В России выпустили "французский" альбом Высоцкого "Натянутый канат", записанный двадцать лет назад

Весной 1977 года Высоцкий улетал из Шереметьево рейсом Москва-Париж. Не для привычных кутежей с другом Шемякиным, а для записи "лонг плея". Полузапрещенный "Гамлет с гитарой" отправлялся с дружественным, и в каком-то смысле официальным визитом во французскую фирму грамзаписи "Le Chant du Monde".

Понятно, что тут не обошлось без хлопот светловолосой парижской музы Марины, но не меньшее рвение в нашей истории выказали и персонажи, напрочь лишенные романтического флера. Французские продюсеры готовы были предоставить все необходимое обаятельному "шансонье совьетик", но при непременном условии, что тот согласует весь репертуар с Министерством культуры СССР. "Они меня надуть хотели!— кричал Высоцкий еще в Москве.— Коммунистическая фирма, мать их так!" (Из материалов Всеволода Ковтуна.)

Тем не менее Владимир Семенович как-то вдруг смирился с галльским "коллаборационизмом" и понес тексты песен, намеченных к производству на Западе, в Минкульт. В духе популярного анекдота министерство поступило практически как прачечная, аккуратнейшим образом почистив списки клиента. Из всех отобранных Высоцким произведений (а он, как нетрудно догадаться, сделал это со значительным запасом) министерские — а может, заодно и лубянские — труженики оставили лишь четыре. А дополнен список был за счет беспроигрышной военной лирики, которая, во-первых, уже была издана в Союзе на маленьких пластинках, а во-вторых, вообще была лишена "межстрочного пространства" для нежелательных блужданий по нему — пускай даже французским глазом.

Высоцкий матерно оценил "редактуру", но "все же решил ехать, посчитав, что оставшиеся в списке песни — лучше, чем ничего". (Из воспоминаний Ивана Бортника)

Мемуаристы барда рассуждают о том, что Володя давно мечтал о своей большой пластинке. И несколько ранее таковая уже готовилась на фирме "Мелодия", причем даже не одна. Предполагалось, что на первой пластинке будет петь сам маэстро, а на второй — Марина Влади. Тогда же были сделаны записи, которые оказались востребованными лишь после восьмидесятого года, когда самому Высоцкому уже это было ни к чему.

Он записывал альбом в Болгарии, но с тем же результатом — очевидно, последовала соответствующая команда от Большого Брата.

Высоцкий мог, конечно, отказаться от французского проекта: либо пишу, что хочу, либо ничего. "Я не люблю, когда наполовину..." — уместно будет вспомнить тезис самого поэта. С другой стороны, он сам как-то заметил в приватной беседе (за рубежом, разумеется), что считает себя лишь артистом. А не диссидентом.

Тут нечего возразить. Только артисту было бы дозволено проживать (правда, временно) с иностранкой в квартире дочери члена политбюро, завозить из-за границы "Мерседесы" и устраивать пальбу в парижском ресторане.

Но почему все-таки ему вдруг разрешили издать три пластинки — и даже не в какой-нибудь дружественной Болгарии? Сотрудники Музея В.С. Высоцкого, многоопытные биографы, на этот вопрос пожали плечами: "Здесь для нас самих много неясного".

Посмею высказать свое посильное соображение. В этом французском сюжете можно усмотреть сугубо идеологическую завязку. Припомните, чем был знаменателен 77-й год. Советский народ отмечал 60-летие революции — с размахом, достойным сказок Востока. А кроме того — и это для нас актуальней — именно в тот год был принят новый Основной Закон, то есть Конституция, которая "закрепила широкие перспективы коммунистического строительства в нашей стране". Заодно всему миру лишний раз посоветовали не забывать о наших священных принципах свободы слова и прочих свободах. К тому же Москва уже готовилась к международному празднику спорта — Олимпиаде-80. Цековские и лубянские аналитики пораскинули мозгами и смекнули, что издать в Париже "литованные" пластинки всенародного кумира будет не менее выгодно с пропагандистской точки зрения, чем, скажем, доказать гостеприимство улыбчивого олимпийского Мишки работы художника Виктора Чижикова, проживавшего, кстати, с Высоцким в одном доме.

Высоцкий, возможно, даже превзошел ожидания "красных кардиналов", поскольку взял "чуть левее наклон" и добровольно выступил в Париже на празднике вполне коммунистической газеты "Юманите". При этом не нашлось ни одного свидетельства, что гость из СССР встречался или хотя бы искал встречи с бывшим советским гражданином Александром Аркадьевичем Галичем, чьи песни Высоцкий, как известно, ценил.

Галич умрет в том же Париже в декабре того же года.

На "Натянутом канате" Высоцкий поет не под свою гитару, вечно ненастроенную, что сообщало его песням особое биение,— а под оркестрик. Это, судя по всему, был еще один французский компромисс усталого барда. Продюсеры могли здраво рассудить, что не стоит злоупотреблять интересом потенциальных слушателей к русскому поющему артисту. Когда Юрий Любимов послушал пластинку, то проворчал, что ему не нравятся аранжировки. "Но у меня же не было выбора!" — воскликнул Высоцкий.

Распространились и куда более досадные для Владимира Семеновича мнения о его культурных контактах с Западом. Другой бард, Юрий Визбор, в некрологе (!) Высоцкому скажет: "Однажды случилось странное: искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал артисту..."

Но ответить Высоцкий уже ничего не мог.