Строчка, вынесенная в заголовок, принадлежит поэту Александру Межирову, известному, к сожалению, не всем и, видимо, поэтому так незаслуженно сурово оценившему свое творчество в конце жизненного пути. Строгая самооценка всегда присуща настоящему мастеру. А еще — сомнение, изнуряющее, выбивающее из колеи, порой саморазрушающее. И это при том, что слова Бориса Пастернака: "Смысл творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех..." — воспринимаются, по наивности, надо полагать, как буквальное руководство к действию.

В среде тех, кто называет себя бардами, а свои произведения — авторской песней, Олег Кабалик (1958-1995) известен очень хорошо. Хотя он не сочинял своих песен, пел чужие. А если и сочинял, то на стихи знакомых поэтов. Стихи он писал, но ни одно из них не стало песней. Олег, в отличие от иных авторов стихотворных текстов, исполняемых под гитару, понимал, что, хотя бардовская песня действительно является сложным симбиозом поэзии, музыки, манеры исполнения, походной обстановки, своеобразного ритуала общения, детской искренности в сочетании с изысканным лицедейством, все эти составляющие, будучи собраны вместе, не должны своим количеством компенсировать небрежность и банальность стихов, однообразие мелодий, исполнительскую рутину, неустроенность быта, упрощенность взаимоотношений, типовую манерность и инфантильную подражательноcть.

Олег стремился к совершенству во всех ипостасях бардовского искусства, а со стороны это порой выглядело как нецелесообразные метания из одной крайности в другую. В детстве он учился в музыкальной школе игре на скрипке. У него даже сохранилась неправильная осанка: одно плечо выше другого. Фортепиано Олег освоил так, как автогонщик осваивает гоночную машину. Олег умел и настроить инструмент, и сыграть на нем без нот, что называется, с листа любую мелодию. В принципе, если бы он увлекся джазом, мог бы сделать карьеру пианиста-импровизатора. В юности Олег был капитаном команды КВН своей школы. Поэтому вполне естественно, что, окончив школу, он поступил на театральное отделение института искусств.

Олег не был самородком. Овладев несколькими рабочими специальностями, он самостоятельно обучался электросварке, тренируясь в обеденные перерывы под одобрительные замечания "загорающих" сварщиков. От основной массы членов клуба самодеятельной песни "Поиск" — а это была либо учащаяся, либо праздно слоняющаяся публика, либо закаленные песенные апологеты в летах — Олег все-таки отличался. Ни один из своих талантов он не получил свыше. Всему учился. Институт искусств он оставил, может быть, именно потому, что в жизни никогда не играл. Был искренен и честен. Когда Сергей Рыбалка, лидер "Поиска", увлекшись идеей создания Театра песни (прообраза нынешнего "Перекрестка"), поставил музыкальный спектакль по пьесе Юлия Кима "Ной и его сыновья" и на втором или третьем представлении выяснилось, что пыл артистов угас и что, кроме песен, в спектакле по большому счету их ничего не интересует, Олег прожил свою роль на сцене так, что стало ясно, что он мог бы стать неплохим театральным актером.

Особый разговор о его стихах и первых прозаических набросках. Кабалик стихотворчеству учился, в отличие от большинства бардов-соратников, полагавших, что гитара, костер и крепкий чай все спишут. Олег занимался в литстудиях: сперва в "Мастерской" (тогда ею руководил Александр Радушкевич), потом в "Творчестве" у Бориса Лапузина. Олег учился писать стихи, понимая, что главное мерило их качества — публикация, когда под внимательным читательским оком стихотворные строчки становятся особенно беззащитными и ничего добавить уже нельзя. Олег никогда не заводил архива, не трясся над рукописями, которые разошлись по друзьям и знакомым, остались в письмах. Поэтому задача всех, кто имеет на руках образцы творчества Кабалика, — собрать все воедино и издать в виде книги, достойной памяти Олега.

Олег не просто любил жизнь, он восхищался ею. Он с таким упоением рассказывал друзьям о Курилах, где служил в стройбате, что слушатели воочию видели пейзажи далекого архипелага. Он восхищался людьми, у которых что-то получалось. Побывав на концерте трио "Меридиан", он говорил: "Я думал, что знаю о гитаре все. Но то, что делали с инструментом эти ребята, мне пока недоступно". Когда он жил с семьей в Ливадии и, работая на судоремонтном заводе, месяцами не получал зарплату, то, чтобы не сидеть без куска хлеба, стал подрабатывать настройкой пианино. А потом взахлеб рассказывал о талантах своих клиентов-вундеркиндов. В голодный 1992 год он и написал свое знаменитое "Письмо дедушке", рассказ, полный неистребимого оптимизма, веры в то, что все будет хорошо. Кое-что из предсказаний Олега сбывается. По крайней мере, старший его сын, тоже Олег, сейчас в хвост и гриву гоняет по улицам Владивостока мамину машину, да и в городских картинах кое-где начинают проступать черты урбанистических фантазий, навеянных, конечно, страницами аксеновского романа "Остров Крым", литературного хита времен перестройки. "Письмо дедушке" имело определенный резонанс — после прочтения на фоне кадров постперестроечной разрухи в программе зарождающегося тогда "Восток-ТВ", как вспоминает вдова Олега Ольга Кабалик, к ним домой хлынул поток писем от благодарных читателей...

Кабалик не был ангелом при жизни, и он не нуждается в идеализации после смерти. Олег был сыном своего времени и своей страны, о гибели которой он искренно сокрушался. Он жил, как многие люди своего поколения. И, как многие из них, не успел состояться. К нему всегда стремились юные. Для многих он стал учителем, хотя сам до конца жизни оставался вечным учеником. Весной 1995 года начиналась в его жизни пора, которую принято называть зрелостью...