Те, кто помнит ДСП 1983 года, имеют возможность сравнивать две наши большие работы: спектакли "Али-Баба и 40 песен персидского базара" и "Недоросль". Нельзя сказать, что эти спектакли возникли вдруг и на пустом месте. Было, по крайней мере, две предпосылки, два толчка. Во-первых, в 1981 году в Москве я видел спектакль "Датская мышеловка", поставленный нашими нынешними гостями. Второй предпосылкой был приход в клуб большого количества людей, работать с которыми старыми методами было невозможно.

Немного о нашем "театре песни". И над первым, да и над вторым спектаклем работа велась исключительно самостоятельно, никаких консультаций ни с какими профессионалами не было и не предполагалось. Это первое. Второе: хотя мы периодически громко называли себя "театром песни" и т.п., мы ни в коем случае театром себя не считаем, а остаемся клубом, КСП со всеми вытекающими отсюда последствиями. Во вчерашнем спектакле за небольшим исключением (а всего было 22 человека) приняли участие люди, пришедшие в клуб осенью прошлого года и даже позже. Для них этот спектакль, как, собственно, и прошлогодний тоже, явился тем мостиком, по которому они вошли в КСП. Таким образом, если оставить в стороне все художественные достоинства и недостатки наших спектаклей, они – самый верный путь, на мой взгляд, путь введения людей в атмосферу творчества, в песню. Теперь о "недоросле" Юлия Кима. Некоторые зрители после спектакля сказали, что то, что происходило на сцене, походило не столько на комедию, сколько на трагедию. Дело в том, что Ю. Ким, по его собственным словам вместе с режиссером саратовского ТЮЗа основательно "погулял" над фонвизинским текстом. В результате пьеса стала выглядеть вполне современно, изменились также характеры многих действующих лиц, большей частью положительных героев. В общем, все было проделано прямо по Белинскому, который считал, что де дураки у Фонвизина что надо, а умные – заводные куклы, произносящие заученные фразы и т.д. Что же касается трагедийности нашего спектакля, то, видимо, такое впечатление оставил финал: "помешательство" Простаковой. Эта сцена выводит все действие к исходной точке, и одно из двух: либо круг замыкается, либо зритель выходит на какой-то более высокий уровень, но это – только при условии его соучастия. Если зритель каким-то образом задумается, то выход какой-то будет найден. А если все безнадежно, все безвыходно, все начинается снова: "Подать сюда Тришку! Подать сюда Палашку!" Вроде бы добро победило, справедливость восторжествовала, вроде бы. Вот он, конец, ан нет, зло снова подымается.

Есть в спектакле еще один очень важный момент, т.н. хор Митрофанов: поднимающаяся воинствующая серость, то, что раньше называлось мелкобуржуазной средой, пользуясь терминологией "Мышеловки" – "те, кто кушают", те, кто принципиально не хотят ничего делать, но хотят побольше иметь. Плюс откровенный гипертрофированный цинизм и принципиальное бездумие. Эта массовка при определенных обстоятельствах превращается в питательную среду того, что мы называем фашизмом. Почему об этом пошла речь? Одно дело подпольные фашиствующие организации, шайки и т.п., культ силы в некоторых иностранных фильмах и проч. Ведь и родная наша массовая потребительская культура, т.н. "эстрада", — она тоже подготавливает подобную среду, хочет она этого или не хочет, потому что повторение одних и тех же правильных и красивых слов, лозунгов рано или поздно начинает давать прямо противоположный результат, т.е., льет воду на ту же мельницу. И поэтому мне очень интересна работа "Мышеловки", их фарсы – именно этими оплеухами, которыми они награждают зрителей. В принципе, несмотря на всю яркость, праздничность нашего действия, идея нашего спектакля и "Мышеловки", на мой взгляд, где-то здесь соприкасаются.

И еще, почему появились наши спектакли. Один-два года назад мы достигли такого уровня, когда своими поющими силами могли практически в любой момент сделать концерт перед так называемой своей публикой, но только перед "своей": студенты, научные работники и все, отсюда замкнутость наша. А ограничиваться определенным контингентом зрителей не хочется, а с другой – расширять зрительский круг традиционными методами не получается (к сожалению, мы не поем как "Скай"). А значит, зрителя, того самого, воспитанного массовой культурой, надо либо бить по голове, как "Мышеловка", либо предложить нечто такое, что хотя бы привлекло внимание. Нужна яркая форма. Свою гнусную роль сыграли дискотеки. Одно время особенно превозносили принцип "развлекая – обучай", т.е., между двумя танцевальными блоками включают слайды о кровавом положении в Сальвадоре. Прекрасно! В это время можно пропустить рюмочку, одним глазом посмотреть на экран...И в результате, за единичными исключениями, дискотеки развратили своего зрителя и теперь приходится за это расплачиваться. В том числе и нам (а ведь упомянутый принцип может очень даже замечательно работать: почитайте хотя бы "Путь театра" Марселя Маршаля).

Итак, двумя нашими спектаклями обозначилось некое направление, которым мы, видимо, и будем идти. Назовем его песенным балаганом. Однако, мы оставляем за собой право искать и находить что-то новое в области формы, которая в конечном итоге будет определяться внутренними нашими потребностями.

В этом месте Л. Степанов подал голос: "Велимир Хлебников говорил: "Надо сеять очи. Надо, чтобы сеятель очей прошел". И с тех пор мы все еще сеем очи и будем долго-долго их сеять. Мне показалось, что ваш спектакль – это организационная форма работы вашего клуба. Это было все-таки главное...

Есть жанр такой, так называемый бедный театр. Человек стелет коврик у стенки, снимает пиджак и начинает представление. Ни декораций, ни оркестра, — ничего! И зритель стоит вокруг и воображает замок, короля, а играет все один человек. Я считаю, КСП – это бедный театр. На сцене – как можно меньше народу, как можно меньше декораций. И больше петь (Рыбалке). Дело в том, что ты можешь спектакль показать один, что ты, собственно, и делал. А он вывел на сцену клуб! Из-за этого получилась "рваность". Допустим, ты можешь выбежать из-за кулис за 3 секунды, а 20 человек выбегают за минуту. Из-за этого паузы и т.п.

Г.ФОМИНОВА: Я хотела бы сказать вот о чем. В ТЮЗе был один спектакль. Он прошел дважды и его сняли. Сказали: доработать, спектакль незаконченный. Это профессиональный театр. Теперь вы. Спектакль грязный, сырой... Я об ответственности человека за то, что он показывает.

С.РЫБАЛКА: Я думаю, что в основе нашего выхода на сцену должно лежать не осознание того, что мы наконец-то хорошо стали произносить шипящие и свистящие. Кроме того, на опыте того, что я видел, скажем, на московских слетах и т.д., я убедился, что все эти чисто исполнительские недостатки, шероховатости (я их, кстати, не оправдываю), могут быть компенсированы чем-то другим. Скажем, сильной какой-то идеологической подоплекой, манерой подачи и тому подобное. У нас это – атмосфера игры, просто игра.

Л.СТЕПАНОВ: Азарт. Азарт подкупал зал очень сильно. Вы все это делали с удовольствием, играли, и зрителю это нравилось.

А.ИВАНОВ (Фоминовой): Вы говорите: театр и клуб. Это совершенно разные вещи. Если театр включает вещь в репертуар, то он ее и показывает годами. А здесь – клуб. Здесь не просто – захотели, и поставили, здесь это отражение чего-то сиюминутного. Я более чем уверен, что они не потому не хотят его дорабатывать, что считают: "Мы хорошо сделали и нам больше ничего не надо". Они хорошо знают свои недостатки, просто...

Л.СТЕПАНОВ: Этим спектаклем была решена определенная нравственная проблема. Другое дело, что спектакль был невыстроен, и из-за этого, к сожалению, я видел отдельные сцены... Спектакль должен быть выстроен. Я знаю, какая это большая работа... Поэтому мы и работаем впятером. Да, нам легче. Я не представляю, как можно с такой оравой делать спектакли. Это жуткая вещь! Это самоубийство. Вы пошли по другому пути. Вы просто хотели занять и объединить всех людей. Вы от этого проиграли очень много в спектакле. Вы нашли в другом. Вы много сделали для себя.

С. МИШТАЛЬ (Фоминовой): Почему у вас все время возникают только такие вопросы? И по первому спектаклю тоже. Почему вы больше всего волнуетесь за то, что они несценично ходят, двигаются, что-то там недостоверно и т.д.? Неужели вы сами, когда сидите в зале, не живете с ними вместе на сцене? Для меня второй спектакль...

... Я первому кричала "ура" и второму кричала "ура"... Ну, не знаю я, как это вам передать. Я – зритель, КСП-шный зритель, причем не нейтральный, активный, — мне интересно, я от души смеялась. Мне было приятно и интересно, как занимается Сергей этим самоубийством, так ловко. Правильно, с точки зрения Степанова это ужас что такое. Мы тоже представить себе не можем, как можно с этим всем справиться. Нам было страшно интересно. Вот вы добиваетесь: почему, да почему. Потому что он не режиссер, не профессионал, он не может пригласить профессионалов. Они не смогут с ним работать. Это же совсем другая структура. Это игра самих ребят.

Что значит "неподготовленный спектакль"? Может быть, если они его 10 раз сыграют, он обкатается. Может быть, они не будут показывать 10 раз, может им хватит трех. Вот Али-Баба. Как жалко, что спектакль исчез, погиб, не доведен. Но он не потому исчез, что Сергей или кто-то не справился. Все, выложился народ, и раскатился. Но ведь на ушедшую волну явилась следующая. Что с ней делать? 20, 30 человек, которые к нему пришли, — что с ними делать? И он включает их в активную работу. Неважно, как получится. Важно, чтобы они работали, творили. Вы подходите как профессионал: "Вот почему неподготовленный спектакль выпустили на сцену?" Потому, что он был готов настолько, чтобы мы могли его воспринять, а он – работать дальше. Ведь он на нашем разговоре учится. Если вы считаете, что какой-то ценитель особый пришел в этот театр, и ему там не понравилось, ну, ради бога, ему же разрешено уйти. Да и не пройдет сюда такой зритель, которому безразлично это. Он пойдет в обыкновенный Академический театр. Сидеть и смотреть. И кушать. Кушать, что преподнесли, поджарили хорошо.

А.ЯСТРЕБОВ: Что бы не говорили, во-первых, вы затронули нас, КСП-шную публику. Безусловно, спектакль очень понравился. Но самое главное, что вы для себя все это сделали и получили такой сильнейший толчок для своей дальнейшей работы.

Л.СТЕПАНОВ: У вас чувствуется влияние итальянской комедии "дель арте". Почему это возможно у нас, в КСП? Возьмите театр Вахтангова. Они в комедии масок делали "Принцессу Турандот". Все их анекдоты записаны в сценарии и одни и те же шутки они повторяют сто лет подряд. Ни один профессионал, ни одна дирекция не разрешит актерам отсебятину на сцене. А здесь – народный театр, отсюда уже никто не выгонит. Для профессионалов это невозможно. Вам же просто надо повышать уровень, и тогда разовьется оригинальная ветвь, очень интересная, если вас, конечно, не закроют.

С.МИШТАЛЬ: Видимо, не может КСП существовать без игрового момента. Кто-то здесь говорил, что не может он только петь. Хочется и на лыжах покататься, и поиграть, пошуметь, и похулиганить, в игровом, конечно, смысле. И все это живет в нас, все время требует выхода, игры. (Рыбалке). У тебя это вылилось в игру с новичками. А теперь они не новички. И это благодаря тому, что ты придумал с ними очень интересную игру. Через песню.

Т.БУЛГАКОВА: Основным элементом народного искусства, будь то песня, будь то какое-то представление, основным элементом и русского балагана, и скоморошества является импровизация. Это импровизационное искусство, не смотря на то, что намечены какие-то отдельные повороты. То же самое у Рыбалки

А.СТЕПАНОВ: А мы еще не отважимся на импровизацию. Я считаю, что это будет кульминационный момент, когда мы достигнем не отсебятины, нет, а импровизации, когда много внутри. Мы стремимся к этому. Потом можно будет уже просто расходиться.

Т.БУЛГАКОВА: Мне кажется, все эти спектакли решают определенные вопросы. Готов спектакль или не готов, решил он эти вопросы – значит, автоматически отходит. По-моему, такая вещь произошла с "Али-Бабой", то же произойдет и с "Недорослем".

В.ВЕНЦЛАВ: "Али-Баба" распался исключительно по простой причине. Это была внутренняя проблема удержания людей. Спектакль прошел, дальше дела не было. Сейчас другое. "Али-Баба" – это гораздо менее серьезный повод для удержания, чем "Недоросль".

С.РЫБАЛКА: Мне еще хочется сказать, почему спектакль наш был сделан столь ярко, красочно, все это оформление, сарафаны и т.д. Об игре уже говорили. Во-вторых, по-моему, в том, что мы делаем, постоянно должно присутствовать некое доброе начало, определенная эмоциональная окраска, у нас это выразилось так. Одно дело – бить по мозгам, другое дело – обязательно должен присутствовать какой-то положительный заряд. Хотя, может быть, все дело в нашем мироощущении.

А.ГУСЕВ: Сразу после спектакля я тоже подумал, что он должен отойти. Главное – из-за несовершенной актерской игры. Пусть бедный театр, все равно должна быть богатая актерская игра. Только спустя какое-то время, я сам для себя сделал вывод, что это не театр, это не самодеятельный театр. Нет здесь театральной драматургии, это чисто КСП-шный театр. И поэтому, как мне сейчас кажется, этому спектаклю (а мне лично он очень понравился), хотя бы из-за тех проблем, которые он поднимал, отойти не суждено. Это уже ваше дело, убрать его или оставить. Я лично убежден, что это качественно, но это качественно для КСП-шного театра. Точно так же, как качественна "Мышеловка" для КСП-шного театра. Скажи они, что это – профессиональный спектакль, и он не будет восприниматься. А мы воспринимаем как КСП-шный спектакль вполне нормально.

Л.СТЕПАНОВ: Гораздо важнее в том, что вы делаете, что мы делаем не "как мы играем", а "что мы играем". Гораздо важнее те нравственные проблемы, которые мы решаем вместе с залом одновременно. Это просто скучное слово, но, тем не менее, это – воспитание. Мы все друг друга воспитываем. Мы варимся в одном котле. Надо отдавать себе отчет, что мы живем в очень интересное время и делаем мы очень интересное дело. Это – историческое дело. Уже выросло целое поколение на определенных нравственных идеалах, принципах. Мы все в это верим, мы ищем друг в друге поддержку, и своими работами мы решаем новые нравственные проблемы для себя и для тех, кто сидит в зале и нас пытается понять. Вот это и суть, и цель наша.

С.ПАВЛОВ: Та проблема, которая стоит перед всем обществом: воспитание определенного нравственного облика и человечности – решается и в КСП. Только решается она там немножко нетрадиционным путем, — вот почему и возникает настороженность со стороны определенных кругов, потому что решается бесконтрольно. А главное у нас – это то, что человека заставляет думать не шаблонно, а самостоятельно, стремятся не зажимать его личностные какие-то особенности, наоборот, проявлять их. Только так можно получить полную отдачу от человека и для коллектива, и для самого его, и вот КСП решает эту проблему. Но пока еще это не всеми осознано. А наша "бесконтрольность" – она как раз говорит о самостоятельности, это уже самоконтроль, т.е., более высокий уровень ответственности.

Л.СТЕПАНОВ: Мы можем сказать, какая судьба будет у вашего спектакля. Почему мы не привезли "Торжество добродетели"? Он у нас был сделан для леса, для площади, а когда мы стали делать его для сцены, мы сломались. Это огромная работа. И мы не смогли... А спектакль родился, он родился уродцем. Но он все-таки был, и если мы его переживем, мы его сделаем еще. Но нас меньше, чем вас. У вас это будет вообще страшное дело. Потому, что здесь уже переход на другой уровень, когда кончается игра и начинается работа.

А.ИВАНОВ: Самое ценное в вашей работе: вы раскрепостили определенное количество людей. Это одна из ступеней. В следующий раз люди уже почувствуют, что они перешагнули одну ступеньку. Это хорошо.

Л.СТЕПАНОВ: Когда вы начнете еще работать над этим спектаклем, это будет уже скучно – будни, не праздник. Возможно, многие уйдут. Работа есть работа. Нужно быть уверенным в том, что ты делаешь. Я желаю вам, чтобы вы держались!