Леонид Филатов: единственное напечатанное при жизни стихотворение Высоцкий подносил к лицу, вдыхал запах бумаги, типографской краски и не мог надышаться

— Не сделать эту передачу я не мог. Это мой долг. Только делать программу было чрезвычайно трудно. По многим причинам. Но главное: все уже давно говорено-переговорено. Все штатные ораторы уже высказались. Все близкие по сто раз прогнали одно и то же... Очень сложно было что-то такое раскопать, что еще не примелькалось на экране.

— Раскопали?

— Кое-что... Не могу сказать, что эти кадры совсем никто не показывал. Но то, что они не заезжены до дыр, — точно. За это я хочу сказать спасибо Людмиле Гордиенко, руководителю передачи и редактору. Вошли мои стихи о Володе. Но у нас не было задачи поразить зрителей чем-то неслыханным. Не забывайте, что есть жесткая программная сетка — 30 минут.

— Неужели даже для Высоцкого вам не сделали исключения?

— Что вы! И на этом спасибо! Ведь были слухи, что ОРТ вообще не подпишет с нами договор. К счастью, слухи так и остались слухами.

Но были в подготовке передачи трудности и другого рода. Ведь "наш человек" очень ревнив по отношению к своим кумирам. Одно неосторожное слово, неверно переданная интонация — и сразу со всех сторон сыплется гневное: "Как ты мог?! Ты кто такой?! Ой-ой-ой! "Володя"! Да как ты смеешь называть его Володей?" Этим нападкам подвергались все артисты Театра на Таганке, кто хоть раз заикался о нем.

— Но, может быть, это простительно?

— Может быть. Ведь народ настолько сроднился с ним: "Он — мой. Моих не трожь!" Только надо сразу оговорить, что "трогать" никто и не собирается!

"Ну-ка, давай, покажи людям пародии-то!"

— Но вы знаете, когда в прессе появлялись публикации, что Высоцкий был наркоманом, алкоголиком, многим было неприятно. Это та сторона жизни, на которой, наверное, не надо все — таки было делать такой сильный акцент...

— Наверное... Но, во-первых, если говорить о Марине Влади, мы же не можем ей приказать. Она — человек другого воспитания и все-таки другой страны. И ее книга — это ее взгляд. Не более того. Это не истина в последней инстанции. Сколько людей, столько и взглядов.

— А каков ваш взгляд?

— Начнем с того, что друзьями мы не были. Приятелями — да. Наши отношения можно назвать ровным товарищеским альянсом. Ведь я только-только пришел на Таганку после студенческой скамьи, а он уже был знаменитым артистом. То есть целая пропасть. Вообще многие Володе были обязаны. И не чем-то туманным, а совершенно конкретными вещами. Я не исключение. Когда мне было очень худо — разумеется, еще до всех инсультных историй, — он уложил меня в больницу к своим врачам, занимался мною, всех обзванивал. Хотя, повторюсь, близким ему человеком я не был. И главное... Вот делал я пародии свои.

— И знаменитые записи еще по всей Москве ходили?

— Да-да. Но это было потом, а сначала-то я стеснялся с ними на сцену выходить. Да что там, просто боялся! Ведь это же претензии: должно быть смешно похоже... А вдруг отзвука у зрителя не будет? И что? Уходить потом под шорох собственных ресниц?.. Словом, показывал только своим в театре. Но вот идет как-то во Дворце искусств в Ленинграде не то встреча, не то концерт. Володя стал меня заставлять: "Ты что, дурак?! Ну-ка, давай, покажи людям пародии-то!" Я говорю: "Да не могу я, Вова. Я на деревянных выйду, грохнусь еще. Ты что! Тут же навык надо иметь, нахальство определенное..." А он: "Вот навык с нахальством и придет!" Но я все равно стоял за кулисами и думал: сейчас прочитаю что-нибудь из Маяковского, и баста. Вдруг слышу: Володя — он же и вел эту встречу — объявляет, что я буду читать свои пародии. Тут уж деваться некуда — пришлось читать.

— Ну и...

— Был, конечно, большой успех. А он потом говорит: "Ну, ты понял, какой ты дурак?!" Так что, если бы не Володя, я, возможно, и не рискнул бы никогда обнародовать свои пародии. Потом-то уж читал их в Будапеште, и в Москве. Он ведь меня стал везде таскать, как любимую говорящую игрушку. Шучу, конечно. Он был очень деликатным. Умел уважать в других что-то такое, что тонко чувствовал, но сам так же сделать не мог. Так Высоцкий стал моим "крестным отцом"... Да и вообще, быть рядом с ним и не испытывать его влияния было невозможно. Он придавал людям такую отвагу, веру в себя. Надо было только уметь ею воспользоваться. Он умел "подсадить" — замолвить слово "перед кем надо": "О-о! Вы его просто еще не знаете! Этот себя еще покажет!" Не только обо мне — обо всех, к кому он так или иначе благоволил.

"Эх, дурочка, знала бы ты, кого везешь!.."

— И это при том, что самого Высоцкого держали подчас просто в ежовых рукавицах.

— Да. Володю ведь не печатали. Я видел сборник "День поэзии". При жизни напечатанные его "буквы". Одно стихотворение всего! И помню, как он принес его на спектакль "Гамлет". Я-то, как ни странно, уже был избалован печатью — в Ашхабаде еще в детстве печатал стишки всякие. У меня уже не было такого отношения к "типографским словам". А у Володи... Я когда увидел его, чуть не расплакался. Он сидел как ребенок, как пацан: такой расслабленный, обалдевший. "День поэзии" лежал на столе и был раскрыт на его стихотворении. И он подходил — но не перечитывал!— брал так бережно, подносил к лицу, вдыхал запах бумаги, типографской краски и не мог надышаться... Это был действительно непередаваемый восторг!.. Хотя, может быть, я и не очень значительные вещи рассказываю?...

— Иногда самые незначительные вещи складываются по кусочкам в огромную картину...

— Ну тогда вот еще. Сам я, правда, не видел. Но этот рассказ очень ложится на ту кальку, которую я себе представляю. Он ведь свою жизнь смотрел, как кино: Марина, песни, сумасшедшая слава на всю страну. Действительно, какая-то заэкранная жизнь. Как будто не с ним. Хотя, конечно, знал себе цену, но все равно относился к этому как-то отстраненно. И вот тому пример. Он полетел как-то с театром на гастроли. Сел и закурил. Подошла девочка-стюардесса, говорит: "У нас не курят". "Опустила", как говорят сегодня. Он потушил сигарету. Через какое-то время опять закурил. Та опять идет: "Мне что, командиру пожаловаться?" Он снова потушил сигарету. Потом не выдержал — ну курить-то хочется! снова зажег. А девочка опять, как назло: "Ну мне как с вами разговаривать?" Тут он уже окончательно расстался с надеждой закурить, погасил сигарету. Но когда девочка, покачивая попкой, уходила в даль салона, он, словно про кого-то другого, сказал: "Эх, дурочка, знала бы ты, КОГО везешь!.."

— До девочки, наверное, так и не дошло.

— Да и не в том дело. Он так по-детски это сказал: э-эх, дескать, кого же ты не узнала!.. Жаль, что в письменном виде уйдет та интонация, которую я пытаюсь передать... Да что там! Он бывал всяким.

И о-очень крутой, и очень нежный к кому-то. Но понять систему его отношений, его выбора трудно. Потому что среди обогретых им людей были те, кто мне чрезвычайно несимпатичен. И наоборот, среди тех, к кому он был совершенно равнодушен, были, на мой взгляд, очень яркие, очень достойные люди. Называть фамилии я не хочу... Но, самое главное, он был очень отличающийся от всех. ОТ ВСЕХ! А чем, непонятно до сих пор. Алла Демидова говорила, что его магнетизм распространялся и на мужчин, и на женщин. По-разному, но захватывал!... Когда я пришел в театр, после того, чему нас учили — Станиславский, Вахтангов, то-се, петельки-крючочки, — мне казалось, Володя играл совершенно вне грамоты. Но убедителен был необычайно. Не оторваться. И вроде бы должно все было быть мимо, ан нет — его игра била точно в цель. Вот это загадка. Он сам говорил очень смешно про это: "Дайте пьесу в стихах, и я вообще все что угодно сыграю. По хроматической гамме!" И когда говорят, что поэт он был великий, а актер — так себе, не верьте. Он просто был вне правил. В другой системе координат.

Конечно, мы догадывались, что Володя — человек гениальный. К сожалению, масштаб его истинный обнаружила только Смерть. Вот такой обрыв — бах! Думаю, этого не предполагал никто. Ни папа, ни мама, ни даже, рискну предположить, Марина. Потому что, какая она ни русская, но все-таки "не наша". Поэтому понятие "слава" для нее в чем-то другом. Но когда она увидела это сумасшествие — как ахнула вся страна!.. Ведь Володи не стало во время Олимпиады. когда в Москву никого не пускали, когда информации никакой, все замалчивалось, и вдруг такое случилось!.. До Олимпиады ли было?.. Прошло уже 20 лет. А все это словно только вчера было...