Роман Кабаков: На самом деле мы, хоть и общаемся уже какое-то время, года три, наверное, мы мало что про тебя знаем. Поэтому давай сначала ударимся в воспоминания, чтобы разогнаться. Ты помнишь, как начиналась твоя песенная история, и вообще – гитара и музыка в твоей жизни?

Александр Деревягин: Начиналось всё совершенно банально. Я был в школе юным геологом, в сборной области по геологии, начиная лет с двенадцати. Мы ходили в походы, ездили на олимпиады. Ну и в походах, разумеется, появилась гитара, наверное, чтобы девчонкам нравится... Других стимулов не было. Я пел какие-то песни. В большинстве своём мы не знали их авторов. Пели и дворовые песни, пели какие-то фольклорно-туристические... Как потом выяснилось, пели и Круппа, и Ланцберга, пели и Визбора. Но это выяснилось уже совсем потом, когда я попал в КСП.

Р.К. : А дома в семье пели, музыка каким-то образом присутствовала?

А.Д. : У меня папа пел почти всю свою жизнь в капелле, в мужской капелле "Металлург". И даже был солистом этой капеллы. Но мы с ним очень мало прожили вместе... То есть, я не могу сказать, что семейная традиция сильно на меня повлияла, потому что у меня с отцом были сложные отношения, и когда мне исполнилось десять лет, мы уже с ним жили раздельно. Но факт тот, что он пел. Ещё у меня бабушка пела в церковном хоре, а её брат был ... как это называется в православной церкви ... руководителем хора. И бабушка там пела, и пела хорошо, как говорят.

Р.К. : А книги, поэзия, литература? Интерес к поэзии – это домашняя традиция, или это пришло позже?

А.Д. : Книги были. И много, потому что, несмотря на то, что мы жили не очень богато, мама купила знаменитую серию "БВЛ". И вообще – книги в доме были. В школе у нас была не самая удачная учитель по литературе. Очень добрая женщина, мы все звали её баба Шура. Очень душевная, мы читали Шолохова, Маяковского... Читали Достоевского. Я был искренне уверен, что Достоевский существует для того, чтобы детям было тяжелее учиться в школе. А больше ни для чего. Поэтому вся моя литературно-музыкальная история началась уже после школы.

Р.К. : Т есть, в школе ты пел – просто на уровне костров...

А.Д. : Да, на уровне костров, компаний. Я был очень компанейским парнем.

[b]Р.К. : А музыке ты не учился?

А.Д. : Не учился. Я поступал в музыкальную школу, но не стал в ней учиться. Это было уже в юношеском возрасте, друзья, с которыми я вместе поступал, не поступили. И я тоже не стал туда ходить. Играл у костров, образования никакого не было.

Р.К. : А тебя кто-то учил аккордам?

А.Д. : Ну, ребята что-то показывали, а дальше сам. На спонтанном уровне, то есть не занимался ни с кем никогда.

Р.К. : И ты поступил потом в технический вуз, то есть у тебя всё двинулось в эту сторону...

А.Д. : Да, я поступил довольно легко, был умный мальчик.

Рита Кабакова: Отличником был?

А.Д. : Нет, в старших классах я уже съехал – любовь, гитара... Но до восьмого класса включительно – да. И в институте тоже. Ну а, поступив в институт, я, разумеется, пошёл записываться в вокально-инструментальный ансамбль. Меня туда не взяли, сказали, что я плохо играю на гитаре. Я пошёл в КСП.

(общий смех)

Р.К. : Естественный отбор? Повезло КСП.

А.Д. : Повезло?... Там была забавная история. Главные кспшники – Коля Якимов и Юра Бендитович – были на военных сборах после четвёртого курса. Их не было, когда я пришёл записываться в КСП, а там была такая... стрессовая ситуация... Нужно было ехать в колхоз, в агитбригаду, а все кспшники на сборах. И меня Оля Стельмах, председатель клуба профкома ЧПИ, спрашивает: "Играешь на гитаре?" "Играю" "Поёшь?" "Пою" "На сцене хоть раз стоял?" "Стоял" Она говорит: "Поедешь в агитбригаду". Я вышел такой гордый: меня признали, меня оценили по заслугам... Я поехал в агитбригаду, её отъездил, а потом приехали эти "бугры" – Якимов с Бендитовичем – и я попал в разгар страшного скандала: мол, какого чёрта Оля Стельмах кого-то принимает в КСП...

Р.К. : Без их ведома!

А.Д. : Да. Ну а потом мы познакомились, и вроде как – ну ладно, взяли – пусть будет. Обратно не выгнали. И я вместе с Якимовым и Бендитовичем поехал уже в настоящую агитбригаду, в осеннюю. А первая агитбригада была для тех, кто поступил "по эксперименту"...

Р.К. : Точно, помню такое. Я тоже поступал по эксперименту, нужно было сдавать только два экзамена при минимальном балле аттестата 4,5, кажется...

А.Д. : Да, я тоже. И уже в августе этих поступивших угоняли в колхоз. А потом уже в сентябре поехал с кспшниками и с театром "Манекен", и ещё с какой-то институтской самодеятельностью.

Р.К. : А, значит театр "Манекен" уже появился?

А.Д. : Он уже был тогда. Он же старше меня на год. Театр "Манекен" с 61-года.

Р.К. : Бобков был, кажется, там режиссёром?

А.Д. : Сначала Анатолий Афанасьевич Морозов. А в бобковском "Манекене" уже я работал, совсем потом. До этого мы ещё дойдём. Ну вот – я поехал в агитбригаду... И я не то что обалдел – у меня случился культурный шок. То есть я услышал Колю Якимова, а у него уже тогда были песни "Я нормально живу", был его Шекспир. Галчинского ещё не было, но он вот-вот должен был появиться. То есть, он уже был состоявшимся автором.

Р.К. : Он уже съездил на Грушинский?

А.Д. : Кажется, тогда с Грушинскими был этот перерыв, несколько лет. Но были Ильменские фестивали. И Коля уже был маститым автором. И несомненным лидером клуба. Причём, лидером не организационным... В общем, личностью довольно известной. Это была просто бешеная энергия...

Р.К. : Представляю себе этот вихрь... Когда вся мировая культура вдруг распахнулась...

А.Д. : И ты можешь представить меня, семнадцатилетнего. Я просто обалдел. И я заткнулся на целый год. Сидел, слушал с вот такими глазами, молча, в углу. И через год вышло постановление худсовета клуба, за подписью в том числе и Якимова, об исключении Александра Деревягина из КСП "за бесперспективность". Я теперь Якимову частенько припоминаю это. А тогда был какой-то смотр самостоятельных работ. Ты же понимаешь, что в каждом КСП каждый год все начинали жизнь сначала, мол, хватит дурью маяться, надо дело делать. И вот я попал под эту чистку – мол, от балласта надо избавляться, хвосты рубить... остаются только талантливые и тому подобное.

Р.К. : Отлично!

А.Д. : Но был смотр самостоятельных работ, и я спел там песенку Ланцберга. Была такая "Песенка о голове". И ещё я спел песню мэтра Николая Якимова "Я нормально живу". И меня признали. И простили. Мол, хоть и молчал, но спел вроде нормально. И я попал тогда уже к "большим пацанам"...

Р.К. : ...под амнистию...

А.Д. : Просто меня признали за своего. И это важно. Я сразу попал к ним в компанию. За младшенького, но тем не менее. Вот такая история, как я попал в КСП.

Р.К. : А кто был в этом клубе: Коля Якимов, Юра Бендитович... Марина Митяева?

А.Д. : Нет, Марина Митяева у нас в клубе никогда не была. Мы с ней дружили, но она чуть позже, на год-два появилась. Мы потом вместе – я, Коля и Марина Митяева – делали "Студию камерной авторской песни" при театре "Манекен". Но это уже более поздняя история. А там – из известных сейчас фамилий... Якимов, Бендитович, Пашу Жукова сейчас никто не помнит уже. Был Лёша Богатенков...

Р.К. : Вы ведь и сейчас поёте его песни.

А.Д. : Он был врач по профессии, умер совсем молодым. Это, наверное, была первая смерть среди наших ровесников... Вот такой был круг.

Р.К. : То есть, попал в КСП, но в такое, довольно нестандартное КСП...

А.Д. : Да, у нас в городе было два клуба: КСП "Моримоша" – откуда вышли Олег Митяев, Петя Старцев и ещё масса народу. И был КСП ЧПИ, откуда мы с Колей. Ещё Андрей Крамаренко был у нас в клубе, но значительно позже. Ещё был у нас Женя Лихачёв, но это тоже чуть другая история. То есть, было два клуба, и, разумеется, мы конфликтовали. Но это было время такое – кусты конфликтовали между собой, например, в Москве, куст "Лефортово" на куст ..... (неразборчиво – РК). И довольно недружелюбное было противостояние. Мы, разумеется, говорили, что они поют какие-то не те песни, что всё это слишком просто, примитивно, и вообще неинтересно. О нас, разумеется, говорили, что это снобы, КСП ЧПИ, и тому подобное. Были взаимные претензии. Сейчас мы, разумеется, совершенно спокойно общаемся. Делить вроде бы уже нечего.

Р.К. : А тогда это осознавалось, как противостояние творческое? Или были какие-то личные симпатии-антипатии?

А.Д. : Ты знаешь, это был период юношеского максимализма. То есть, было и творческое, и личное... Без симпатии мы друг к другу относились. Хватало вежливости здороваться, улыбаться, но не более того. То есть, вместе посидеть, поговорить не было никакого желания. Я же говорю, максимализм. А, во-вторых, у них была самодостаточная компания, и у нас была самодостаточная компания. Мы друг в друге вообще-то не очень и нуждались. Нам было очень уютно, и у нас был такой довольно закрытый клуб. Было что-то вроде шуточного устава, и там была такая фраза, что к нам очень легко попасть, но очень трудно удержаться. Если компания не принимала, то смысла не было оставаться.

Р.К. : Но при этом вы мыслили себя рамках КСП, или осознанно пытались делать что-то другое?

А.Д. : Ты знаешь, я сужу по себе, нас там было много, но я могу за себя и, наверное, за Колю говорить... Мы, наверное, осознавали, что мы стоим с краю в авторской песне, что мы не в русле, не в потоке. Проводились Ильменские фестивали, и мы там тоже были, скажем, не совсем свои, хотя нас там признавали – и организаторы, и публика. Но тем не менее мы были всегда несколько с краю. Ну а относительно того, что мы тогда ещё делали... Тогда было такое время, что на концерты авторской песни собирались тысячные залы. И это не легенда, я сам участвовал в таких концертах.

Р.К. : В конце семидесятых?

А.Д. : Да, это был самый конец семидесятых и самое начало восьмидесятых. И я помню эти тысячные залы битком, когда мы показывали, например, программу по Визбору – со стихами, со сценографией, со светом. Такая литературно-музыкальная композиция.

Р.К. : То есть, театральность АП присутствовала уже тогда?

А.Д. : Да. У нас был Виталий Речкалов, он работал недолго режиссёром "Манекена", мы дружили со времени агитбригад. На самом деле наша дружба с "Манекеном" – она вся пошла из агитбригад. Мы вместе ездили, у нас была очень дружная компания. И что я потом попал в театр "Манекен" – тоже следствие этих поездок. И вот, Речкалов, режиссёр, ставил программы по Визбору на весь КСП. Потом Коля Якимов делал хор КСП. Мы пели там "Молитву о мире" Кима. В двадцать гитар, в двадцать голосов... Это было впечатляюще. А время было застойное. И партком зарезал у нас название, "Молитва..." и поставил "Песня о мире". И ещё было смешно. Там есть строки: "И простится тебе на земле, да воздастся в Раю". И партком убрал слово "Рай", и поставил "и воздастся в миру". То есть получился полный бред: "И простится тебе на земле, да воздастся в миру". Но, разумеется, мы пели так, как должно быть, и никакой партком ничего не слышал.

Р.К. : А вообще у вас были проблемы с этой стороной тогдашней жизни?

А.Д. : Да, существовало такое понятие как "литовка". Нужно было литовать тексты. И был очень неприятный дядька в парткоме, который занимался этой литовкой, просто по-человечески неприятный, уже забыл, как его звали...

Р.К. : ...да это и неважно.

А.Д. : Противный дядька, который просто самоутверждался. Мы были мальчишки. Никаким настоящим диссидентством, противостоянием режиму мы не занимались никогда. Он просто тупо брал тексты и слово "Бог" вымарывал, "католическая церковь" – вымарывал. Хотя, чтобы в Визборе найти диссидентство, нужно быть каким-то очень лютым кгбшником. А мы пели тогда в основном лирику. Конечно, мы слушали Галича. Мы пели Гумилёва, и это было поступком. Помню, был у нас с Колей "акт гражданского мужества": мы пели Гумилёва на празднике 7-го ноября. Не объявляя, разумеется, что это Гумилёв. Это было, конечно, некоторое фрондёрство – петь Гумилёва на 7-е ноября. И всё наше диссидентство этим фрондёрством, собственно, и ограничивалось.

Р.К. : И авторская песня была тогда для тебя – чем? Хобби? Ведь с какого-то момента человек начинает выбирать. Есть возможность профессии, институт, и так далее. И когда человек понимает, что у него и то, и другое получается, то возникают два варианта судьбы. Один – прозаический: диплом, работа. Или – попытка какой-то другой судьбы. Перед тобой стоял этот вопрос?

А.Д. : Ты знаешь, тут ведь как... Если ко мне хорошо относиться – да, я сделал выбор в пользу вот этого, второго, пути. Если плохо относиться – я завалил учёбу к чёртовой матери, потому что сильно всем этим увлёкся, и просто не выкарабкался. То есть, сейчас я, сорокалетний, смотрю на это так: надо было всё же диплом-то получить. Никаких особых трудов для этого не требовалось. Но я завалил всё, и мне было просто в ломы сдавать эту сессию. Я забрал документы и ушёл. Хотя до этого в зачётке практически не было даже четвёрок. В деканате были страшно удивлены и сказали – ты что, да ладно, как-нибудь сдашь...

Р.К. : Видимо, тебе было тогда интереснее другое. То есть, внутренний выбор был – может быть, непрактичный, неправильный, но он был.

А.Д. : Пожалуй, да. Тем более, я учился в институте, в котором никогда не хотел учиться. Я собирался учиться геологии. Если долго не объяснять: меня мама не отпустила. И то, что я попал в ЧПИ было для меня тоже своего рода юношеской травмой.

Р.К. : Но потом ты уже не пытался вернуться в эту реку?

А.Д. : Нет, потом уже нет. Я попал в КСП ЧПИ, а потом появился Игорь Салчак – для меня знаковая фигура.

Р.К. : А как он появился? Мы немножко знаем... Но хотелось бы услышать от тебя.

А.Д. : С ним познакомились Коля и Юра Бендитович. Это было без меня, я не ездил в ту агитбригаду то ли по БАМу, то ли по АЯМу, уже не помню. И почему-то заехали в Туву, в Кызыл. Сидели в ресторане при гостинице, пропивали профкомовские деньги. А ребята на сцене что-то играли. И наши агитбригадовские попросили их спеть что-то своё. У всех кабацких музыкантов есть такие, свои песни – не весь этот кабацкий проходняк, а своё, заветное. Они спели – ну, музыка вторичная, что-то от Джима Моррисона, что-то от Роллинг Стоунз. А текст, вроде, интересный. Спрашивают: "А текст чей?" "А у нас тут есть один придурок. Он всем тексты пишет, всему городу..." Ну, привели этого придурка. Он оказался Игорем Салчаком. Ребята у него потом просидели целую ночь, он читал им стихи, они пели песни, ребята привезли записи, где Игорь Салчак читает стихи, и я обалдел... И ещё ребята так рассказывали. Это фигура очень колоритная! Очень харизматичный человек, очень заразительный, это такой вулкан... То есть, не попасть мне, юному, тогда под его влияние, наверное, было даже невозможно. Пока не было Салчака, я стихов-то и не читал, собственно. Я пел и слушал очень много Ланцберга, пели и слушал Окуджаву. Мирзаяна, Бережкова – вот эта была волна... А когда появился Салчак, он меня прежде всего ткнул носом в Достоевского... Моё знакомство с поэзией началось с Достоевского. И я настолько попал в него, вдруг. После этого был ранний Маяковский и Олжас Сулейменов, эта его знаменитая поэма "Аз и Я". Вот это были первые авторы. После этого я уже пошёл сам, уже не помню... Но вот с этого пошло-поехало.

Р.К. : А потом ты попал в театральную среду?

А.Д. : Нет. Потом у меня начинается не очень длинный, но очень насыщенный период. Сейчас бы его назвали периодом хиппования... Это не было бомжеванием – на самое дно я никогда не опускался, не спал по помойкам. Нет. Я уехал в Кызыл, к Салчаку. Потом я уехал на лесоповал – можно сказать, за романтикой. Ну, была несчастная любовь, захотелось всё бросить, сбежать от себя... Потом я работал в геологоразведке. Меня хорошо знали в нашей геологической партии и просто сразу взяли на работу техником – без образования, без бумаг. Потом мы вместе с Колей там работали.

Р.К. : Так случайно совпало?

А.Д. : Нет, я Колю позвал к себе в отряд. То есть, был вот такой период – года три-четыре, примерно с восемьдесят первого по восемьдесят четвёртый год. Я хипповал.

Р.К. : А КСП тогда как-то утратило своё влияние? Или просто было не до этого?

А.Д. : Тогда у меня как раз был конфликт... Юра Бендитович исключил из КСП Игоря Салчака. Причём, Юру, наверное, можно понять. Очень разрушительные шли моменты от Салчака, и Юра занял такую позицию. А я встал на сторону Салчака, и тем самым поставил себя вне КСП. И остался один. И тогда меня пошло носить по свету. А без клуба мне в Челябинске нечего было делать. Пожалуй, по количеству событий, простых, понятных, бытовых событий, это было самое насыщенное время. За всю оставшуюся жизнь потом у меня их столько не было. По количеству воспоминаний эти четыре года...

Р.К. : "Школа жизни"?

А.Д. : Как бы это пафосно ни звучало, наверное, это так. Общался с самыми разными людьми, в самых разных средах – от уголовной до богемно-интеллектуальной. Много всего было. Слава Богу, что я оттуда выкарабкался – вот что я скажу. Если б не выкарабкался, наверное, говорил бы по-другому: "Слава Богу, что не выкарабкался..." Но я рад, что вышел из этого.

Р.К. : А ты выкарабкался, потому что какая-то возможность представилась? Или просто накопилась усталость от этой экзотики?

А.Д. : У меня возникло ощущение, что я дошёл до какого-то дна – своего, не социального. Уже дальше мне было некуда... А потом я женился, и всё пошло в другую сторону. Так совпало. И Юра Устинов здесь сыграл большую роль. Он меня подобрал совершенно никакого и сильно поддержал тогда. Не чем-то, а просто – участием.

Р.К. : А где ты с ним познакомился? На каком-то фестивале?

А.Д. : На фестивале в Новосибирске. Я как раз возвращался из Новоенисейска, практически убитый, совсем. У нас там и смерти были, и чего там только не было. Я оттуда очень тяжело уезжал, практически без документов. И вот тогда я познакомился с Юрой Устиновым. И увидел, что есть нечто другое. А он в то время для меня тоже был знаковой фигурой.

Р.К. : То есть, ты знал его песни?

А.Д. : Я знал его песни, знал легенды о нём. А познакомились мы тоже весьма забавно. Но это длинная история, не стоит уходить в сторону... Познакомились и тут же вместе поехали – у меня как раз тогда получился мой первый сольник, в Красноярске. Он приболел, и вместо концерта Устинова был мой концерт. С его участием.

РиК : А у тебя тогда уже были песни на Салчака, твои песни?

А.Д. : Мало. В основном я был исполнитель, плюс несколько своих песен.

Р.К. : Ясно. То есть, после этого ты возвращаешься из скитаний, женишься, и начинается какой-то другой период?

РиК : Рожаешь детей.

А.Д. : Да, женюсь, рожаю детей. Интенсивно. И всё тут совпало – я попал в театр. Нужен был какой-то постоянный заработок... Сначала я устроился на завод, потом опять же перетянул туда Колю Якимова. А потом Колю пригласили в театр. Как раз Юра Бобков, тогдашний "Манекеновский" режиссёр, делал свою дипломную работу в Щукинке, в театре кукол – по Чапеку, "Из жизни насекомых". И он пригласил Колю Якимова написать музыку. А Миша Басин и Юра Бендитович писали тексты. Они тогда жили в Москве. В общем, Коля попал в театр "Манекен", и ему предложили остаться там завмузом. А тут я ушёл с завода, и Коля говорит: "Иди к нам в театр работать монтировщиком". В те годы там был очень хороший коллектив, просто чудо. Я очень благодарен судьбе, что туда попал...

Р.К. : Да, у тебя было нечто подобное тому, что испытала Таня Алёшина в том, своём театре. То есть, очень мощные, интенсивно живущие миры, где интересно и хорошо человеку творческому.

А.Д. : Да, это был уникальный театр. Я себя совершенно не чувствовал монтировщиком, мы жили все одной компанией: и артисты, и мы, и художники.

Р.К. : А актёром ты не пробовал стать?

А.Д. : Нет, никогда не было желания стать актёром. Честное слово. Режиссёром – такие мыслишки были у меня. То есть, мне нравилось это дело, но я ничего так и не попробовал. А актёром никогда не хотелось быть – это подневольная профессия, по крайней мере, для меня. В общем, я попал в театр. И недели за две сделал карьеру, дойдя до старшего машиниста сцены.

Р.К. : А в то время на эту зарплату можно было как-то существовать?

А.Д. : Я получал больше, чем заслуженная артистка республики Валя Ширяева, я же был пролетариат. У меня была зарплата раза в полтора больше, чем у Коли. Я был бригадиром – самым главным пролетарием в театре...

Р.К. : Ага, тут-то и наступило материальное счастье.

А.Д. : Больше меня получал только директор театра. У меня была зарплата сто сорок рублей, плюс ночные, сверхурочные.

Р.К. : Ясно. Можно было жить на эти деньги.

А.Д. : Да, больше денег мы зарабатывали с Колей только в геологоразведке. Там были серьёзные деньги – мы получали рублей по триста. А надо понимать, что там двадцать дней в поле, десять дома, то есть, мы получали триста рублей на десять дней, потому что в поле – там всё копейки стоило.

РиК : Там не потратишь.

А.Д. : Столько не выпьешь. А надо сказать, что в геологоразведке, и когда я работал под Новоенисейском, я не пил вообще. Потому что, если пить, то нужно было тогда внедряться в эту среду. А это очень тяжело. А когда не пьёшь – ты в стороне. И меня мужики всегда уважали – то есть, чужой, но... принимали.

Р.К. : Понятно. Итак, ты в театре. И опять активизируется твоя песенная история? Или нет? Или у тебя это шло достаточно постоянно?

А.Д. : В принципе, с тех пор как Юра Бендитович уехал в Москву, я стал снова вхож в КСП. Но тогда я уже был автором.

Р.К. : А насколько интенсивно ты писал в то время? Потому что мы знаем, но у тебя были периоды, когда не писалось.

А.Д. : Интенсивно я никогда не писал – четыре, пять, шесть песен в год. Как-то они катились, катились, катились... И я очень рано понял – для себя, по крайней мере – бессмысленность всех конкурсов. Я не совался ни в какие кспшные конкурсы.

Р.К. : Потому что не вписывался?

А.Д. : Нет. Я не понимал, зачем. Я не понимал критериев. Я не понимал, кто меня будет оценивать. На самом деле, может быть, в этом тоже некоторая амбициозность. И нужно сказать, что мы, КСП ЧПИ, бойкотировали Таллиннский всесоюзный фестиваль. Когда были все отборы – мы в этом не участвовали. И был даже скандал на уровне Челябинской области, потому что Якимов должен был поехать от композиторов, А Маша Митяева – от исполнителей. А мы это пробойкотировали, хотя Маша, в конце концов, кажется, поехала. И поэтому, говорить о том, что я вернулся в КСП... На Грушинку я тогда не ездил: мне это было неинтересно.

Р.К. : А вообще ты бывал на Грушинке?

А.Д. : Я был... сейчас уже точно не помню. Кажется, на первом фестивале после его разрешения. Году, наверное, в восемьдесят седьмом. И потом долгое время не ездил. Мне это КСП было неинтересно. Я уже начал слушать другую музыку, читать другую поэзию. И меня это всё, что там пелось, мало радовало. У нас были какие-то свои концерты, и у Коли, и у меня. Но мы тогда уже были с некоего боку в движении...

Р.К. : ... на островке...

А.Д. : Да, на островке, на очень своём. Причём, все, кто интересовался, про этот островок знали, относились к нему по-разному.

Р.К. : "Все" – наверное, регионально. Вас не знали за пределами, скажем, Урала...

А.Д. : Нет, ты знаешь, наоборот. Вот тогда я больше всего и ездил. Я очень часто бывал на Дальнем Востоке, раза по три-четыре в год....

Р.К. : А каким образом это организовывалось? На чисто человеческих контактах всё держалось?

А.Д. : Да. Первый раз мы туда попали с Юрой Устиновым. Юра нас, меня и Колю, вытащил туда. А потом уже кто-то услышал... Мы попали сначала на фестиваль, где нас услышали все и начали звать. И меня звали очень часто. Коля тоже ездил, но я как-то туда совсем вписался. И ездил и по Сибири, и по Дальнему Востоку. Но и в Саратов, и в Ульяновск, и в Москве были какие-то выступления.

Р.К. : Это конец восьмидесятых?

А.Д. : Да. Конец восьмидесятых.

Р.К. : То есть, время когда уже стало можно, но цены на билеты были ещё нормальные?

А.Д. : Да, разумеется, до девяносто первого – девяносто второго года. Была ещё премия Союза Гуманитариев, бережковская. А потом цены рухнули... И в это же время я пошёл заведующим музыкальной частью в театр "Манекен". И тут у меня с кспшной, вернее, с авторской песней совсем закончилось. Я как в подводную лодку ушёл в театр, у меня была очень интересная работа, которая мне очень нравилась. И восемь лет я практически не писал песен. Уж не знаю, почему. Но, действительно, это совпадает с периодом работы в театре "Манекен". И только уже после переезда в Москву, можно говорить о том, что я стал как-то возвращаться к авторской песне.

Р.К. : Понятно. Но как раз в этот период возникла "АЗиЯ". В 93-м году. Коля Якимов про это писал и немного рассказывал. В частности о том, что это была попытка как-то обозначиться, но вначале как некая игра, немного в шутку...

А.Д. : Не то, чтобы в шутку. Но, понимаешь, без обязательств. Например, в то же время у нас возник ещё один творческий союз, правда, потом из этого ничего не получилось, ТС "Благовещенск". В него входили я, Игорь Набоких, Саша Алабин, Сережа Швец и Федя Горковенко. Он тоже возник, точно также, как и "АЗиЯ". Тоже было вместе хорошо, и решили обозначиться. Вот и всё. И на этом история вот этого союза закончилась. А "АЗиЯ", как ты видишь, нет.

Р.К. : А в этот момент вы осознавали, что до вас был ещё "Первый круг"? Или это был совершенно самостоятельный шаг?

А.Д. : Шаг-то был самостоятельный. Но мы же до этого все, так или иначе, с первокруговцами повыступали. А Колю Якимова они просто звали к себе. Не было такого, что, вот, "мы продолжим дело "Первого круга" и тому подобное. Это была совершенно другая история. И у нас не было таких задач, как у них. То есть, не было задачи профессиональной деятельности на этом поприще.

Р.К. : Для меня загадка "АЗиИ" в момент её возникновения в такой... случайной закономерности. То есть, вы с Колей давние и близкие друзья. Вы решаете как-то обозначиться. И в этот момент в этом творческом союзе возникают Татьяна Алёшина и Елена Фролова. И после этого – всё. Эта история завершена, в том смысле, что никакое расширение невозможно. Вот как это произошло? Чисто интуитивно?

А.Д. : Нет. Об этом был уговор. На самом деле, мы же с Леной были знакомы гораздо раньше. Мы познакомились как раз на Дальнем Востоке. Причём, с Леной была такая история. Году, наверное, в восемьдесят восьмом ко мне в Челябинск приехали с концертом Вера Евушкина и Манана Менабде. И привезли записи какой-то юной девочки из Риги, которая, мол, поёт обалденно, Цветаеву и что-то ещё. Мне поставили запись. Я говорю, ну да. То есть, ни за, ни против. Ну, странно, конечно, что такая молоденькая. И всё. А потом я оказался в Благовещенске, и там Вера Евушкина была уже с Леной. Ну, я обалдел просто на все сто процентов. То есть, я не упомню, чтобы я так обалдевал. Хотя она пела те же самые песни, что были на той записи. Вот так мы познакомились. Это было в году восемьдесят восьмом – восемьдесят девятом. И придумали "АЗиЮ" мы с Колей, то есть, мы хотели вначале себя, любимых, как-то обозначить. А потом как-то... – ну и Лену с Таней нужно тогда принять – без них как-то глупо.

Р.К. : А Таня тоже уже была вам знакома?

А.Д. : Да, мы с ней очень по-разному все познакомились. У меня это случилось через театр. Хотя я слышал от Елены Антоновны Камбуровой, что есть такая Татьяна Алёшина, которая пишет песни. А потом эта Татьяна Алёшина приехала к нам в театр по приглашению художника Вити Плотникова, писать музыку к "Балаганчику". И мы с ней познакомились. А надо сказать, что в театральной среде песенки... Это не то, чтобы грех... Но лучше обходить эти темы. И мы, как два профессионала, общались на какие угодно темы, кроме этой. И на этом мы расстались, решив все проблемы по "Балаганчику", но ни я ей не спел ни одной песни, ни она мне. Хотя оба прекрасно знали друг о друге, что мы пишем песни. Ну, не принято. А потом приехала Лена Фролова и рассказала, что она познакомилась с Таней Алёшиной... Я сказал, да, знаю, она приезжала. "Да ты что?! Как же ты её не послушал?!" Буря эмоций. И потом как-то совпало, что в девяносто третьем году мы все вдруг встретились в Челябинске. И состоялся концерт, который мы объявили днём рождения "АЗиИ". То есть это даже была не игра, это для собственного удовольствия.

Р.К. : Может быть, поэтому всё так долго и держится? Потому что без жестких скреп и обязанностей?

А.Д. : Да. Я не помню, кто сформулировал, Что "АЗиЯ" – это любовь, а "Азия-плюс" – семья. Кто-то из наших близких знакомых.

Р.К. : Тогда вы большого значения этому не придавали?

А.Д. : Да, у нас был такой – устав – не устав, и в нём был один пункт: "никто ничего никому не должен". Если мы выступали, то не возбранялось сказать, что вот есть такой творческий союз "АЗиЯ", может быть, немного рассказать друг о друге. Вот и всё. А большинство концертов было, разумеется, сольных. У нас была какая-то совместная гастроль по Подмосковью, уже даже не помню, кто её организовал в те годы. И это было, пожалуй, единственным. Тогда ещё с нами ездил Серёжа Багин. Это был такой праздник. То есть, мы собрались вместе, и это нас радовало. Разумеется, никаких денег и прочего не могло быть и в помине. Вот такая была история. И, наверное, этот романтизм отношений потому только и удалось сохранить. Я ребятам очень благодарен. Это любовь, конечно, такая бережная любовь – она редко встречается. Потому что я же далеко не сахар. И большинство из нас. Но вот как-то щадим друг друга.

Р.К. : И, тем не менее, получается так, что как-то незаметно – по крайней мере для меня, и ещё каких-то людей – "АЗиЯ" становится альтернативой... Не знаю, насколько это вами самими осознаётся, но для многих людей, которые вас услышали, вы являетесь некой альтернативой тому, к чему скатилась авторская песня. Потому что умерли Окуджава, Галич, Высоцкий, и после этого всё пошло в какую-то другую сторону.

А.Д. : Вот к этому, Рома, у меня своё отношение. Я очень не люблю слова "альтернатива". Понимаешь? Потому что в таком случае, мы альтернатива ещё и джазу. А я не хочу быть альтернативой джазу. Есть джаз. Есть рок. Есть их любители. Есть какие-то академические жанры. И мне не хотелось бы ничего в этой жизни делать в пику кому-либо.

Р.К. : Не в пику. Альтернатива ведь и не имеет этого значения. Это другой путь, другая возможность.

А.Д. : Если эта альтернатива есть, то это видно со стороны.

Р.К. : Именно так.

А.Д. : Я бы не хотел себя позиционировать как некую альтернативу чему-то.

Р.К. : Просто мне кажется, что сейчас – и уже давно – наступил период дельты. То есть, нет никакого единого-общего-всех объединяющего. И существуют свои пути. Щербаков, допустим, это некая своя история в авторской песне. Со своей группой любящих и поддерживающих. Есть остатки мейнстрима.

А.Д. : Разумеется, мы не мейнстрим авторской песни. Он есть, мы его все знаем. И для меня это не преступление. Просто люди выбрали своё, и есть круг слушателей, довольно широкий, которому всё это близко и нужно. Тот же проект "Песни нашего века". Те же Мищуки. Те же Иващенко и Васильев. Это для меня мейнстрим в хорошем смысле этого слова. И, разумеется, мы не в основном потоке. У нас с ними нормальные человеческие отношение. Есть такой аккомпаниатор Виктора Берковского, Дима Земский, он же – аккомпаниатор Лиды Чебоксаровой. Это мой близкий друг, ближе у меня мало людей. Но, разумеется, и я, и Димка прекрасно понимаем... что истории разные. И это совершенно нормально.

Понимаешь, чем хорошо року? Рок к нам пришёл с Запада – как эстетика. И он пришёл структурированным. Есть панк-рок, есть джаз-рок и так далее. Своя инфраструктура. Есть рок-журналистика. Не успел он появиться, появилась куча рок-изданий. И Россия взяла уже готовую кальку.

В авторской песне этого никогда не было. Профессиональной критики практически не существует. И это плохо, конечно. Я просто смотрел, как организованы рок-клубы. У всех есть аппаратура, рок не бывает без аппаратуры. Бардовская же песня живёт без аппаратуры даже в благополучной Германии.

Р.К. : Понимаешь, тут вот ещё в чём дело. Авторская песня, может быть, сломалась... а может быть, в этом её специфика – в том, что она начиналась, как чистые стихи на какой-то там ритмической основе. И она вот на этой ритмической основе очень долго и пребывала. Кто-то лучше, кто-то хуже. И для меня альтернатива как раз в том, что вы совершили некий прыжок. Прежде всего в музыке, хотя вы не являетесь профессиональными музыкантами, за исключением Алёшиной. Я слышал, как о вас говорят другие авторы. Что у вас музыка – на другом уровне. Кто-то именно это и не принимает, разумеется...

А.Д. : Наверное, если сравнивать с мейнстримом, музыка у нас несколько иная. Что касается ритмики, мне недавно один человек сказал: "Саша, ну ты же делаешь непростительную вещь! Ты ломаешь авторскую ритмику в поэзии, поэтическую ткань." Может быть, во всяком случае, я это не специально делаю. Я воспитан на Галиче и Визборе. И вношу разговорную, бытовую интонацию в высокую поэзию. И если в чём-то искать мой кайф, то он именно в этом. И я отдаю себе отчёт, что в том, что я делаю, основная новизна лежит всё-таки в интонации. А не в музыкальной самоценности и не в выборе стихов.

РиК : Но ведь кроме формального ритма стиха, существует ещё и внутренний, смысловой ритм. И ты его и не ломаешь, а, может быть, наоборот, выявляешь.

А.Д. : Наверное, Рита. Совершенно согласен. В зависимости от того, как относиться к тому, что я делаю, можно сказать, либо, что ты этот ритм ломаешь, либо, что ты его открываешь.

Р.К. : Ритм не есть размер, это гораздо более сложная и трудноформализуемая категория, в том числе, и в стиховедении.

А.Д. : И то, что мне нравится и у Лены Фроловой, и у Коли Якимова – это как раз гибкость, ритмическая и интонационная, причём это зависит от конкретного исполнения. Может появиться пауза в том месте, где её раньше не было. И этого зависит от сегодняшнего, "сейчашнего" состояния... В этом есть некий перформанс. Это происходит здесь, сейчас, и это очень трудно повторить. И для меня как раз в этом и есть тот самый кайф. И в этом, видимо, тоже заключается наше отличие от мейнстрима авторской песни, который сейчас делает концертные номера. На манер эстрады. То есть это поставленное, ритмизованное... Причём, я этот говорю без всякого осуждения.

Р.К. : Хорошо, "АЗиЯ" и авторская песня – это одна история. Но и внутри "АЗиИ" есть своя собственная история. И в ней ты тоже – очень сам по себе.

А.Д. : Внутри "АЗиИ" все – сами по себе.

Р.К. : Безусловно. Но ты самый сам по себе.

А.Д. : А мне кажется, что Таня Алёшина – самая сама по себе. В хорошем смысле.

Р.К. : А всё же Лена не зря писала о тебе: "Самый далёкий и самый загадочный". Можно это объяснять и географически. Ты позже всех перебрался в столицы... Но не только же это.

А.Д. : Вот в чём я перед Таней снимаю шляпу, если взять нас всех четверых... Вот если из песен Деревягина убрать Деревягина – не останется практически ничего. Очень трудно другому их спеть. И мне кажется, это неинтересно. Тоже самое с Леной Фроловой, даже когда Елена Антоновна Камбурова поёт её песни. То же самое с Колей Якимовым. Таня же – больше композитор. И у неё кроме вот этой энергетики, этой харизмы и интонации, есть ещё нечто структурированное, что может существовать и отдельно от Тани.

Р.К. : А это ей самой не мешает, тебе не кажется? Ведь это – некие каноны, которым она училась? А ведь они, эти каноны, совсем из другой оперы. Не с этим ли она и борется, в том числе?

А.Д. : Но это тоже некий синтез, понимаешь? Как у нас синтез авторской песни с высокой поэзией или изящной словесностью, назови как хочешь... Так и здесь: Танин врожденный академизм и вот с этой же словесностью, во многом, стихийной. Это тоже свой синтез, и как раз это и интересно. И в этом она тоже какой-то первопроходец. А мы идём с другой стороны. И вот тут мы встретились. В этом-то и интерес. И поэтому-то для меня как раз Таня и стоит особняком, потому что она с другой стороны пришла. То есть внутри "Азии" я себя не ощущаю особой историей. Ну да, у меня больше речитатива, чем у всех, но это штрих, не более...

Р.К. : Но ведь у тебя и впрямь возникает своё пространство. Причем, оно возникает ещё даже до того, как ты начинаешь петь.

А.Д. : Вот, Рома, ты сейчас очень важные слова сказал. На самом деле, у меня перед отъездом в Германию все концерты были в театре, и я создавал пространство – начиная со входа в театр. Уже был свет, уже звучала какая-то музыка. Просто чтобы я смог комфортно работать, мне нужна обстановка сосредоточенного внимания. И если она получается уже с первой песни, то... Я почему не люблю выступать в "сборных солянках" (кроме "азиатских" сейшенов – но это и не солянка), потому что я не успеваю просто-напросто. А у меня практически нет "номеров". То же самое у Володи Бережкова. Он не мастер одной песни. Это мастер концерта.

Р.К. : Другая дистанция.

А.Д. : Вот Витя Луферов может спеть три номера... И это будет "да!". А есть другие. Тот же Галич – это не мастер одной песни. Это нужно большими массивами воспринимать. И мой случай, мне кажется, тот же самый. И Лена Фролова... Да, она, может, наверное, у неё есть песни... Но ей самой это не очень нужно. И у Коли Якимова то же самое. Мы в жанре люди другой формы, наверное.

РиК : Потому что – театр.

А.Д. : Может быть. Может быть, потому что театр. Хотя к этому слову у людей совершенно разное отношение. Так же как и к слову "авторская песня". Просто есть театр и театр. Есть "областной драмтеатр", а есть "польский театр". Это же целый мир. И в каком-то смысле то, что мы делаем, наверное, да, наверное, это имеет отношение к театру.

Р.К. : Скажи, вот "Азия" достаточно долго существует. Есть ли с твоей точки зрения какая-то опасность (я сейчас не об "Азии-плюс" говорю, а именно о самой "АЗиИ"), какая-то ощутимая возможность того, что это может закончиться?

А.Д. : Ну как? Это же любовь, понимаешь? И, честное слово, если выйдет хоть один из нас из "АЗиИ" – её не станет. "Азия" без Тани Алёшиной, "Азия" без Лены Фроловой, "Азия" без Коли Якимова...

Р.К. : Но и больше вас тоже не станет.

А.Д. : А об этом мы договорились с самого начала. И поэтому в "АЗиИ" нет ряда фамилий, которые, казалось бы, там должны были быть. "АЗиЯ" – это четыре. И ещё я бы хотел сказать про "АЗиЮ-плюс"...

Р.К. : Азия-плюс начинается года с 98-го?

А.Д. : Несколько позже, с моего переезда в Москву. Просто сейчас горят о "плюсах", но мы это придумали совершенно по-другому. Что такое "Азия-плюс"? Это культурное пространство, в котором существует "АЗиЯ". И не в том смысле, что мы подтягиваем к себе кого-то. А наоборот: это круг, в котором мы живём. И в этом смысле в него может входить и Булат Окуджава и Том Вейтс, люди, которые не имеют к "АЗиИ" никакого отношения. Это культурная среда, куда входит Иосиф Бродский, Елена Камбурова, Баратынский, Пушкин. "АЗиЯ-плюс" для меня и для всех нас вот ЭТО. А не какие-то "плюсы". Вот говорят, что Манана Менабде "плюс". Да, разумеется, Манана Менабде входит в круг "АЗиИ-плюс". Но это не значит, что мы её подтягиваем к себе, ни в коем случае. Это важный момент, как мне кажется.

Р.К. : Просто у этого явления много уровней. То, о чём говоришь ты, это самый высокий уровень. Есть и более простой уровень: "АЗиЯ-плюс" — это и какие-то конкретные проекты, имеющие финансирование, чисто практическое воплощение в дисках.

РиК : Это ещё и лейбл.

А.Д. : Студия современного искусства "Азия-плюс" – это, совершенно верно, лейбл и предприятие со своими обязанностями, обязательствами, со своими правилами. Со своим штатом сотрудников, не побоюсь этого слова. Это проект.

Р.К. : И именно поэтому история гораздо более рискованная, с моей точки зрения.

А.Д. : Вот здесь я не знаю. Это не только от меня зависит. И, наверное, даже не столько от меня. Потому что в "АЗиИ-плюс", кроме того, что я там, как это говорится, акционер, да? Один из основателей. Но я, прежде всего звукорежиссёр. Да, мы решаем какие-то концептуальные проблемы, мы обсуждаем какие-то важные вопросы... Но вот поручиться за то, что "АЗиЯ-плюс" будет жить долго и счастливо... Я бы очень хотел, чтобы это было так. И мне кажется, что за четыре года сделано достаточно много. Как бы всё это ни шло "медленно и неправильно", как говорил Веничка, тем не менее... Выпущена масса дисков...

Р.К. : Безусловно.

А.Д. : Слово "АЗиЯ" – если говорить о мире авторской песни – наверное, знают.

Р.К. : Те, кто интересуются, знают.

А.Д. : Или, по крайней мере, что-то слышали.

РиК : И, помимо дисков, это ещё и концертная деятельность.

А.Д. : Да, причём, когда мы занялись выпуском дисков, то мы для себя решили, что концерты мы оставляем на любительском уровне, потому что у нас нет ресурсов для этого. Но потом выяснилось, что это настолько взаимосвязанная история – диски и концерты, что одно без другого не может существовать. И сейчас мы пытаемся наладить ещё и эту сторону. Что-то получается, что-то нет. Здесь мы ещё в самом начале пути, и здесь, разумеется, масса проблем. Но пока у нас есть более или менее плановые выступления в Петербурге – это, прежде всего Интерьерный театр, и в Москве – это, прежде всего сейчас Центральный Дом Журналистов и ещё несколько площадок.

Р.К. : Мне кажется, огромная проблема в том, что вас практически не знают за пределами столиц, кроме тех, кто активно интересуется авторской песней. Потому что Москва и Питер, это, конечно, неплохо. Но поскольку вы отключены от центральных каналов радио и телевидения....

А.Д. : И перспектив подключиться к радио и телевидению настоящее время нет.

Р.К. : Я убежден, что именно в русской провинции есть очень много людей, которым было бы интересно ваше творчество. Они разбросаны по городам и весям, но они есть.

А.Д. : Наверное, да. Но чтобы достучаться до них и добраться туда – для этого нужна структура, большая и работающая. Я прочёл в какой-то режиссёрской конференции, речь шла об одном джазмене, так вот, там кто-то написал, что тиражом в пять тысяч экземпляров в Российской Федерации можно продать даже речи Геббельса на казахском. Но это при правильном маркетинге. А это – хорошо организованный бизнес, с серьёзными вложениями. И поэтому мы сейчас в начале этого пути, я не знаю, во что это выльется. Либо мы остановимся на любительском уровне. Либо пойдём всё-таки в бизнес.

Р.К. : Опасный путь...

А.Д. : Да. А оставаться на любительском уровне – в этом есть свои опасности. И, наверное, будет искаться какой-то компромисс, как мне кажется. С дисками у нас ещё много сложностей. И всё происходит не так быстро, как хочется. Но в принципе технология отлажена. Уже можно что-то предугадывать. С концертами всё только начинается. То есть та ситуация, которая было с дисками года три-четыре назад.

Р.К. : Вернёмся к тебе. Звукорежиссура – это твоя нынешняя профессия...

А.Д. : Да. Я уже перестал скрывать, что Александр Старых – это я. Хотя кто-то, даже из хороших знакомых об этом до недавнего времени не знал...

Р.К. : А с другой стороны – и мы этому очень рады – активизируется и песенная твоя история, в том смысле, что появляются новые песни.

А.Д. : Да, это как-то началось с переездом в Москву. Появилась песня на стихи Антона Яржомбека "По Москве иду как иностранец". Ну и конечно Леонид Губанов. Меня просто прострелило.

РиК : Это как-то связано с выходом книги Губанова?

А.Д. : Разумеется, я знал стихи Губанова много раньше. И от Володи Бережкова, и самиздатовские вещи. Но, действительно, почему-то с выхода этой книжки вдруг стали возникать песни. Ну, это может быть связано и с моими личными делами. Я давно говорю, что у меня все песни мелколичностные. Так что видимо и личная ситуация совпала, и Губанов просто сейчас попал в меня настолько, что... написалось что-то.

Р.К. : Если говорить о твоём круге поэтов, то это Салчак, оказавший очень большое влияние на тебя в юности, это Серебряный век, и, прежде всего, Блок...

А.Д. : Да, я очень долго болел Блоком. И у меня было довольно много песен на его стихи. Большинство из них уже ушло безвозвратно – юношеский романтизм и символизм. Нет, я очень трепетно отношусь ко всему этому. Но я боюсь, что я не смогу уже это органично спеть. Я вот на диске попробовал спеть Гумилёва – и то, вот сейчас слушаю – ушло время, интонации уже не те. Уже есть в этом некая неорганика для меня самого. Хотя я хотел записать эти песни.

Р.К. : Блок, Гумилёв, Мандельштам...

А.Д. : Да, Мандельштам, это и сейчас актуально...

Р.К. : ... И Бродский, как такое очень позднее завершение Серебряного века, если так можно сказать. Но ведь он – их наследник по прямой, через Ахматову.

А.Д. : Для меня и Цветаева – это огромное событие, но у меня нет песен на её стихи. А сейчас я, наверное, чаще всего читаю Бродского и Мандельштама.

Р.К. : А в творчестве – Салчак и Губанов.

А.Д. : У меня это не всегда совпадает. Может быть, это какой-то парадокс. У меня все более стихийно, хотя нравятся мне вещи более структурированные, более спокойные. А в творчестве почему у меня эта стихия есенинско-высоцкая. Потому что для меня Губанов (как и Салчак) – это Маяковский, Есенин и Высоцкий в одном флаконе. Стихия, смешанная с неким модернизмом. Для меня это более или менее одна история. Я даже не знаю, насколько это с филологической точки зрения хорошая поэзия. А с Салчаком я даже не уверен, насколько это читабельно с листа. Далеко не всеми он воспринимается.

РиК : Для меня они с Губановым очень близки.

А.Д. : И для меня. Губанов как некий виток той же спирали. И в концертах я часто объединяю их в одно отделение. Интересно, что вот Таня Алёшина говорит, что никогда не смогла бы написать песню на Губанова.

Р.К. : Наверное, и на Салчака. Совсем другой мир. А ты, может быть, не смог бы на Ахматову...

А.Д. : Никогда! Хотя — да, понимаю, Ахматова, но написать... наверное, нет.

Р.К. : А вместе вы словно бы реконструировали Серебряный век...

А.Д. : Да, и для меня в этом особый кайф, что вместе мы дополняем друга друга, а где-то и пересекаемся. И получается такое... лего. И для меня кайф также в том, что мы в чём-то и не пересекаемся. Даже мы с Колей в чём-то расходимся. Но это и интересно. Вот когда у нас был десятилетний юбилей, и мы что-то начали слишком часто выступать и петь хором, и пошло, как будто мы квартет "АЗиЯ" – мне эта история не мила. Как праздник – да. Я рад увидеть своих любимых людей. Но вот... Опять же как в семье. Всё время ходить вместе как на работу...

Р.К. : Не ходить строем, понятно.

А.Д. : Не строем. И должна быть некая свобода.

Р.К. : Меня ужасно радует, что "АЗиЯ" получила какие-то плацдармы не только в России, но и за границей. И что мне особенно приятно в этой твоей поездке, которая сейчас завершается, что, во-первых, многие города Германии захотели тебя услышать...

А.Д. : Для меня это было так приятно – ты себе представить не можешь. Ты же в курсе, как всё это началось. Я просто поехал в гости к Долинским. Мы долгое время общались в интернете, Потом он говорит – ну, приезжай в гости. Ну и в Берлине мы-то тебе концерт сделаем, а может кто-то ещё и присоседится. Ну ладно. А получилось всё-таки шесть городов, и это очень приятно.

Р.К. : Да. Это во-первых. И, во-вторых, я помню, что на твоём, действительно, прекрасном концерте в Берлине в 2001 году (это был один из лучших концертов, которые я вообще когда-либо слышал) было, увы, всего человек двенадцать публики. А сейчас – в разы больше. И для меня это медленный, но правильный процесс. Конечно в организации этого концерта огромная заслуга Долинских...

А.Д. : Да, я просто обалдел от того, что они сделали.

Р.К. : И, конечно, молодцы все организаторы и других городах.

А.Д. : Конечно! У Певзнеров в Марбурге был домашний концерт, на котором было человек тридцать, наверное. И в Дюссельдорфе у Марины Гершенович, и в Вуппертале у Томилина, и в Мюнхене у Вишневских, и у Белякиных во Франкфурте. Огромное спасибо всем.

Р.К. : И самое оптимистичное наблюдение в том, что потихонечку это ваше пространство – не в пику никому! – и не как альтернатива – а просто само по себе – оно потихонечку расширяется. Люди слышат тебя, и слышат "АЗиЮ".

А.Д. : Я, может, не прав, но у меня такое ощущения, что если заниматься своим делом, то оно... может быть, не сразу, но как-то произойдёт. А может, и не произойдёт – ну что же делать...

РиК : Возвращаясь к России и русской провинции – ведь проблема только в том, чтобы люди, которым это нужно, узнали о вашем существовании. И они тоже окажутся в этом пространстве.

А.Д. : Конечно, но механизмы этого узнавания настолько сложны и трудоёмки... и финансовоёмки, что непонятно, как и когда это произойдёт. Впрочем, как раз сейчас нас позвали в Екатеринбург, и обсуждается идея, не сделать ли нам уральскую поездку.

Р.К. : Мне кажется, это была бы очень важная история, если бы "АЗиЯ" потихонечку продвигалась не только на Запад, что прекрасно и чему мы безумно рады, но и туда – в Россию.

А.Д. : Разумеется, здорово, если это возникнет. Но я уже взрослый мальчик и понимаю, что само оно не возникнет. А что делать, для того, чтобы это возникло – мне лично не очень пока понятно. Но ведь Россия так устроена, что если что-либо возникает в Москве и в Питере, оно потихонечку начинает быть востребованным и в провинции. А в Москве и в Питере сейчас что-то происходит.

Р.К. : И последний вопрос сегодняшней беседы. Вы существуете уже довольно давно. Ваше слово в авторской песне сказано и звучит. А вот из тех, кто сейчас приходит, из молодых ребят, ощущаете ли вы сейчас кого-то себе родственным? Или это совсем другая история?

А.Д. : А здесь, Рома, слово "мы" уже не работает. Например, Лена нас познакомила с гусляром и бардом из Суздаля Дмитрием Белолипецким. Мне сейчас очень нравится то, что делает рок-певица Рада из группы "Рада и терновник". Мне очень нравится то, что делает Илья Оленев, это, скорее, такой бард-рок. Мне очень нравится то, что делает Оля Чикина. Поэтому здесь слово "мы" не очень верное. Разумеется, есть интересные люди. И наверное, одна из наших задач, чтобы эти люди были услышаны.

Р.К. : Спасибо тебе. И приезжай ещё!