Михаил Яковлевич Вейцкин, главный режиссер Грушинского фестиваля, приглашая на концерты "Грассмейстеров", попросил солиста группы, Тимура Ведерникова, построже придерживаться "традиций авторской песни". И завершил свое предложение страшными словами: "Авторская песня в опасности!". Тимур, будучи по природе человеком отзывчивым, поспешил поделиться тревожной новостью со своими многочисленными товарищами, друзьями и знакомыми.

Андрей Козловский, душа-человек, всерьез обеспокоился судьбой жанра, который стал для него второй родиной (первой, если я не ошибаюсь, все-таки является рок-культура). Андрюша обещал сделать для авторской песни все, что в его силах — и решил переделать свои рок-н-роллы в вальсы. Поэтому давайте возьмемся за руки, друзья, и "— раз-два-три, раз-два-три" — запоем: "Медленно плыть в чистой воде, медленно жить в чистой воде"...

Всю эту историю я услышала из уст Тимура, поэтому не ручаюсь за дословную передачу речи Михаила Яковлевича. Но мысль, в ней выраженная, подталкивает к дальнейшим рассуждениям.

Собственно, в этой короткой фразе поднимаются две темы, которые давным-давно навязли в зубах у всех, кто хоть раз участвовал в обсуждении эстетических проблем жанра. Первую тему условно обозначим как "Вопрос о границах жанра", вторую — "Очередная грустная весть о смерти авторской песни".

Нарушение государственной границы карается...

Вообще-то, меня всегда обескураживает слово "традиции" по отношению к любимому жанру. Никто никогда четко не формулировал, в чем эти самые традиции заключаются, но все знают, что их злостно нарушают. Причем разные группы нарушителей часто показывают пальцами друг на друга.

Ну скажите мне: "ля минор" — это традиция? Или, как выражаются в кругах, близких к тому же "Грассмейстеру" — образ мыслей? А если я вместо "ре минора" возьму, извините за выражение, "аш-эм-семь-бемоль-пять" — я эту традицию нарушу? Что же тогда говорить о "Нон-стопе" — у них вообще гармонии, недоступные пониманию среднестатистического любителя АП.

Беда наша в том, что мы пытаемся определить жанр в тот момент, когда он еще, слава Богу, развивается. Причем положение усугубляется еще и тем, что мы выдаем свои определения, находясь внутри жанра. Снаружи — его когда-нибудь изучат всякие филологи, философы, культурологи, социологи и прочие гуманитарии. Они поставят объективный диагноз, вынесут вердикт: Окуджава — направо, Визбор — налево. Отделят овец от козлищ.

А сейчас мы можем, конечно, подобрать козявку и сказать: ты — гусеница. А она через какое-то время возьмет и бабочкой обернется.

Взрослые люди, мы постоянно забываем, что развитие всегда начинается с нарушения границ и запретов. Залез гвоздем в розетку (говорила мама, что нельзя!) — обогатился знаниями об электричестве. Причем знаниями, в прямом смысле этого слова, пропущенными через себя. Перешел дорогу "крутому" автомобилю: узнал, кто ты есть на самом деле — это в лучшем случае. В худшем — понял, как быстро бегать умеешь.

И потом, меня всегда умиляет, когда авторской песне пытаются навязать какие-то границы. Это ж дитя свободы! Её ж с диссидентским движением связывали — и, как мне кажется, совершенно не напрасно. Она ж родилась как альтернатива официальной культуре, которая вся насквозь и состоит из границ и запретов, и противопоставить этому можно было лишь абсолютную свободу и безграничность.

Нравится мне сравнивать песню с нашим родным русским языком: мы сколь угодно долго можем говорить о его засорении, создавать всевозможные правила и ограничения в тщетных попытках сохранить, удержать, не дать... Языку-то всё равно — он знай себе развивается. И люди так же не понимают друг друга, как не понимали много веков назад. И так же понимают.

В конце XVIII века было у нас такое "Общество любителей русского слова". Эти любители предлагали все иностранные слова нашими заменить. Калоши называть "мокроступами". Давайте и мы сейчас джазовый (буржуйский!) ритм заменим на вальсовый (тоже буржуйский, но более привычный).

Я не отношу себя к фанатам творчества группы "Грассмейстер" — да простят меня ребята. Но именно их появление позволило мне очень многое понять в моем жанре. Помните, несколько лет назад они во время зимнего фестиваля в "Чайхане" исполнили "Милую мою" под рэп? Мне посчастливилось услышать этот же номер в зрительном зале Московского Дома Молодежи. Столичная публика оказалась намного консервативней нашей, и при неполном освещении было видно, как у некоторых ревнителей чистоты жанра стоят на голове редеющие волосы. Люди были на грани инфаркта от произошедшего святотатства. ("Ничего святого" — так, кстати, будет называться новый диск группы, куда войдет и эта "Милая моя", и "Изгиб гитары желтой" в ритме рок-н-ролла). Зато потом, в конце концерта, вместе с другими участниками я пела эту песню со сцены. И смотрела в зрительный зал. И было удивительное подозрение, что люди, оправившись от недавнего шока, впервые задумались над словами этой давно уже замыленной и запетой песни. Она получила второе дыхание — и, заметьте, ничуть не пострадала от хорошей пародии.

Кого хороним?

Авторскую песню хоронят все. И уже давно. Вот это точно стало старой доброй традицией. Уже которое десятилетие стоят наготове с лопатами, венками и прочими ритуальными принадлежностями. Кто-то пророчески предвещает, что она не выживет, потому что не может быть профессиональной (видимо, это те, которые считают себя профессионалами в выживании). Кто-то ждет, что она падет от неизлечимой болезни попсовости и смертельной заразы шоу-бизнеса. Которое десятилетие идут перманентные похороны.

Авторская песня в опасности!

Простите за нескромность, сравню жанр с самым святым, что есть в русской культуре — с незабвенным Александром Сергеевичем. Давайте грустным взглядом окинем нынешнее молодое поколение, падем в горе на колени, посыплем голову пеплом и, ударяя себя пятками в грудь, будем восклицать: "Пушкин в опасности!" Его никто не читает, так уже никто не пишет, не понимают, извращают...

А человек, носящий веселое имя Пушкин, усмехнется со своего портрета — он-то чувствует себя в полнейшей безопасности. И если уж и стоит нам о ком-то беспокоиться, то только о себе. О том, что не сумели вовремя прочитать и передать другому поколению.

Авторская песня — тоже вещь в себе. Мы можем, конечно, выкопать ей удобное для нас русло и направить ее развитие туда. Однако суровая действительность учит нас, что все эксперименты над природой неизменно оборачиваются против экспериментаторов. Вот мы и живем в Самаре, в ожидании, когда же протухающее Жигулевское море обрушит на нас свои толщи.

В любом случае, при столкновении со стихией в опасности оказываемся мы. А авторская песня — это стихия. И беспокоиться нам нужно не о ней, а о себе. Мы, зрители, в опасности. Потому что стали относиться к песне, как к продукту потребления, а не как к миру, в котором есть место всему. Мир этот — саморегулирующаяся система, она сама выбирает, чему жить, а чему умереть. И ей наплевать на наши попытки поддержать какие-то традиции.

Мы в опасности — потому что перестали задумываться над тем, что потребляем. Мы просто проглатываем то, что предлагают нам организаторы концертов — кстати, не важно, Грушинский ли это клуб или "Самарские барды". Мы перестали слышать, вслушиваться в песню — поверьте мне, это очень заметно, когда стоишь у микрофона.

Кстати, тот же Михаил Вейцкин — и за точность этих слов я уже отвечаю, потому что произнес он их, когда давал мне интервью, — он делает концерты для того, чтобы люди на них отдыхали. Гуманная цель. Можно прийти на концерт — приятно же побывать в компании хороших людей, поплескаться в лучах их славы, которые они щедро льют со сцены. А потом вернуться домой к привычной действительности и некоторое время жить воспоминанием о том, как хорошо было. И постоянно ощущать потребность снова подзарядиться.

А можно вынести с концерта одну-единственную фразу. И принести ее домой. И она перевернет привычную жизнь, внесет в нее новое понимание. Но для того, чтобы эту фразу найти, на концерте нужно не отдыхать, а работать, слушать, вслушиваться. И пока мы этого не поймем — мы в Опасности. В опасности попасть в наркотическую зависимость от песни, в необходимость постоянной подзарядки на концертах.

А песне — ей все равно. Она может быть и наркотиком. И откровением.