Лирическое вступление

Этот дневник — непосредственные впечатления, записанные по ходу плота "Смерть хвостам" за последние несколько дней по реке Мане в июле 1999 года. Впечатления настолько непосредственны, что подчас мне самой сейчас сложно понять,что именно тогда происходило и что имелось в виду. Так что заранее приношу свои соболезнования тем, кто попытается во всем разобраться. И еще в качестве примечания: отсчет дней ведется с того момента, как И.Орищенко безвременно кинула наш плот — я дала обет описать окончание сего действа. Так и возник этот труд.

Итак, вперед...

21 июля. День отъезда И.Орищенко

Итак, на вторую неделю похода пришлось-таки браться за перо и орало, хотя втягивание происходило постепенно и незаметно — результатом этого является собранный в предыдущие дни материал. Хотя едва ли не большая часть была бездарно упущена — поэтому целью сего труда является стремление не упустить, так сказать, ни капли из рожденного за кружкой лосьона, а заодно попытаться запечатлеть последовательность наших непоследовательных действий.

После того, как нас разделила пелена тумана, мы, не оглядываясь, — да это и бесполезно было — двинулись по знакомому уже пути. В две ходки перенеслись через поле. Выяснилось, что лень на выдумки вовсе не гола: при подъеме на перевал перепробовали все возможные комбинации, один раз даже несли две байды одновременно — Борт нес хвост первой байды на левом плече, а нос второй — на правом. Но довольно быстро он понял, что погорячился, а спуск превратился в сплошное падение нравов: мужики тащили хвосты (в смысле байдарок) прямо по земле.

Потом я третий раз за этот раз имела честь наблюдать Урманскую стену — зубцы скал едва выступали из тумана, да и вообще, туман был везде, даже в голове, особенно у Бортникова: он усиленно мотал этой частью своего тела и, чтобы не уснуть, рассказывал байки из своего богатого Манненького опыта и между прочим поведал, что наш сплав самый трезвый из всех прежних сплавов. А я бы еще добавила, что наш сплав самый сплавный сплав.

У берегов виднелись смутные очертания знакомых плотов, сплавлявшихся параллельно с нами и известных под кодовыми названиями "Плот с мотоциклом", "Плот с навесом", "Кат с сосисочными гондолами". Наш гад-путеводитель тут же любезно поведал, что это еще не предел, что на Мане сплавлялись и с "Запорожцами" и даже с пианино, так что эти берега некогда внимали звукам Моцарта и Бетховена.

Так мы и шли, разрывая туман веслами на клочья, клочья стремились вверх, мечтая стать облаками, но таяли в лучах восходящего солнушка. Иногда туман побеждал, Бортников безжизненно опускал весла и засыпал до тех пор, пока не пробуждалась совесть (наша, конечно, с Женькой, а не его), мы его окликивали, и он снова выныривал из тумана.

К лагерю мы подошли под ласковыми лучами еще не палящего солнца. На берегу стояла благодатная дремучая (в смысле дремотная) тишина. Звуки храпа разной высоты и раскатистости гуляли между палатками. Наша палатка оказалась в эпицентре — как оказалось, евреи храпят не хуже нормальных людей. Присутствие Сенокоса, Сэма с одной стороны и Гаткинда — с другой ощущается столь явственно, что никто не может быть здесь одиноким.

Постепенно народ пробуждался. Около нашего плота бродили осиротевшие члены экипажа. Возник вопрос о правописании слова "осиротелый", вернее, первой его части: через "и", через "е" или вообще выпускать эту букву. Вообще, телу есть смысл готовиться к последнему варианту, тем более, что с этим вскоре ожидаются проблемы: народ готовится к политической голодовке — поскольку просто голодовки не миновать, то надо хотя бы провести ее с шиком. Выбираем тему.

После обеда все, кому не лень, ломанулись в гору. Добраться до вершины удавалось практически всем — за исключением тех, кому удалось набраться до вершины. Почему-то каждый считал своим долгом крикнуть с верхотуры все, что думает об этом — видимо срабатывало чувство собственной недосягаемости — и вслух восхититься низлежащими красотами, так что периодически ласковый ветерок доносил нежный матерок.

В остальном все плющились и плавились на уже палящем солнце. Народ если не материально, то морально готовился к вечеру — выбору Мисски Маны-99, которая должна была стать елочкой на последующем за конкурсом Новом годе.

В эти спокойные солнечные часы на нашем плоту произошла катастрофа. В этом выразилась вся наша гениальная сущность — гордо и чисто идти по реке и крушиться на берегу. Я, сидя на плоту, входила в роль Берендевочки, когда сзади раздался страшный пук, а затем шип. Лучше бы это было то, о чем я сначала подумала, но это лопнула шина — печка-таки прожгла палубу. Мы горевнули и оставили ремонт на завтра.

На конкурсе мы были на уровне, Михлюков, временно возведенный на уровень полковника-половника, и вся остальная группа поддержки были неотразимы, особо стоит отметить Мишу в роли женщины — он был просто органичен. Но, конечно, самое гениальное в этом конкурсе были призы. К слову сказать, наша команда заняла третье место, которое на самом деле должно было быть вторым — просто Сенокос при вручении перепутал. Но это не имело никакого значения, ибо призы были идентичными — резиновые изделия №2. Видимо, Бортников решил не тратить деньги на призы и выдал из личных запасов. В отношении меня опасения понятны: как бы Берендевочка Беремженщиной не стала. Но моя душа сплавской девственницы была глубоко оскорблена. И я хочу, пользуясь случаем, выразить глубокую благодарность Сереже Гадкинду, который в своих стихах увековечил абсурдность этой ситуации:

Нет, что-то есть в походной каше...

Всего лишь мало дней пути -

И главной девственнице нашей

Подарен был презерватив.

Мимоходом нарядив елку, народ устремился в баню. Ну любит у нас народ помойку, что с этим поделаешь? Однако, пока баня была готова, народ начал расхолаживаться, а когда начала расхолаживаться баня, туда запустили Михлюкова. И тут мы узнали еще один его талант. Из полумертвой бани он умудрился несколько раз с воплями выгонять народ в реку. Интересно, с помощью чего он добивался такого результата? Вечером все разбрелись по кострам. Больший остаток нас скооперировался возле синагогенского костра, и всю ночь меня убаюкивал ностальгический рев родного капитана.

22 июля, четверг. Первый день после отъезда И. Орищенко

Капитан отплызд наметил на 11 утра с учетом того, что встанет с Михлюковым пораньше и отремонтирует корабль. Но, поскольку вечернее бардение плавно перешло в утреннее, то он пораньше не встал, а когда я, преодолев природную скромность, послала Доктора его будить, он очень ругался, что его разбудили поздно. Потом они с Михлюковым ремонтировали плот. Посмотреть, а главное послушать это сбежалось полберега — столько отборного бардовского мата за столь короткое время... Их даже на бис вызвали. А проблема была в том, насколько плотно следует накачивать камеры. При этом Косыгин хотел не очень, а Михлюков, естественно, очень. В смысле накачивать. По редким вкраплениям слов было понятно, что речь идет о каких-то атмосферах, и при этом атмосфера стояла накаленная. Особенно поражали образность и экспериментальный уклон: проводилось сравнение с пресловутым изделием №2, с его функционированием в растянутом и противоположном виде. Несмотря на все, мы умудрились сойти на воду едва ли не вторыми.

Капитан сразу же принялся прихорашиваться, расчесываться, облазить и обшелушиваться — готовился к приему гостей, которых и подобрали немного выше деревни. Сразу же наш очень малочисленный теперь экипаж растворился среди вновь прибывших, даже дети появились. Капитан размяк, выпустил руководство из своих рук, а потом и вовсе покинул судно — видимо, стало трудно, ради присоединившегося ПСНа, где и провел большую часть дня. За это время кто только не имел наш корабль: какие-то прихожие мужики, которые периодически уходили за борт. Плот пьяно вальсировал, Михлюков снова искал свою кепку, потом рюкзак...

На некоторое время Серега снова занял положенное ему место и оргия приняла более дисциплинированный характер. Промежду делом сварили обед, который для многих стал завтраком — из гостевых продуктов, ибо предусмотрительный Доктор поставил наш ящик с продуктами крышкой внутрь, поэтому, чтобы достать что-либо, надо было перекладывать вещи. Интересно, что победит — лень или голод.

А вечером на нашем плоту устроили всеобщий съем: к нам пристал оператор Серега на катамаране с бананообразными гондолами и начал снимать всех подряд, начиная с Михлюкова. Этот разврат продолжается и по сей час, он распространился на другие плоты — Папаня с Бермудом, стыдно сказать, состыковались и почти весь день идут вместе. Скоро ожидается чалка, идем широко, с цыганскими песнями, хватило бы места всем на стоянке, а то душа развернулась, боюсь, так и не свернется.

23 июля, пятница. Второй день после отъезда И. Орищенко

Утро, впрочем, как и весь последующий день, выдалось пасмурным и прохладным (а в палатке этого и не скажешь — привычная духотень). Народ получил возможность отдохнуть от жары. И, естественно и органично, назначили на этот день праздник Нептуна. Сначала все нептунообразные мужи собрались под нашей крышей и постановили: начинать как можно быстрее. И разошлись восвояси — начинать.

Пользуясь случаем нельзя не рассказать о нашей крыше. Мы стоим рядом с сооружением, которое называется "пирамида" — очень на детскую песочницу похожа, только под ней не песочек, а стол с лавочками. Удобная вещь, особенно в борьбе с грубостью: любой, входящий под крышу без поклона (даже я со своим маленьким ростом) обязательно стукается головой. В таком случае его приветствуют: "Здравствуй, крыша !" На третий день все становятся очень приветливыми.

Но вернемся к нашим баранам, то есть нептунам. Как и все в жизни, дело началось с детей. Добрый дядюшка Сэм провел садомазохистические соревнования, которые в народе получили название "Сэмблин": детишки должны были пускать блинчики, в результате Сэм был забросан камнями.

Со взрослыми было сложнее. На нашем плоту организовалась команда чертей во главе с главным чертом Мишей. Естественно, все перемазались сажей, понаставили друг другу рогов, но от хвостов отказались, памятуя название нашего плота. Это была, так сказать, внутренняя подготовка. А чтобы охватить процессом весь лагерь, Косыгин с коробкой ходил по поляне, громогласно призывая народ писать кляузы и доносы на ближних своих. И народ, добрый и отзывчивый, писал, строчил, стучал. Когда настучали полную коробку, подоспел Нептун — Сенокос. Началась отмывка грехов. Для этого развели специальное моющее средство: 3 части дерьма коровьего, 1 часть ила и тины, все это разбавили водой. Отмывку по знаку Нептуна производила наша команда. Самый грешный, естественно, оказался Борт. Одно время ему даже советовали не уходить с лобного места — каждая вторая кляуза была на него.

После полудня Нептуна состоялся турнир по волейболу: обе команды усиленно будили поляну своими криками и метко попадали по окружающим палаткам. Сложно сказать, кто победил — с обеих сторон были свои.

Под вечер начал накрапывать дождь. Сначала ненавязчиво, потом навязчиво — Бортхана пела уже под дождем. Завтра в Берети уходят Доктор с Мишей, а с ними Марина и Женя с "Синагоги". По этому поводу Доктор уже два дня празднует свой последний вечер перед отъездом.

Вчера после усиленных и долгих вычислений выяснили точное число и день недели — оказывается местное сплавское время опаздывает на день. Пришлось переправлять даты в дневнике.

24 июля, пятница. Третий день после отъезда И. Орищенко

Всю ночь шел дождь. Все утро шел дождь. На воде дождь не перестал.

Доктора с Мишей и с песнями проводили на "Синагогу" — чтобы высаживали всех вместе.

После завтрака старшие члены экипажа решили поддувать камеры. Одна за другой лопались передутые и сдавались на проклейку Михлюкову. Правый борт все равно оказался подтоплен. До Берети мы подкидывали Ильяса с семейством. Опять на борту у нас оказалось две Даши — на этот раз обе люди. Завелся также зверинец: вместо безвременно ушедшей сирены Ильяс учил нас кричать "слоном в гребь", кроме того, разжились скотчем — скотч-терьер Леди не по-дамски серьезно отнеслась к Косыгину, в котором проснулись с-котские замашки — очень страшен в нем разъяренный котяра.

Но, пожалуй, пришло время ознакомиться с новыми членами экипажа. Наш плот был славен тем, что на борту не было ни одного повторяющегося имени. Но наш плот также был славен капитаном. Видимо, поэтому сейчас на борту аж три Сереги — кэп, оператор, чей бананогондольный катамаран болтается слева по борту. А еще позавчера мы подобрали двух братанов — в смысле человек из Братска. Один, как легко догадаться, Сергей Иванов, а другой — Петр Иваныч. По странной случайности они оказались старыми друзьями Косыгина, Бортникова и пр.

В Берети Петр Иваныч с Бортниковым добыли много белого хлеба и бутылку любимого народом витаминного лосьона, которую после презентации тут же вернули в байду — для сохранности. Но тут наша предусмотрительность нам изменила — вскоре указанные засланцы решили пойти за грибами и с криками: "Пойдем, погреемся !" исчезли из виду. И вот уже несколько часов их нет. Сначала капитан негодовал и грозился всех убить и пойти в одиночку. Потом он впал в апатию и, наконец, уполз на кат. На нашем суденушке вдруг воцарилась благоговённая тишина: команда с трепетом вслушивалась в мерный храп кэпа. Временами даже казалось, что он храпом отдает команды. Сначала мы решили отвязать его и даже начали ставки делать: проснется он или нет до своей Камчатки. Но потом сжалились и накрыли его полиэтиленкой — чтобы не подумали, что мы его замочили, дождь-то так ни разу и не кончился.

Тем временем, народ начал отходить от испытанного шока, без капитана стало просторней и тише. На борту нас в данный момент было всего пятеро: два Сереги, Валера и мы с Танюхой. Валера, как главный идеолог и стратег, режет углы, и мы "делаем" один плот за другим, демонстрируя нашу новую сирену — видимость далеко не далекая, поэтому своевременное мерное оповещение (хотя бы и храпом) о нашем появлении не помешает.

По ходу плотского тела у нас сварганился непосредственный супчик. Навскидку перечислю ингредиенты: две банки перловой каши, рис, макароны и пр. Главное, чтобы эта непосредственность непосередственностью не обернулась. Ели мы также соблюдая суп-ординацию: на всю команду осталось всего две столовых ложки (и те Сережки-оператора). Он сначала не понял, почему все следят за его трапезой с таким интересным выражением лица. А я с горя наконец вспомнила о ложечке, которую в порыве клептомании сперла в самолете. Однако справились быстро.

Жизнь тем временем становится все более осмысленной: плотская территория теперь четко поделена на кухню и гальюн. Также, в качестве нововведения — отдельная спальня. Иногда выделяется кабинет — моя рабочая плоскость: меня накрывают ковриком, чтобы блокнот, значит, не мочить. Но капли откуда-то падают — а вы думали, что это слезы на страничках ?

Пока я тут пишу, проснулось руководящее начало и стало требовать обращения к нему на "Вы": вы-сушить, вы-грести. Мы спросили: а может и вы-йти? Он сказал, что это лишнее, велел всем отвернуться и петь комсомольские песни. И вот теперь, хотя мы его и покормили, плот все же успел сесть на мель. А еще его (плот) рвет: у нас вырвало камеру, и мы сейчас ищем место, чтобы причалиться и вставить ее обратно. И вообще уже (как передавали с соседнего плота) седьмой час, а дождь так и не кончился. Наши грёбники так и не вернулись. А за сегодняшний день мы должны пройти 13 часов. Ну а в остальном — жить можно.

Продолжается расширение плотской территории: во-первых, установили интимную связь между капитанским мостиком и кормой — капитан обращается в машинное отделение, крича в свою гребь, корма отзывается в то же место. Во-вторых, открыли трюмное отделение: капитан забрался под лодку (вот она, душа подлодника !), и вскоре она начала резонировать привычным храпом. Правда, вылез он оттуда совершенно синий: оказывается, там была дыра, и в нее дуло (экипаж постеснялся поинтересоваться что за дыра и что, собственно произошло с дулом). Пришлось оттаивать его (капитана, естественно, а не дуло) компотиком из жимолости — дождалась-таки эта ягода своего часа, и набранный ею за это время градус нам не помешал.

Потом к нам, вернее к нашей печке, пристал Канцы — погреться и чайком побаловаться. Долго шли вместе.

Бортников не вернулся. Вдогонку за ним и ПСНом с девчонками послали Серегу-оператора на канцовской байдарке. Он не вернулся тоже. Скорее всего они пошли "до Егора" — это наша сегодняшняя цель.

По берегам куча костров, народ упорно отвечает, что мы плывем по Енисею.

В предвкушении кордона расцепились, мы от радости сели на мель — если бы не сгущающиеся сумерки, то можно было бы сказать, что на виду у всех. На кордоне остановились только мы и Канцы — Бермуды, Папаня и Цедзип в трешке ушли в ночь. Синагога не появилась. Евреи, как всегда, хитрее. Дров на берегу нет — мы раздали все свои запасы. Добрый Бортников врубил свет — всем в глаза, ничего не видно.

Зато мы погрелись в бане! Методом детального ощупывания всего подряд Михлюков обнаружил топку, каменку и прочие необходимые банные вещи. Кстати пришелся и наш плотский березовый веник. Правда, в темноте трудно определить, что именно с тебя слезает: грязь, загар, кожа или что-нибудь еще. Но, главное, было тепло! Тепло!

Потом мы общались с сибирским мужиком Егорием — тем самым, который спирт Высоцкому возил, когда "Хозяин тайги" снимался. Сидели при лампе с фитилем, мужики докуривали последние сигареты. Здесь ушла первая порция приветного (или приветливого) спирта — некоторым должно было иркнуться.

Спали вповалку на полу на спальниках.

Дождь так и не перестал.

25 июля, воскресение. Четвертый день после отъезда И. Орищенко

И вообще, последний день сплава.

Утром дождя не было. Но не было и надежды, что будет хоть сколько-нибудь ясно.

Михлюков с душераздирающим нудом ходит ищет дрова, находит и нудит по поводу того, что они сырые и гореть все равно не будут.

Вышли рекордно рано — в десятом часу. Когда еще были на берегу, мимо прошла Синагога — вся искусанная комарами, но гордая.

Плотская жизнь была мерзкая и мокрая. Дождь, конечно же, шел, причем явно "увеличивал творческий размах". Художник, маму его..! Дрова действительно не загорались. Начали исподтишка отливать бортниковский бензин — не помогало, мокрое абсолютно все. Мужики, как у постели больного, менялись у печки и, исчерпывая лимит терпения, уходили. Не в силах смотреть на их мучения, я залезла в байдарку, накрылась ковриком и закрыла глаза. Технология очень простая: дождь струйками стекает под тебя, вода нагревается от твоего тела и, таким образом, ты совершенно сливаешься с окружающей средой.

Когда я проснулась, печка, как ни удивительно, горела — лишнее подтверждение тому, что надеяться нужно до последнего. Вот только трубы у нее больше не было, как не было и нашей замечательной поварешки, которая вот уже дня два уютно висела на вышеупомянутой трубе. Все оказалось просто. Наша труба и так сильно хренилась — было у нее такое свойство. А тут на какой-то гребенке мальчики погорячились — вот и вылетела вся труба в... Но раз печка горела, какое дело нам было до трубы!

Проводили ПСН с девчатами (они рвут до Подсобки), с ними ушел Серега-оператор, оставив кучу своих вещей у всех и подарив мне свою ложку, это просто царский подарок. Теперь у нас на борту аж три ложки — еще маленькая пластмассовая и деревянная, которая откуда-то взялась. Медленно, но верно вода закипала, и вскоре у нас появились горячие макароны. Символично, что на время обеда дождь стал меньше, зато потом оторвался за всю фигню . Народ дремал, попеременно ходил в трюм спать, за рекой следили мало. Наверное, поэтому камеры от нас просто рвать стало — опять вырвало нашу любимую из-под печки. Однако теперь ремонт занял около 5 минут — скоро, как на порядочном ралли, колеса на ходу менять будем.

Сегодня особенно поражает капитан — он спит в любых местах и позах. Самая виртуозная, пожалуй, на коленях, опершись телом на сундук на капитанском мостике. Мы строили догадки: то ли он молится, то ли читает что-то. А когда раздался наконец богатырский храп (в таком-то положении!) мы поняли, что он сочиняет. Новое произведение скорее всего будет называться "Моя девочка спит — 2".

Тем временем мы варим какаво и сушим сухарики на печке — тостеры, значит, делаем. По реке сплавляется масса народу на чем не лень. Мы предлагаем им равноценный обмен горячего какао на горячительные напитки. Почему-то не соглашаются.

Мужики пухнут от недостатка курева. Иногда приплывает на байде Борт, привозит по сигаретке, и они выкуривают ее на всех.

По настоянию Михлюкова печем картошку на печке. Когда все уже наслаждались, вдруг выяснилось, что кожура печеной картошки способствует беременности. После этого бедный Серега Иванов, видимо с испугу, залез в трюм, вскоре, судя по состоянию палубы, отошли воды, а потом началось странное шевеление. Ждем результатов.

Кстати, еще о трюмном месте. По разным техническим причинам в правый передний угол перенесли гальюн. Когда там впервые спал капитан, приходилось шляпой обозначать место его головы, дабы случайно не замочить.

Потом мы с Бортниковым сели в байду и пустились на хитрость. Тайными партизанскими тропами пронесли наше суденышко на плечах, в результате чего сократили путь минут на сорок, видели хвост уходящей Синагоги и имели возможность поприветствовать Канцов. Мы прошли с ними несколько метров, благополучно посадили их на мель и ушли вперед — на разведку. Дело в том, что наш плот нынче идет последним — следим, значит, чтобы хвостов не было.

А впереди встретили один мега-плот — на нам одновременно человек сорок сплавляются. Там мы устроили небольшой концертик на абсолютно неиграбельной гитаре, после чего руки у меня были прямо грабельные, и я, честно признаться, с радостью вернулась к грёбанию. Но, кстати, за концерт нам дали по два бутерброда со шпротным паштетом (живут же, буржуи!) и по чашке сладкого чая. Правда, чай этот мы потом частенько вспоминали.

На Подсобке опять прощались с нашими девчонками. Они потеряли Надюху — вместе с Серегой-оператором на кате отправили ее в Усть-Ману, чтобы мужа на машине найти (в смысле Маринкиного мужа). И до сих пор их нет. Мы обещали, если что, направить их на путь истинный. А потом продолжили свой манш-бросок, и почти у каждой скалы Бортников произносил фразу: "А тут на дне лежит еще одна моя гребь". Какая грёбная речка оказалась!

На подступах к Сухой Мане настигли Синагогу и были свидетелями ее позорной посадки на мель.

В Сухую Ману торопились на свадьбу — давно уже знали об этом событии. Но от свадьбы остались только жених с невестой и ... наш Цедзип, который мы было уже потеряли — о Папане с Бермудом слухи еще доходили, а этих никак вычислить не могли. Оказывается, они в трешке сделали ночной переход и в 2 часа дня Цедзип зачалился в Сухой Мане на ночевку — за поворотом ни с того, ни с сего лопнула очередная камера, два раза сломали одну и ту же гребь. Короче, полный Цедзип.

Они клятвенно обещали прийти в Усть-Ману завтра рано утром, а пока мы в ожидании наших сушились у их гостеприимного костра. Наверное минут сорок не было дождя, облака поднялись высоко, вместе с ними воспрянули уже два дня мертвые надежды, но тут мы опять вошли в зону низкой облачности. Это и дождем-то не назовешь — какой-то жидкий туман, несущийся навстречу так, что глаза открыть невозможно. Все это имеет привкус рока: видишь, что река несет тебя в эту хмарь, а повернуть вспять нельзя.

Отставание у наших больше получаса. Но команда наслаждается последними минутами нахождения на реке, от камней уже больше никто не отгрёбывается — с осознанием надвигающегося конца пришла какая-то спокойная мудрость. И действительно, чаще всего нас мимо этих камней проносило (чувствовалась рука Бога — Он, говорят, дураков и пьяниц оберегает).

Итак, плот величаво плыл (не побоюсь этого слова) по реке, по небу не менее величаво плыли беркуты и прочие ястребы. Горы по правому борту окрасились лучами заходящего солнца, хотя самого солнца видно не было. На горизонте поднималась стена тумана — это уже Енисей.

На берегу — одна сплошная помойка (в обоих смыслах этого слова). Для ночлега долго выбирали помойку почище — для этого пришлось переносить несколько раз вещи с места на место.

Вечером командор собственноручно мыл палубу теперь уже навсегда опустевшего плота. Мы с Танюхой готовили праздничный ужин — ведро тушеной картошки с тремя (!) банками тушенки и салат из чудом сохранившейся капусты. Ради такого дела даже подзаняли ложек у соседей — чтобы, значит, всем вместе.

А потом по кругу пошла общая чаша. Пили за наш плот, за всех, кого он объединял в эти дни. Подумать только, как сплавил нас этот сплав, всех, даже тех, кого сплавили раньше времени. Это, наверное, оттого, что сплавные мы ребята.

Безответственный секретарь плота "Смерть хвостам" летомписец Даша