На дворе стоял май 1986 года. Это существенно, что май, потому что с сентября, когда дозиметры стали щелкать гораздо медленнее, в Чернобыльской зоне стали появляться первые артисты. В мае же их еще невозможно было туда заманить и первыми, кто откликнулся на просьбу приехать с концертом к военным химикам-ликвидаторам, были барды. В конце концерта все вместе вышли и спели "Атланты". Зал азартно подпевал, но были в нем и люди девственной чистоты, "Атлантов" никогда не слышавшие. Двое из таких капитан и старшина сверхсрочник подошли к нам поговорить за жизнь. Они очень благодарили за концерт и особенно за вот эту песню "о нас" в конце. Как это здорово и точно, кто ж это про нас так написал — спрашивали они. Я никак не мог врубиться о чем они, о ком о нас.

Да как же не унимались ребята вот эти "Атланты" это ж разве не о ликвидаторах. Да нет, начал просвещать вояк я, этой песне уже лет двадцать и вдруг осекся. А ведь она действительно о них "во тьме заплачут вдовы, повыгорят поля, и встанет гриб лиловый, и кончится земля" или "их тяжкая работа важней иных работ, из них ослабнет кто-то, и небо упадет". Она о них, сколько бы я не убеждал их в обратном. В этом, наверное, и есть магия песен Александра Моисеевича Городницкого. Уж сколько раз писали о зэках искренне убежденных, что "От злой тоски не матерись" написана о них и одним из них, хотя в ней и слова то блатного нет. Он настолько убедителен и точен в своих песнях, что многие до сих пор уверены, что он профессиональный и непревзойденный бабник, ну кто ж еще мог написать "крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла".

И, конечно же, трудно поверить, что он не профессиональный историк, слушая его Лицеистский цикл стихов и песен. Фразы о том, что песни Городницкого (во всяком случае часть из них) стали народными, так часто повторяемая калька, что я не стал бы к ним прибегать, если бы сам не имел веских тому подтверждений. Дело в том, что я вожу русские экскурсии по Америке, и одним из самых любимых туров является Ниагара.

Мы поднимаемся на смотровую вышку у водопада, "Господа перед вами канадский берег" — говорю я, и еще ни разу не было, чтобы в ответ мне хоть кто-нибудь да не пропел "А над Канадой небо сине". Хотя я, как и сам Александр Моисеевич, кстати, ничуть не заблуждаюсь, что большинство из этих эрудитов имени самого Городницкого а уж тем более о его удивительной биографии могли и не слыхать. Мы привыкли, что в конце 60-х в нашу жизнь вошло поколение "поющих физиков ". В понятие физики входили химики, биологи педагоги и сопроматчики. Смотри ты, удивлялся народ, когда они стали защищать кандидатские, уже кандидаты, а все еще поют. Поколение сначала взрослело, а потом и старело, кто-то делал пение профессией, кто-то оставался жить в науке. И то, что кто-то из них может стать академиком, было абсолютно вероятным. Но вот им стал Городницкий и это, в принципе почетное и приятное, но вполне естественное в мире науки событие, стало сенсационным. Смотри ты, поющий академик, удивляется слушающий народ. А народ поющий довольно посмеивается — вот и у нас есть свой генерал, правда академик, а все равно генерал. Казалось бы, что нам-то, слушающим, до его науки. Что нам до геологии Докембрия, когда и после Кембрия мы в ней ничего не рубим. Что нам до теории дрейфа материков и количества магнитных слоев в мировом океане. Но, благодаря ей, его науке, он провел именно так свою удивительную жизнь.

Семнадцать лет работы в экспедициях Заполярья и почти 30 лет плавания на геофизических судах в океане дали нам, слушателям, "Деревянные города", "Кожаные куртки", "Пролив Сангар" и ту же Канаду, что "так похожа на Россию только все же не Россия". И вот что удивительно, в свое время мы, живущие в отдельно взятой одной шестой, где и поездка в братскую Болгарию считалась нерядовым и знаменательным событием, с восхищением слушали его песни, его, побывавшего "у Геркулесовых столбов", об абсолютно недоступных для нас вещах: "остров Хиос, остров Самос, остров Родос". Но вот прошло два десятка лет. Исчезли любые барьеры. Сегодня на пляжах Кипра и Канкуна странно услышать не русскую речь.

Почему же и сегодня, когда весь мир нам стал доступен, так завораживают его стихи и песни о "Острове Гваделупа", мысе Европа или манящем Уругвае. Видимо все дело не в том, что он видел мир, а в том, что он видел мир глазами поэта, хотя "предназначение поэта и непонятно и темно". Итак, геофизик, поэт и, набрав воздух для смелости, скажу: музыкант. Знаю, кто-то скажет, переборщил, какой там музыкант, ведь ни на гитаре, ни на чем другом Городницкий практически не играет (вернее, играет, но уж в очень узком кругу). На концертах ему всегда кто-нибудь аккомпанирует. Кстати в этот приезд в Америку его напарником будет блестящий гитарист, человек неиссякаемого остроумия и обаяния, Илья Винник.

Но вслушайтесь в его песни — это не проговаривающиеся под струнный перебор стихи, это песни -песни со своими неповторимыми мелодиями. В наше время, когда появление мало-мальски оригинальной мелодии становится событием, время тотального воровства музыки профессионалами-композиторами друг у друга, обилие мелодий, родившихся у вроде бы не музыканта Городницкого, поражает.

Мы отдали в начале этого разговора дань шаблонному, хоть и верному, взгляду на Александра Моисеевича как автора песен, ставших народными. Но ведь есть и другой Городницкий. И вершина созданного этим другим — его исторические стихи и песни. Счастливый Вяземский и безумный Батюшков, Матюшкин, Пущин, Муравьев, Веневитинов. Эти были фамилии, задержавшиеся на слуху только потому, что они были рядом с Пушкиным, не конкретные даже люди, а слова. И если бы не случилась для меня лично поэзия Городницкого, мне и в голову бы не пришло открыть биографии этих людей. А там такие личности, такие судьбы, и потянуло к книгам Натана Эйдельмана о той России, о которой к стыду своему и понятия не имел. Для меня и многих моих друзей, с головой ушедших в фантастический и невероятный мир русской истории, воистину вначале было слово, и это было слово Александра Городницкого.

Его стихия 19-й век. И как то мне пришлось услышать, что он опоздал на сто лет родиться. Ну, вот это уж дудки. Он потому и так пронзительно пишет о веке прошедшем, что смотрит на него из нашего времени. Для него и постоялые дворы — аэропорты 19-го века. И только сегодняшнее знание позволяет ему оценить "век, что век закончил свой без войны без мировой без вселенских сует". Он действительно человек из самого, что ни на есть сегодня, просто прекрасно знающий, что "от рождественской уходя звезды, человечество снова идет по кругу, наступая на собственные следы".

Когда все это уже было написано, мне сказали — ну как же можно писать о Городницком, не упоминая, что он первый и пока единственный лауреат Государственной премии России имени Окуджавы. Действительно, Александр Моисеевич получил недавно эту премию. Не думаю, что затея с Госпремией вокруг имени Окуджавы имеет какой-либо смысл. Есть вещи гораздо важнее. Есть немало людей знающих, как много значил Городницкий и его песни для Булата Шалвовича.

И вот это действительно стоит дорогого.