Умер Булат.

Надену на голову

черный плат.

Пойду в храм,

за упокой души его

Богу поклон отдам,

чтобы взял душу Булата

из больничной палаты

в Свои Палаты.

Прегрешений, Господи,

ему не вмени.

Да будут прощены они.

Близких его

поддержи и утешь.

На сердце рубец

еще так свеж!

Не помню точно, в пятьдесят пятом или в пятьдесят шестом году появился в литобъединении "Магистраль" тридцатилетний Булат Окуджава. И потом у меня дома. На моем тогда еще не совсем разбитом пианино играл свои первые песни: "Последний троллейбус", "Из окон корочкой несет поджаристой"... Кажется, целый год он сидел на занятиях "Магистрали" и ничего не читал. А потом посыпались первые стихи, еще не песни. И вдруг они стали песнями. Их распевали в домах, записывали на пленку. Булат выступал в огромных аудиториях. Однажды, помню, была такая толпа, что он сам не мог протолкаться на свой концерт. Кто-то взял его за руку и провел на сцену.

Он был одет как самый рядовой москвич. На нем был серый рябенький костюм букле. Настоящий москвошвей. На ногах бутсы. "Ах, я московский муравей!.." Истино это так и было. "Московский муравей" обрел голос. И тысячи "московских муравьев" как открытие о себе слушали его песни.

Вспоминаю свой день рожденья. Человек двадцать собрались в пятнадцатиметровой комнате. Мы ни о чем не говорим, не читаем своих стихов. Сидит за столом Булат и жена его Галя. Мы поем его песни и не можем остановиться. В то время не было ни одной газеты, газетки и газетенки, которые не писали бы, что песни Булата Окуджавы пошлость и мещанство. А они завоевали мир.

На одном выступлении к Булату подошла девушка и спросила: — Можно мне подержаться за вашу пуговицу?

Он говорил по поводу своих поклонников: — Когда меня поведут в тюрьму, никто из них не пойдет за мной. — Он знал цену славы и цену людям.

Булат был человеком благородным. Сколько знаю его, он не совершил ни одного некрасивого поступка. И чувство собственного достоинства было присуще ему в высшей степени.

В те годы мы все были очень бедны. Мы заходили в кафе ресторана "Пекин" и вскладчину заказывали, что было нам по карману. Иногда даже бутылку кефира. Официантка негодовала, пыталась быть дерзкой. Но Булат ее так осаживал, что она становилась даже очень предупредительной, шелковой.

Между прочим, Булат не знал нотной грамоты. Играл по слуху на гитаре и на рояле. Один мой знакомый композитор сказал, что Булат Окуджава — лучший мелодист среди музыкантов, пишущих песни. В первые годы жизни его в Москве мы общались тесно. А потом встречались только в Доме Литераторов или на его выступлениях. Я редко звонила ему, понимая, что у него много друзей по всему миру. А в старости мы как-то сравнялись. Однажды он пришел ко мне в Переделкино и подарил мне одну из тогдашних последних книжек. Мы очень хорошо поговорили и я уже не стеснялась, иногда звонила ему. В свое время он мне помог. У меня очень сильно болела мама и он прислал мне деньги.

Не знаю как об этом сказать, но за несколько лет до его кончины мне стало казаться, что на нем лежит печать ухода. Шелестящий, тихий голос и что-то еще в облике непередаваемое.

Перед его последней поездкой за границу мы говорили с ним по телефону и договорились, что я дам ему на прочтение поэму о любви. Мне было дико, что она написалась в старости. А он сказал, что возраст тут никакого значения не имеет. И вот нет Булата. И все же он есть, потому что такие люди не уходят и не забываются.

12 апреля 1998 г.