Все поклонники Высоцкого знают, что во время своих поездок в Париж к Марине Влади он записал несколько пластинок. Кому-то это всегда нравилось: для таких записей требовалась известная смелость, кто-то морщился: Высоцкий на этих записях – не такой подпольный, не такой привычный, слишком чистый звук, слишком назойлив оркестр позади него.

А как же все это происходило. Мы в гостях у аранжировщика Высоцкого – очень живого и вспыльчивого болгарина Константина Казанского, парижанина с 30-летним стажем. Прежде, чем приехать во Францию, Казанский успел побывать звездой болгарской эстрады и даже съездил в Советский Союз с гастролями. Но к 1970-му он потерял доверие властей и путь на радио ему был перекрыт. Константин уезжает в Париж. Здесь он сблизился со знаменитыми русскими цыганами – Володей Поляковым, Алешей Дмитриевичем, выступал вместе с ним как гитарист, а много позже написал о них в книге "Cabaret Russe".

Когда во Франции стал появляться Высоцкий, ни у кого не было сомнений, что самый лучший помощник для него – Константин.

— Когда и сколько раз вы записывали Высоцкого?

— Мы записали с ним вместе три пластинки. Первая была двойная, там было больше 20 песен. Это было в 1975 году для фирмы "Chants du monde ". Второй раз — в 1977 году для частных продюсеров, а потом пластинка вышла в "Полидор". Это "Натянутый канат". Самая же первая пластинка, которую мы записали, вышла только после смерти Высоцкого.

— Значит, самая первая из записанных вышла позднее других?

— Значит, история такая. Сначала мы записали то, что хотел Высоцкий. Там было 23-24 песни. И нужно было получить одобрение советской власти на эту пластинку. Одобрение получилось в такой форме: из 24 песен они дозволяли только три: если вы, говорят, хотите выпускать пластинки во Франции, у нас есть в России уже записи Высоцкого, которые мы сделали на самом высоком уровне, так что можете сделать компиляцию. Три песни ваши, остальные берите у нас.

А в Советском Союзе были записаны так называемые военные песни – "Сыновья уходят в бой", "Черные бушлаты". И тогда Высоцкий сказал: "О кей, они хотят, чтобы мы делали военную пластинку. Мы сделаем, только будем это записывать здесь, в Париже".

И год спустя, в 1976 году мы записали все эти дозволенные песни. Но записали так, как он хотел – очень маленьким оркестром, пару гитар. Эта военная пластинка вышла в 1977 году.

— Кто из вас кого нашел?

— Он не то, что нашел меня, он просто искал какого-то музыканта, который не обязательно бы был русским, но мог бы говорить по-русски. Который мог бы писать музыку, но лучше, чтобы он не заканчивал консерваторию и не имел менталитета людей, которые заканчивали консерваторию. И все. Просто так получилось, что 3-4 человека, к которым они обратились с Мариной, назвали мое имя. А оказывается, что мы были знакомы, не зная друг друга. Я работал с Дмитревичем, и была какая-то частная вечеринка, и там был такой американский художник. Мы спели пару песен и, конечно, там была Марина Влади с каким-то молодым парнем. И Димитревич говорит: "Вот, познакомься: Валентин". Он перепутал – не Владимир, а Валентин. И я с каким-то Валентином говорил 10-15 минут, и все. Я не думал, что это Высоцкий. Я только слышал тогда о Высоцком, мне казалось, что Высоцкий должен был быть более взрослый, более высокого роста и более утомленный, более пьянская морда должна была быть у него. Так вот это было за 2-3 месяца до того, как они меня искали.

— До этого вы слышали его песни?

— Есть очень хороший парень, полу-болгарин, полу-русский, которого зовут Олег Бранц-Поликаров. В 1971 году он принес нам в Париже 100 или 120 песен Высоцкого, о котором мы ничего тогда не знали. Я слушал все эти песни, потому что я тогда еще пел в русских кабаре, чтобы выбрать что-нибудь интересное. Это был уже специальный критерий. Конечно, нам тогда понравилось "Она была в Париже", "Ребята, напишите мне письмо", "Лукоморья больше нет". И с исторической точки зрения, болгары были первые, которые пели Высоцкого в Париже. Мы не все слова понимали, это все было почти по-цыгански.

— Вы можете напеть Высоцкого?

— Нет. Я пою песню, которую он мне подарил потом. Иногда пою "Погоню" — эта песня связана с моим личным воспоминанием о Высоцком. И это почти все.

— А что за песню он вам подарил?

— Эта песня называется "Черт побери". Я ее записал год тому назад, а подарил он мне ее в 1975 году. Эта песня имеет такую историю. Когда они хотели записывать пластинки в Советском Союзе, он написал 8-9 песен, чтобы из пела Марина. В конце концов, она спела 6. И остались там какие-то наброски. И в 1975 году после первой записи, которую мы сделали, он пришел и говорит, что у него есть песня для меня и что мы будем переделывать текст.

— А Высоцкий эту песню не пел?

— Нет. Но эта песня существует на записях. Но всегда ее пел я.

— Как было работать с Высоцким? Что вы об этом помните?

— Это чересчур общий вопрос. Работа шла очень хорошо, потому что оказалось,

что у нас были очень сходные человеческие подходы. Профессиональные – это другое дело. И из-за этого получилось, что я записал с ним три разные пластинки в трех разных граммофонных фирмах. Продюсеры менялись, но он всегда просил чтобы аранжировщиком был я. Мне кажется, это потому, что у нас были общие связи с человеческой точки зрения.

— Как вы это понимаете?

— Получилось так, что он в Париже себе создал семью. Когда он был в Париже, его приглашали, конечно, повсюду. Русская интеллигенция. Он просто выбирал куда идти, с кем быть, сколько времени оставаться. И так получилось, что у него были 2-3 дома в Париже, в которые он всегда приходил, знал что может прийти спать, есть, смотреть телевизор, как у себя дома. Это Марина, но она жила за городом. Потом они сняли квартиру, в которой я раньше жил, – это квартира моего дяди. И Миша Шемякин. Потом у нас дома. Потом у Таньки, которая сестра Марины. Он себя чувствовал очень хорошо. В Москве была такая тяжелая атмосфера. Поэтому для него Париж, каким он его себе сам сделал, был отдыхом невероятным. Но мы тогда себе этого не представляли. Поэтому я и говорю, что он себе создал такую семью, в которой он ни перед кем не отчитывался.

— А кто выбирал, какие будут инструменты при аранжировке, как это происходило? И почему он, который всю жизнь пел только под гитару, без других инструментов, согласился на идею оркестра?

— Это выдумал Высоцкий. Он хотел, чтобы так было, он хотел позади фолк. Но это было чересчур на мой вкус. Но это он хотел так. Почему? Надо было его спросить. Поэтому я говорю, что с человеческой точки зрения у нас были сходные моменты, но с профессиональной — нет. Так что это не вкус французских музыкантов, как пишут в России, а это вкус Высоцкого. Я был только портной. Он пришел и сказал: пиджак вот этот будет, шелк такой будет. И что я сделал, так это позади чуть-чуть, чтобы лучше было.

И мы все – Марина, я, Борис Бергман, который тогда помог найти музыкантов, – мы все хотели, чтобы ему казалось, что сделано так, как он хочет. Даже если кто-то из нас думал, а я уже думал тогда, что там чересчур фолк позади. Что некоторые песни можно сделать одной гитарой, или полгитары, или без гитары. Но это у него было в голове. Все было, как он хотел: его 23 песни.

— А как решался вопрос – Высоцкий хочет чтобы было громче, больше инструментов, у вас другое мнение. Был ли он покладистым человеком?

— Мы работали много, и он и я. Никто не кричал: что вы мне наделали! Мы очень хорошо друг друга понимали. Так что когда кто-то из нас настаивал, другой говорил: "Хочешь так – сделаем так". Не было конфликтов. Он хотел играть на гитаре, но чтобы его гитары не было слышно. Оказалось, что это невозможно. Он не мог петь без гитары. Это получилось только на другой пластинке. У него были очень плохие воспоминания об аранжировке, которую сделали в России. То что они профессионалы — это несомненно. Но они ему сказали, что все будет, как полагается. И получилось, что там оркестр играл постоянно, и он не мог даже петь.

Так что в Париже все было сделано, как хотел Высоцкий – выбор музыкантов и так далее. Между прочим, в самом начале он хотел, чтобы часть аранжировок сделал не я, а Клод Пави – другой гитарист. Он замечательный гитарист, сотрудничавший Ив Монтаном во время мирового турне. Пави пошел к нему, вернулся и сказал, что он не может, потому что Володя поет один раз так, другой раз по-другому, потому еще иначе, а потом, когда они записывают, он снова что-нибудь меняет. Слава богу, я работал с Дмитревичем и с Поляковым – они тоже одно говорят, другое делают. Поэтому Клод Пави отказался от этой сумасшедшей работы.

— Как вас правильно назвать? Вы — аранжировщик?

— Да, человек, который ставит то, что музыканты будут делать позади. Но конечно, он должен был сделать copyright для его песен. А ведь он не умел писать музыку. Поэтому нотную запись на его 40 песен сделал я. Ведь он не был членом Cоюза композиторов в Cоветском Cоюзе. Он здесь стал членом Союза французских композиторов.

— Высоцкий говорил на какие-нибудь политические темы?

— Нет. Это у нас было общее. То, что его интересовало, это что-то аполитическое — человек, общество, цивилизация. Он отражал это своими песнями.

— То есть он был общественный, а не политический сатирик?

— Конечно. Я даже скажу — гуманный сатирик. Это не вопрос общества, а вопрос человека прежде общества. Мы с ним в этом совпадаем.

— Остались ли у него какие-то неосуществленные замыслы?

— Там проект был очень точный. Он хотел в принципе сделать 12 пластинок. И чтобы мы меняли каждый раз аранжировки позади. Проект был на 150 песен, которые, как ему казалось, можно было сделать оркестровым вариантом. Оркестровым вариантом — это имеется в виду две гитары. Но это не та гитара, которую привыкли слушать в России. Это трудно понять. Он хотел быть известным не так, а по-иному. И это иное он сделал здесь. Это может не нравиться русской публике. Но он все-таки это сделал так, как хотел.

— Был ли Высоцкий доволен сделанным?

— Это Марина написала в своей книге. Он сидел, как ребенок, и смотрел на свои три обложки и говорит: "Почему здесь, в Париже, это стало возможно, а в России нет"?

Ему было жаль.