Автор этих воспоминаний об Александре Галиче — известный нейрохирург Эдуард Кандель, чьи жизнь тесно переплетена с судьбами многих деятелей литературы и искусства. Владимир Высоцкий посвятил ему шуточную песню, в которой есть такие строки: "Он был хирургом даже нейро, специалистом по мозгам, на съезде в Рио-де-Жанейро пред ним все были мелюзга..."

Так начиналось...

Более четверти века прочная дружба связывала меня с Александром Аркадьевичем Галичем. Полагаю, что это дает мне право называть его в этих заметках Сашей, как это было все долгие годы. Мы познакомились случайно, в 1949 или 1950 году (точно уже не помню), в доме поэта Георгия Рублева, ныне почти забытого, хотя его песня "Севастопольский вальс" и сегодня звучит иногда по радио. В связи с многолетней болезнью он почти всегда лежал в постели, но его квартира в Телеграфном переулке была тем, что называют "открытый дом". И Жора, и его веселая, говорливая, гостеприимная жена Тоня, и вся легкая, свободная атмосфера этого дома притягивали творческих людей, молодых писателей, поэтов, композиторов.

В эту квартиру без звонков и приглашений приходили по вечерам люди и без долгих прощаний уходили. Они говорили обо всем на свете, читали стихи, спорили о литературе. Галич, как и все, приходил в этот дом неожиданно, обычно один. К этому времени он уже был известным драматургом. Его комедия "Вас вызывает Таймыр" шла в десятках театров страны.

Саша выглядел вполне благополучным и довольным судьбой человеком. Он хорошо, даже изысканно одевался, что в те годы было необычным, благо денег у него достаточно — десятки гонорарных ручейков от "Таймыра" сливались в немалые суммы.

То, что Саша выглядел барином, меня вначале несколько раздражало, и дружба установилась не сразу. Я в те годы еще донашивал фронтовую офицерскую гимнастерку и точно помню, что рубашки и галстука у меня не было.

Взаимная симпатия, а затем и дружба появились позже. Этому в немалой степени способствовало то, что мы с Сашей нередко возвращались от Рублевых вдвоем. В те времена машин еще ни у кого не было, и мы шли пешком, обычно поздно, в два-три часа ночи.

Мы шли по пустынному Бульварному кольцу и говорили, говорили обо всем на свете...

Октябрь 67-го

Это было в октябре 1967 года — примерно за две-три недели до очень торжественного празднования 50-летия Октября. Саша позвонил мне рано утром, что было весьма необычно, и сказал, что хочет срочно со мной поговорить. Через час мы с ним встретились. Было видно, что Саша чем-то очень взволнован. Во время прогулки по Красноармейской улице он рассказал мне, что вчера вечером у него был некий человек, которого к нему послал из Ленинграда Георгий Александрович Товстоногов. Он просил передать Саше, что накануне праздника его посадят. Сегодня это показалось бы чем-то диким и невероятным, но, как я прекрасно помню, у Саши, да и у меня, не возникло сомнений в реальности этой угрозы. Было также ясно, что такой человек, как Товстоногов, как говорится, зря не скажет. "Выход один,— сказал Саша,— положи меня к себе в клинику". Это, как мы оба прекрасно понимали, никакой не выход. И тем не менее арестовать больного человека в клинике... Ведь все же не 37-й...

Для меня это было тоже не простой проблемой. В клинику мы принимаем больных только для операций на головном и спинном мозге. И все же "официальная" причина для госпитализации Галича была. Он страдал приступами особой формой мигрени, связанной с одной из артерий под кожей головы. Короче говоря, Саша провел в клинике полтора месяца. Прошли праздники, и мы облегченно вздохнули. Я делал ему блокады каждые несколько дней. Подлечили его больное сердце. Это было хорошее время — мы виделись и разговаривали каждый день. Когда Саша выписывался, он вручил мне стихи, в которых были такие строчки: "Доктор Кандель и другие! Нет добра без худа... Ваша нейрохирургия — это ж просто чудо! Был я счастлив здесь, не смейтесь, тих и счастлив разом!.."

Песни

Многие из Сашиных песен рождались на моих глазах. Сейчас спорят, какая из них была первой. Мне Саша рассказывал, что самую первую он написал в Болшеве, в доме творчества работников кино. "...А за городом заборы, за заборами вожди..." В свой машинописный сборник "Книга песен" Саша ее не включил. Однако в книге "Поколение обреченных", которая вышла за рубежом после его отъезда, эта песня есть.

По-видимому, второй песней была шуточная, но весьма невеселая песня "У лошади была грудная жаба...", написанная вместе со Шпаликовым. Эту песню Галич включил в сборник.

В течение многих лет я наблюдал, как эти песни-стихи из забавы в дружеском кругу постепенно стали чем-то очень важным, а потом и самым главным в Сашиной жизни. И основной причиной, как я думаю, было постепенное формирование у него критического отношения к окружающей действительности, к фальши, бессмысленности и аморальности многих ее проявлений.

Саша был очень музыкален. Он прекрасно, практически профессионально играл на пианино — это, по-видимому, с детства. Играть на гитаре он научился позже, примерно в то время, когда начал писать песни. Помню, как он был доволен, когда ему удалось по случаю купить хорошую, старинную гитару с инкрустацией, какого-то знаменитого русского мастера прошлого века.

Кроме многих прочих достоинств, в песнях-стихах Галича есть несомненный признак поэтического таланта — яркие, неожиданные, удивительные рифмы: "первыми — перлами", "ветер — ефрейтор", "фортелей — Лефортове", "дуралеи — параллели"...

Однажды утром в Малеевке... Здесь сделаю маленькое отступление. Несколько лет подряд в августе я проводил свои отпуска именно в Малеевке. И не забыть мне красоту, столь недалекую от Москвы, русской природы, грибные леса, малеевские пруды, старый барский дом с колоннами...

Однажды утром в Малеевке я увидел Сашу, который сидел на скамейке с довольной улыбкой на лице. Он спросил: "Как ты полагаешь, можно придумать рифму к "Анти-Дюрингу"?" Подумав, я заявил, что это невозможно. "А я придумал,— сказал Саша,— "...запятым по пятам, а не дуриком, изучал "Капитал" с "Анти-Дюрингом". На следующий день вечером он спел нам одну из своих лучших сатирических песен — "Балладу о прибавочной стоимости". Я был горд и счастлив, когда Саша посвятил мне эту песню.

Во второй машинописный сборник Саша включил "Балладу о сознательности", но без посвящения. Думаю, этим он хотел оградить меня от неприятностей, вполне возможных в то время. Помню, как некоторые мои друзья и знакомые при встречах или по телефону с искренним страхом за меня говорили: "Ты знаешь, какую песню посвятил тебе Галич? Ты понимаешь, какие неприятности у тебя могут быть?" (Явных неприятностей не было, хотя я не исключаю: то, что меня десять лет не выпускали за границу ни на один научный конгресс, могло быть с этим связано). Сейчас во всех вышедших у нас сборниках Сашиных стихов-песен это посвящение есть.

Нужно сказать, что Сашины песни власти терпели довольно долго — лет шесть-семь. Известно даже было, что в начальственных домах его песни слушали, больше того — восхищались ими. В конце 1971 года все это внезапно кончилось. Что послужило толчком для неожиданного начала репрессий против Саши, до сих пор точно неизвестно. Весьма правдоподобная версия, распространенная в кругу Сашиных друзей, заключалась в том, что один из деятелей самого высокого ранга услышал запись его песен на свадьбе своей дочери. На следующее утро он (как в известном анекдоте) "не поленился" позвонить в Союзы писателей и кинематографистов и дать "ценные указания". Сразу же Сашу исключили из обоих Союзов, расторгли с ним все литературные договоры. Через короткое время Галичам стало просто не на что жить...

День рожденья, день кончины

Саша родился 19 октября. Много лет подряд в этот день я бывал у него дома. Обычно гостей было относительно немного, и, как правило, одни и те же близкие люди. Было шумно, интересно и весело. И Саша пел свои песни. Он всегда вспоминал, что этот день — особый. День открытия царскосельского лицея. В своей книге "Генеральная репетиция" Галич пишет, что он всю жизнь чрезвычайно гордился этим совпадением. Как известно, Пушкин посвятил дню лицейской годовщины несколько своих стихотворений. И в этот день Саша читал одно из них. Он знал и любил Пушкина, как мало кто из профессиональных литераторов. Хотя он и не говорил мне этого, я думаю, что еще в ранней молодости он выбрал себе актерский псевдоним по имени лицейского профессора словесности А. И. Галича, которого любил и уважал Пушкин ("Мой добрый Галич" — в "Пирующих студентах"). Были и другие причины особого отношения к Пушкину. Сашин дядя, старший брат его отца, был пушкинистом, профессором Московского университета. Сашино детство прошло в старинном доме в Кривоколенном переулке; его семья жила в квартире, составлявшей часть большого зала в этом доме, который за столетие до того принадлежал поэту Веневитинову. В этом доме и именно в этом зале (о чем свидетельствует мемориальная доска на фасаде дома) Пушкин в 1826 году прочел друзьям "Бориса Годунова".

...Прошлой осенью я стоял у могилы Саши и Ангелины Галич на русском кладбище Сен-Женевьев-де Буа. Всего в 25 километрах — Париж, а здесь — тишина, совсем подмосковный лес в красных и золотых красках осени, вокруг русские надписи на памятниках, прекрасные русские фамилии, а у входа — маленькая православная церковь с совсем игрушечной колоколенкой рядом с храмом...

Над могилой Галичей — черная гранитная плита и большой черный крест. На плите надпись: "А. А. ГАЛИЧ. 19.Х-19 г. — 15 XII-77 г.". И изречение из Нового Завета: "Блажени изгнани правды ради". Ниже надпись: "А. Н. Галич". Она появилась почти через девять лет после смерти Саши...