявили, что время "трех аккордов", с которых начинал свою карьеру Окуджава, ушло и что они считают себя профессиональными музыкантами. Это и доказали на деле. Кстати, они тут же по секрету сообщили, что слухи о "трех аккордах" преувеличены, что на самом деле Маэстро не знал ни одного аккорда к тому времени, как написал свою первую песню "Надя-Наденька" (" Из окон корочкой несет поджаристой"), тут же изобразив, как звучал, или, вернее, выглядел этот "ни один" аккорд. И для того, чтобы продемонстрировать разницу в музыкальном сопровождении, они исполнили хором эту самую первую песню Мастера.

Здесь я плавно перехожу ко второму отделению концерта, в котором были анонсированы лучшие песни Окуджавы, Визбора, Городницкого в... хоровом исполнении. В свете вышесказанного само это словосочетание "хоровое исполнение" авторской песни в отсутствие одного из двух присутствующих классиков (Городницкий предусмотрительно оставался за кулисами) звучит кощунственно, но натурально — совсем неплохо (хотя почему-то многие песни выдержаны в ритме галопа). И даже хорошо, когда речь идет о таком шлягере, как "Гренада", это диктуется содержанием песни, музыку к которой написал не кто иной, как Берковский (кстати, вот уж неожиданное открытие, определяющее ту степень популярности, когда массы считают, что "музыка народная"). Оправдано, с точки зрения логики, и хоровое исполнение песен Городницкого "Кожаные куртки" и "Атланты"... Но когда в том же суровом, бодром, мужском темпе исполняются такие лирические песни, как "Снег" Городницкого, или песня Кукина "А я еду, а я еду за туманом", обросшая сонмом пародий и подражаний, как всякая истинно популярная вещь, хочется спросить: зачем? Зачем петь хором такую прелестную, камерную, такую интимную вещь, как "Под музыку Вивальди" (как выяснилось, того же Берковского, пущенную в свет Никитиными). К чести Берковского, он долго сопротивлялся ее "хоровизации" но, в конце концов, сдался — после того, как кто-то назвал эту музыку гениальной. Лесть — она действует безотказно, хотя музыка, и впрямь, хороша.

То есть я хочу спросить: зачем делать хорошую вещь "еще лучше"? В результате чего она теряет свои родовые признаки. Что это: победное наступление масскультуры или желание, во что бы то ни стало, открыть "новую страницу"? Влить старое вино в новые меха? Как молодые деревца в слишком густо посаженном лесу глушат друг друга, так глушат, нивелируют друг друга таланты, собранные в одном ансамбле, хоровом — я имею в виду. Хоровое пение, как бы хорошо оно ни было, это все-таки хоровое пение. Тем более, что хор, при всей его "спетости", в основном, одноголосый.

Я купила продававшуюся там же кассету концерта и дома, прослушав пленку, еще раз убедилась в правильности первоначального восприятия. А еще я с удивлением обнаружила блистательное отсутствие авторских (композитора и поэта) имен против названий песен. Разумеется, не все будут ломать голову, кому же принадлежит популярная песня из кинофильма "Белое солнце пустыни" — "Ваше благородие, госпожа удача" или не менее популярная песня из кинофильма "Москва слезам не верит" — "Александра". А все же многие будут. Очевидно, кассета рассчитана на фанов бардовской песни, которые, будучи разбужены среди ночи, могут безошибочно сказать, где, что, когда и кем. Увы, я тоже не из их числа.

В завершение еще одна ложка дегтя. Почему-то в объявлении о концерте в "Новом русском слове" не указаны место и время проведения его в Нью-Йорке. В результате ли этого недосмотра или чего-то другого, но зал Таун-холла в воскресенье, когда я слушала концерт, на добрую треть, если не наполовину был пуст, и "мигранты", лавиной скатившись с балкона в партер, мигом заполнили зияющие пустоты.