памяти Булата Окуджавы

Разумеется, невозможно сказать о Булате Окуджаве что-то такое, что еще не было сказано за минувший год. Он слишком много значил в жизни миллионов современников. Они были бы иными, если бы не было Окуджавы, потому что он оказал огромное влияние на то, как мы смотрели на окружающий нас мир, как мы его чувствовали, думали о нем, говорили, пели. В сердцах и умах складывалась определенная позиция отношения ко всему, что нас окружало, начиная с городских улиц, старых московских квартир, новогодних елок и кухонных застолий и кончая туповатой властью, которая умеренно заботилась о своих подданных, уделяя все-таки более всего внимание тому, чтобы "держать и не пущать". И в этой обстановке, в эти времена песни Окуджавы учили нас видеть бесконечно милое, теплое и трогательное в самом повседневном и обыденном – воздушном шарике, немыслимом берете кондукторши, троллейбусе на ночной улице, асфальте старого Арбата.

В связи с Булатом Шалвовичем два эпизода, пожалуй, наиболее значимы для меня. Первый – начало знакомства с его песнями. Январь 1960 года. Вместе с группой таких же юных едем на студенческие каникулы в Приокско-Террасный заповедник, под Серпуховым. Меня взяли в компанию студентов-биологов. Новая компания, новые лица, новые песни. И вот, новое имя – Окуджава. Сначала даже не очень было понятно, кто это: он или она? Окуджава, Акутагава...? Очень скоро все встало на свои места. А песни сразу захватили и очаровали. Да это все про нас – это мы едем среди ночного леса в новеньком автобусе. Это нас тиранит водитель, ну пусть не три, но уже почти час по ухабам зимнего неширокого шоссе. Все мы совсем недавно могли стать "ни в чем не виноватыми" солдатами, но – слава Богу, – поступили в институт и оттуда не берут в армию. А про войну, что она подлая, – это уж вообще невероятно смело, почти как про Леньку, который "королевой не успел обзавестись". Мне кажется, что после этих песен у меня по-новому прорезался слух на все милое и трогательное в окружавшей нас обыденности, вся жизнь стала добрее и прекраснее. Люди стали легче понимать вместе и переживать что-то очень важное, почти запретное. И от того связи между ними становились теплее, человечнее. Песни объясняли нам мир, друг друга и самих себя.

Второй эпизод, – много позже, – 1992 год, знакомство с самим Булатом Шалвовичем. Между этими датами не было провала во внутренней связи с его песнями. Они всегда были чем-то необычайно надежным и радостным в мироощущении. После знакомства регулярные встречи с Булатом Шалвовичем в Комиссии по Вопросам Помилования продолжались до конца апреля прошлого года, когда он уехал на месяц во Францию.

Признаться, поначалу я как-то даже немного испугался перспективе знакомства с таким знаменитым человеком. А вдруг реальность не совпадет с тем образом поэта, который сложился в сознании за многие предшествующие годы? Он может оказаться, например, отстраненным, холодным, суховатым, капризным... Да мало ли каким? Я был безмерно счастлив, что мои опасения абсолютно не подтвердились. Образ живого, реального Окуджавы совершенно совпал с тем, который существовал ранее, обогатившись при этом непосредственными впечатлениями от этого удивительно тонкого, милого, скромного и необычайно обаятельного человека. При этом он прекрасно понимал свою значимость, но нисколько этим не превозносился. Наиболее поражавшей меня чертой Булата Шалвовича была, пожалуй, его неизменная склонность к самоиронии. Он был наполнен всевозможными историями о самом себе, с присущим ему мягким юмором подтрунивал над своими слабостями, ошибками, курьезными ситуациями, в которых оказывался.

Как-то раз я даже позволил себе спросить его об этом. Хотя Булат Шалвович был в общении очень прост, тем не менее его деликатность естественным образом настраивала и на деликатность по отношению к нему. Я спросил, каким образом ему удалось совершенно избежать превозношения и какого-либо высокомерия, что при его потрясающей популярности могло бы быть почти неизбежным? Одновременно с вопросом, я предложил и свое гипотетическое объяснение: не от того ли, что Ваша молодость пришлась на войну и Вам сразу пришлось столкнуться с самыми главными вещами – угроза смерти, взаимовыручка, нелепости и жестокости войны, многое другое, по сравнению с чем преимущества или утраты в мирной жизни выглядят мелкими, а часто совершенно ничтожными, не стоющими особого беспокойства и борьбы. Похоже, Булат Шалвович согласился с моим объяснением.

Для всех, кто любил Булата Окуджаву, все его творчество, он сам, – останутся навсегда частью нашего "я": нашей жизни, нашей судьбы. Великая милость Божия проявилась к поколениям, знавшим Булата Окуджаву, в том, что он был, что мы знали его песни, знали его самого. Он, сам того не подозревая, был вестником Божьего милосердия и любви, отогревавшим наши сердца.