После весьма поздней легализации "блатной песни" неоднократно предпринимались попытки соотнесения с этим явлением ряда ранних произведений В.Высоцкого. Притом разные авторы приходили к совершенно различным заключениям, что, на наш взгляд, в большинстве случаев является следствием недостаточно четкого представления о предмете сопоставлений — о блатном фольклоре.

Например, М. Воронова утверждает: "В отличие от героев настоящих "блатных" песен, герой Высоцкого не зол, он... пытается поступать даже в некоторой степени гуманно".

Иной взгляд демонстрирует Л. Абрамова: "...Никакой стилизации нет — это блатные песни... блатной фольклор тоже не воспевает ни жестокости, ни убийства, он тоже пытается оправдывать этих людей".

Авторов обеих цитат подводит склонность к обобщению: перечисленные ими особенности хотя и присущи блатным песням, но не всем и не непременно.

Еще более странным выглядит заявление В. Новикова: "Ранние песни Высоцкого называют "блатными", а сколько там, собственно, "блатной музыки", "фени"?.. Возьмите один куплет настоящей, фольклорной блатной песни вроде "А менты взяли фрайера на пушку, бумпера устоцали, на кичу повели..." и сравните с песнями Высоцкого. Вы увидите, что Высоцкий "блатными" языковыми красками пользуется крайне скупо, буквально одно словечко дает персонажу — и достаточно".

Прежде всего, вновь возразим против поспешного обобщения: на жаргонные обороты Высоцкий "скуп" не всегда. Вот, скажем, начальные строки его "Формулировки":

Вот раньше — жизнь:

И вверх, и вниз

Идешь без конвоиров,

Покуришь план, (1)

Пойдешь на бан (2) —

И щиплешь (3) пассажиров, (4)

А на разбой

Берешь с собой

Надежную шалаву, (5)

Потом — за грудь

Кого-нибудь,

И делаешь варшаву. (6)

(Здесь Высоцким обыграно двойное значение слова "пассажир": общепринятое (ведь персонаж промышляет на бану — т.е., на вокзале) и по фене ("Пассажир — ...лицо, не принадлежащее к преступному миру" (Словарь жаргона преступников)).

Кроме того, если согласиться с автором процитированной книги, получится, что недостаток жаргонных выражений в песне не позволяет считать ее блатной (даже, к примеру, знаменитую "Таганку"). Однако, среди более, чем пяти сотен известных нам фольклорных песен блатной и "околоблатной" тематики лишь две имеют достаточную для В.Новикова насыщенность феней. Это процитированная им "Шнырит урка..." и еще две — "Канает пес..." ("Играл он клифт, играл он макинтоши, фуфло подставил и хевру заложил..."), и "Пой, гитара моя..." ("И на самых шнифтах у мента они шустро по ширмам шмонают..."), причем обе последние существуют в массе вариантов, различающихся только жаргонными выражениями, и выглядят своеобразными "упражнениями" по части их употребления. Здесь вспоминается наблюдение Д. Лихачева: "На воровском языке принято говорить между своими и по большей части в отсутствие посторонних". И далее: "Вор никогда не станет употреблять в разговоре с не вором блатных слов... Вор произносит их всерьез, не воры — в шутку, с озорством" (в дальнейшем и мы, вслед за Лихачевым, будем употреблять слово "вор" для обозначения образа жизни, а не в качестве наименования конкретной специализации преступников). Если сравнивать ранние песни Высоцкого не с двумя названными выше экстравагантными текстами, а действительно с блатными песнями, существенных отличий в употреблении жаргона не обнаруживается.

Наиболее серьезная попытка дать определение жанру блатных песен и соотнести их с творчеством Высоцкого, на наш взгляд, предпринята в книге "В. Высоцкий: мир и слово" А. Скобелева и С. Шаулова. Согласно их оценке блатной можно назвать песню, у которой:

1. Соответствующая ("блатная") тематика.

2. Обязательная связь фабулы с историей какого-либо преступления и (или) наказания за него.

3. Дословно: "Авторская позиция предусматривает и выражает ту систему ценностей, согласно которой отношения, здесь изображаемые, рассматриваются как нормальные и даже закономерные".

Тут не вызывает возражений разве что первый пункт. Принятие второго отсекло бы от блатного фольклора немалый пласт песен, описывающих воровскую жизнь на воле, в малинах и пр., где никоим образом не идет речь о преступлении и наказании (напр.: "В одной квартирочке пришлось мне побывать...", "Мы летчики-налетчики..." и т.п.). Положение, выделенное здесь в третий пункт, авторы, в частности, поясняют наблюдаемым ими отличием блатной песни (в дальнейшем — БП) от "жестоких" и "мещанских" романсов. Согласно А. Скобелеву и С. Шаулову, в упомянутых романсах преступление оценивается негативно, понимается как "трагический итог порочных личностных или общественных отношений, а то и просто как нелепая, роковая случайность". В строгом соответствии с такой формулировкой не к БП, а к жестокому романсу пришлось бы причислить песни вроде: "Не забуду мать родную и Серегу-пахана..." ("Помню, помню, помню я..."). Очевидно, что и это положение нуждается в уточнении.

Пожалуй, блатную песню можно определить более просто и четко, учитывая ее принадлежность фольклору: блатные песни — песни на уголовную (блатную) тематику, бытующие в соответствующей среде. Именно в таком понимании мы и будем пользоваться термином "блатная песня" в настоящих заметках. Как представляется, предлагаемое определение позволяет в частности, отделить БП от того же жестокого романса, а также от модных сегодня эстрадных стилизаций.

О существовании в БП роднящей ее с другими фольклорными жанрами системе образных, топических и пр. канонов до сих пор как будто лишь бегло упоминалось (в той же книге "Мир и слово"). Между тем, это одна из наиболее ярких и существенных характеристик блатного фольклора.

Интересно, что высокая степень каноничности образов БП, в некотором смысле, компенсирует здесь заметную ограниченность привычных литературных выразительных средств. От необходимости дополнительных штрихов избавляет однозначность семантического ореола — достаточно лишь обозначить (попросту назвав канонический объект) типологическую принадлежность образа, слушатель же без труда дает ему запрограммированную оценку. Такая ситуация сродни иронической истории о том, как члены некоей компании, многократно слышавшие байки товарищей, упростили процесс их изложения до предела, заливаясь смехом после реплик вроде: "Анекдот номер 46!".

В БП действуют несколько конкретных типов персонажей, каждый из которых несет определенные функции и обладает характерными чертами. Оценка каждого из них, разумеется, находится в прямой зависимости от взаимоотношений с героем песни.

Однозначно положителен образ матери. Родная, дорогая, милая, старенькая, больная, бедная, добрая — такие и только такие определения могут быть применены к ней. Действия "мамаши" также не отличаются разнообразием: разве что "передачку принесет" (редкий, просто исключительный пик материнской активности отмечен в песне "Огни притона заманчиво мигают...": "Дитем он был, и мать его кормила, Сама не съест, а все для сына сбережет. С рукой протянутой на паперти стояла, Дрожа от холода, в лохмотьях, без пальто"). В целом "обязанности" матери в блатном фольклоре — любить, наставлять, ждать и обязательно плакать. Блатная лирика, как правило, сентиментальна, поэтому ни одна встреча главного героя с матерью не обходится без слез с той или другой стороны. Такова мать и в единственной "блатной" песне Высоцкого, содержащей этот образ:

Мать моя давай рыдать,

Давай и думать, и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя давай рыдать,

А мне ж ведь, в общем, наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

("Мать моя давай рыдать")

Многие песни блатного фольклора построены на очных или заочных диалогах сына с мамой. Чаще всего они укладываются в единую схему: сначала звучат "заветы родной матушки" (сводимые к формуле "не воруй — посадят"), затем непутевый сын нарушает их, за что и расплачивается неволей. В конце концов, убедившись (как правило, с опозданием) в материнской правоте, герой просит прощения. Его отношение к матери всегда исполнено почтения, искренней любви и глубокого уважения. Это тоже канон.

Мать в блатной песне — это воплощенное добро, которое довольно пассивно противостоит силам зла, как окружающим нашего героя, так и находящимся в нем самом. Но в фольклоре, несмотря на свою правоту (в принципе блатными признаваемую), беспомощное добро не может одержать верх над активным злом. Со злом в состоянии тягаться лишь зло еще большее — не потому ли такую популярность в БП имеет мотив мести как возмездия за измену или предательство?

Если на полюсе добра блатной песни сиротливо понурилась фигура матери, изредка заменяемая (дополняемая) фигурой сестры, то на противоположной стороне толпятся многочисленные злые силы, противостоящие герою. Они чаще всего воплощены в представителях государственной власти. Это как бы враги в чистом виде, по определению, а рядом с ними — изменники: люди, предавшие воровское дело либо непосредственно героя. Такие персонажи, хотя порой и выписаны более ярко ("чекиста, суки, кованый сапог", часовой на вышке "словно сыч на дереве сухом" и т.п.), все равно существуют и действуют в рамках канона. Злость, грубость, подлость, лживость — основные характерные для них качества. (К слову, аналогичными характеристиками в нормальном — "фрайерском" для блатных — мире обычно наделяют самих воров).

Безусловно, главным врагом блатного является прокурор, которому в песенном фольклоре отводится самое видное место. Порой за ним "замечаются" некоторые человеческие чувства, но это скорее исключения, нежели правило (и, предположим, "горькие слезы" способствовавшего осуждению собственной дочери прокурора ("Там, в семье...") — повод никак не для сострадания: садил других — испытай на себе!).

Персонажи рассматриваемой группы играют существенную роль — либо их поступки оправдывают совершение героем преступления (практически все песни, сюжет которых основан на мести обидчику), или же непосредственно отправляют его в заключение, безжалостно ломая "молодую жизнь" ("Прокурор нанес печаль-разлуку, Суд на наше счастье и покой... поднял окровавленную руку"). Недаром в вариантах некоторых песен слова "судья" и "судьба" выступают контекстуальными синонимами: "...и судьба читает приговор".

В полном соответствии с каноном поданы описанные образы и в соответствующих песнях Высоцкого:

Я так тогда просил у старшины:

"Не уводите меня из Весны!"

("Весна еще в начале")

За хлеб и воду, и за свободу

Спасибо нашему совейскому народу,

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе —

Спасибо нашей городской прокуратуре.

("Мы вместе грабили...")

Все позади — и КПЗ, и суд,

И прокурор, и даже судьи с адвокатом...

("Мать моя давай рыдать")

Кстати, адвокат в блатном фольклоре, как ни покажется странным, обычно примыкает к ряду представителей власти, олицетворяющих зло. Его основная функция — быть носителем дурной вести: "Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик, Сказал: не миновать тебе расстрела!" ("Когда с тобой мы встретились...").

Образ подруги может оказаться как родственным образу матери (верная любимая женщина), так и близким образам врагов (изменница). Прочие типажи — отец, брат, друзья — значительно менее существенны, они, так сказать, уже сливаются с фоном, на котором действуют основные фигуры (за исключением тех немногочисленных случаев, когда, скажем, отец героя песни является служителем закона (песни "Сын прокурора" и "Дочь прокурора") или же наоборот — вором ("Ты будешь вор, такой как твой папаша," — Роняя слезы, говорила мать...")).

Повторимся, в рамках этих заметок нет возможности остановиться на данной теме подробнее, хотя при всей краткости изложенного можно заметить не только сюжетное, но и более глубокое родство ряда ранних песен Высоцкого с БП.

Что касается соотнесения со второй частью нашего определения, то известно (и отмечено в литературе) заметное количество случаев фольклорного бытования песен Высоцкого. Это, с учетом их обозначенных выше особенностей, дает все основания причислить такие песни к блатным. (Опубликованы и "опровержения": скажем, бард В. Туриянский утверждает: "Я-то блатных знал достаточно, и никогда они не пели и не будут петь Высоцкого. Песня про несчастного сына прокурора — вот их уровень". Однако такие заявления опровергаются, в частности, наличием — и в нашем непосредственном распоряжении — рукописных песенников, включающих песни В.Высоцкого, и составленных в местах лишения свободы.

Необходимо отметить, что далеко не все тематически родственные БП песни Высоцкого обрели фольклорное бытование. Так, не произошло фольклоризации "Побега на рывок", в отличие от чрезвычайно близкой по сюжету песни "ЗК Васильев и Петров-ЗК".

"Всерьез, — замечают в упоминавшейся работе А. Скобелев и С. Шаулов, — назвать Высоцкого автором блатных песен совершенно нелепо, поскольку авторская песня принципиально отлична от любой разновидности песни фольклорной, в том числе и блатной".

Не согласиться с этим нельзя, хотя стоило бы сделать существенное дополнение: Высоцкий — автор песен, ставших блатными (то есть, автор исходных текстов ряда БП). Между прочим, очевидно, что исходный вариант любой фольклорной песни является авторским. Подобные примеры приведены, в частности, в статье В. Гусева "Песни, романсы, баллады русских поэтов": "Широко известная песня "Вдоль по улице метелица метет..." восходит к двум двустишиям стихотворения Д. Глебова "Скучно, матушка, мне сердцем жить одной..."... песня "Тройка мчится, тройка скачет..." воспользовалась... строфой стихотворения Вяземского "Еще тройка" и т.д.".

Точно так же основой для некоторых блатных песен послужили известные романсы (напр., "Затворница" Я. Полонского — для БП "На Арсенальной улице...", романс "Не говорите мне о нем" — БП "Вчера я был перед судом...").

В. Крупин в статье "На что уходит сила словотворчества?" пишет: "Тетради современных колонистов... содержат в себе не только... "Мурку"... Теперь там такие, например: "Нам вчера прислали из Угро дурную весть, нам вчера сказали, что Алеха вышел весь...". Последняя цитата представляет собой неточно воспроизведенные строки Высоцкого. Подобные изменения вполне закономерны для фольклора. Обратим, однако, внимание на один момент: расходящиеся с традиционной трактовкой основных образов тексты блатных песен имеют тенденцию приближаться к канону от исполнения к исполнению. Скажем, зафиксирован такой вариант песни "Я пишу тебе, голубоглазая...": "...Но чему-то глупо улыбается Старый ярославский прокурор. И защита также улыбается, Даже улыбается конвой. Слышу — приговор наш отменяется, Заменяют мне расстрел тюрьмой". Однако более распространены другие, например: "...И чему-то хитро улыбается Незнакомый толстый прокурор. Прокурор потребовал расстрела..." (кстати, такой вариант данных строк зафиксирован и на фонограмме исполнения этой песни Высоцким). Бытующие в блатном фольклоре тексты Высоцкого также "уточняются" — к примеру, в песне "О нашей встрече что там говорить! Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий..." вторая строка приобрела вид: "Я ждал ее, как ночи перед бегством", а вместо авторского варианта "Не ври, не пей..." звучит: "Не время петь...".

Соответствие некоторых ранних песен Высоцкого канонам блатного фольклора может являться как одной из причин перехода части из них в фольклор, так и следствием удачной авторской стилизации.

Иной раз это удачно найденная форма решения глубоких художественных задач ("Так оно и есть..."). В другом случае — откровенная пародия ("У тебя глаза — как нож") или своего рода игра, предполагающая знание слушателем блатного фольклора либо каких-то конкретных песен (скажем, начальные строки текста Высоцкого "Я не пил, не воровал Ни штанов, ни денег, Ни по старой я не знал, Ни по новой фене..." отсылают нас к фольклорному "Я не крал, не воровал, Я любил свободу..."). Стихотворение "Давно я понял: жить мы не смогли бы..." (написанное в форме письма осужденного бывшей своей жене) знакомым с БП читателем может быть воспринят как вариант блатного текста "Письмо матери (любимой)" ("Ты пишешь мне, что ты по горло занят, А лагерь выглядит суровым и глухим. А ведь у нас на родине в Рязани Вишневый сад расцвел, как белый дым"), восходящее в свою очередь к стихотворениям С. Есенина и таким образом выступающее здесь в качестве "песни-посредника" (используем термин Д. Глебова).

Надо сказать, что сами блатные песни постоянно переплетаются, цитируют друг друга и кажутся порой одной бесконечной песней. Периодические заимствования из блатного фольклора в ранних ("блатных") песнях Высоцкого выглядят на этом фоне вполне органично. Так, например, строки песни "ЗК Васильев и Петров-ЗК" — "И вот по тундре мы, как сиротиночки, Не по дороге все, а по тропиночке" вызывают в памяти знаменитую "По тундре, по железной дороге..." Здесь уместно упомянуть сохранившуюся фонограмму исполнения Высоцким своеобразного попурри, в котором, помимо строк последней, звучат строки романса "Журавли".

Вместе с тем и жанрово далекие от блатной песни произведения Высоцкого порой заставляют вспомнить БП. "Работал я на ГЭСах, ТЭЦах и каналах, Я видел всякое, но тут я онемел," — пишет Высоцкий в набросках к "Лукоморью". Сравните с фольклорными строчками: "Строил трассу, строил дамбу и канал, Но такой красивой трассы не видал". В черновике песни Высоцкого "Про двух громилов, братьев Прова и Николая": "Мы живем в большом селе Большие Вилы, Нас два брата, два громилы. Я ошибочно срубил дубову рощу, Брату это даже проще". В блатном фольклоре: "Нас со Пскова два громилы, Один я, другой Гаврила". "Баллада о детстве": "...Когда срока огромные Брели в этапы длинные... По Указу от тридцать восьмого..." вызывает в памяти фольклорное: "Этап на Север — срока огромные, Кого ни спросишь — у всех Указ"...

Можно утверждать, что блатная песня была освоена Высоцким наряду с классической литературой как неотъемлемая часть культурного контекста. Так же, как воровской закон и лагерный быт стали неотъемлемой частью жизни советского и постсоветского общества.

________________________________________

ЛИТЕРАТУРА:

Абрамова Л., Перевозчиков В. Факты его биографии. — М. — 1991, с. 28.

Воронова М. Стилистические средства маркировки лирического и ролевых героев В.С.Высоцкого //

В.С.Высоцкий: исследования и материалы. — Воронеж. — 1990, с. 125.

Гусев В. Песни, романсы, баллады русских поэтов: Вступит. ст. // Песни русских поэтов. В 2 т. Т. 1. — Ленинград. — 1988, с. 53.

Новиков В. В Союзе писателей не состоял. — М. — 1991, с. 123.

Крупин В. На что уходит сила словотворчества. — Литературная газета. — 1981. — 28 окт.

Лихачев Д. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона. — М. — 1992, с. 369.

Скобелев А., Шаулов С. В.Высоцкий: Мир и слово. — Воронеж. — 1991.

Туриянский В. Пейзаж времен империи // О Владимире Высоцком. — М. — 1995, с. 184.