Он никогда не форсировал звук и не разворачивал грудь перед публикой. Прятал громадную застенчивую душу. Наверное, его душа уже обрела покой и блаженство там, в небесном Арбате.

Что Булат Шалвович Окуджава великий человек, поэт, прозаик, композитор, певец, гитарист, артист, я понял далеко не сразу.

В начале шестидесятых появилась авторская песня. Меня это оставило равнодушным. Я был вполне доволен существованием русского уличного романса-баллады. Того, что сейчас Эдуард Успенский так удачно вспоминает в передаче "В нашу гавань". Любил песни вроде "Я был батальонный разведчик, а он писаришка штабной", "На Дерибасовской открылася пивная". В армии разучил с однополчанами "С деревьев листья опадают, ёксель-моксель". Пели в строю так, что старшина не улавливал ни куплетов, ни припева.

Считал хорошим народным произведением "Товарищ Сталин, Вы большой ученый". Потом узнал, что это лагерное сочинение моего друга Юза Алешковского.

Песни туристских авторов представлялись вариантами советских, исполняемых по радио песен. Действительно, чем, по сути, "А я еду за туманом" (кажется, Кукина) отличалось от "Едем мы, друзья, в дальние края" Иодковского? Несколько раз, услышав песни Булата Окуджавы, не прислушался.

В эти времена Булат как-то приехал в Ленинград. Созвал в номер Октябрьской гостиницы молодых неофициальных и полуофициальных людей. Я тоже попал. С приятелями сел подальше от других, ближе к кровати. Выпивали и трепались, не слушая, что пел Булат. Он довольно обидно обратился. Не то господа, не то товарищи. "Не могли бы вы не так громко пить водку? Или же идите в коридор." Мы обиделись и стали пить водку потише.

С годами я все чаще начал ловить себя на том, что вспоминаю мелодии, строчки и голос Булата. Мелодии были запоминающиеся, но не надоедающие. Голос трогательный, домашний. А строчки иногда встряхивали и озаряли.

Услышав: "Умный любит учиться, а дурак учить," – я мгновенно понял, почему из всех стихов Бориса Леонидовича Пастернака мне меньше всего нравится "Быть знаменитым некрасиво". Борис Леонидович обращался, конечно, к себе. Но могло показаться, что он учит кого-то другого не заводить архивов и не трястись над рукописями.

Еще я вдруг самостоятельно догадался, что ведь и письменная поэзия происходит от пения. Проза, скорее всего, от сказки. А настоящий поэт, как пушкинский Арион, должен петь тем, кто в это время напрягает парус. Сам Пушкин уже, по всем свидетельствам, свои стихи не пел. Но Булат был, несомненно, настоящим, поющим как древние Гомеры, поэтом.

Лет через тридцать после встречи в гостинице, знакомясь с Булатом, я сказал, что мы уже знакомились. Оказалось, он начисто забыл этот случай в Октябрьской.

В столовой Летней школы Норвичского университета мы усаживались рядом. Я уже понял, что накладывать себе полные тарелки со стоек не стоит. Разноцветная свежая американская еда занимает в желудке столько же места, сколько наша отечественная. А Булат еще не мог устоять перед кусками дыни, персиками, грушами и другими занимательными фруктами. Чувствуя, что ему не доесть, он начинал сбрасывать лишнее на мою уже опустошенную тарелку и подмигивал. Я старательно съедал. Уж очень убедительное было подмигивание.

Потом мы курили под деревьями. Булат привез из России, по-моему, "Приму" без фильтра. Но чтобы не огорчать жену Олю, бросал, не докурив до конца. У него уже была операция на сердце.

Потом мы вместе с Фазилем Абдуловичем Искандером, Вячеславом Всеволодовичем Ивановым, Львом Владимировичем Лосевым и еще несколькими отменными учениками жизни шли смотреть программу "Время". Утром ее американцы записывали через спутник. Днем показывали нам и студентам Летней русской школы Норвичского университета.

Там я, сидя рядом с Булатом, впервые увидел генерала Лебедя. Он еще был командующим Приднестровской армией. Меня удивило, что у него не висит житвот над ремнем, и что Лебедь говорил коротко и все по делу.

— Что-то он не очень похож на советского генерала, – сказал я Булату.

— Ты прав, – задумался Булат. – Он похож на латиноамериканского генерала.

— Ты имеешь в виду, наверное, Пиночета?

Булат усмехнулся утвердительно.

Я ему рассказал, что Пиночет, еще будучи адмиралом, был в числе иностранных членов Географического общества СССР. До знаменитой чилийской перетряски. За исследования и перетряски Антарктики. Я узнал это, будучи разнорабочим в Географическом обществе. Мы решили, что Лебедю тоже не мешает попробовать проявить себя в науке или литературе. Если он хочет сделать Россию такой же процветающей страной, как стала Чили.

Потом мы виделись в Питере. Последний раз Булат сидел на сцене, когда публика умоляла Бориса Гребенщикова спеть. Боря сказал, что не смеет в присутствии учителя. Сам Булат уже не пел. Ему было трудно. Он попросил Борю. Потом пел Саша Дольский. Потом Юра Шевчук. Они научились у Булата неотразимой убедительности. Алеша Хвостенко тоже настоящий поющий поэт. Прекрасный диск записал с "Аукцыоном" – "Чайник вина". Хорошую песню поют Иващенко и Васильев про дворника Степанова. У Булата остались ученики.

Хотя Булат учил только в одной песне. И то не со своей музыкой, а с безупречной мелодией Исаака Шварца: "Не обещайте деве юной любови вечной на земле".

июль 1997 г.