(Несколько замечаний к статье Л.Аннинского "Заговаривающий бездну")

"Вообще говоря, заботиться об отклике

критики на творчество поэта следует в

последнюю очередь".

/И.Бродский/

Что более всего удручает, так это заглавие. А от него-то и идёт вся идея...

"Забалтывание бездны, пустоты" – это уж совсем никуда не годится, даже и спорить с этим в своё время не захотелось, эти слова мне всегда (с тех пор как они прозвучали) казались несерьёзными. Какая-то чувствуется здесь защитная реакция, что ли... Тяжело, наверное, столкнуться с такой бездной, в которой нет ни прогалины пустоты. Вряд ли формулировка Дмитрия Быкова нуждается в смягчении. По-моему, она нуждается в забвении.

Но то, как это прозвучало в новом варианте, — получилось в итоге не смягчение, а как раз наоборот. Очень жёстко и серьёзно. И потому дело принимает серьёзный оборот.

Ладно. Что такое "заговаривающий"? И что такое "бездна"?

Слово "заговаривающий" ассоциируется с каким-то шаманством, ей-Богу. Умберто Эко сказал как-то, что талант – это на двадцать процентов вдохновение, а на восемьдесят процентов – тяжкая работа. Для "заговаривающего" – хватило бы именно двадцати.

Для того, кто работает на все сто – не подходит такое имя.

Слово "бездна" приводит меня по меньшей мере в недоумение. Я вообще-то ощущаю себя маленькой частицей этой "бездны", которую так "заговаривают". Что-то здесь не то.

Трудно придумать название для необычного явления. Очень многие слова тянут за собой значения и смыслы, которые могут далеко утянуть.

Например, эпиграф ("Какой кошмар: жить с самого начала зря...").

А для меня в песне "Какой кошмар" ключевой строчкой является:

"А ну не ныть! Не так уж он и плох, твой остров."

Вообще, я думаю, к нашему предмету невозможно подобрать эпиграф. Любой эпиграф будет неполон. Это будет только кусочек, какая-нибудь единичная тема. Т.е. это будет эмблемой нашей теории, в которую мы хотим его укомплектовать.

Мне немного кажется, что автор статьи воспринимает и рисует Щ. в чёрно-белых тонах, причём больше в чёрных... До чего же грустно и скучно смотреть на поэта сквозь уменьшительную линзу придуманной теории... Есть большой соблазн предложить в противовес увеличительное стекло.

Нет, буду говорить только о своём видении. Мне этот поэт (и мир, творимый им) видится многоцветным, многогранным, многозначным.

Причём многозначность здесь отнюдь не постулирует равную ценность того или иного выбора. "Всё равно" – это химера. И у Щербакова это всегда отлично чувствуется.

Каждый его текст – как камень на перекрёстке дорог. Выбор всякий раз остаётся за читателем-слушателем. А поэт лишь отдаёт своё мастерство, которое помогает увидеть и смысл и красоту.

В щербаковской палитре есть и тёмные тона, и предостаточно. Потому что в ней отражается палитра мира.

Некоторые замечания по ходу текста.

(Далее курсивом выделены цитаты из статьи Л. Аннинского.)

Насчёт "тайного пришествия".

"Верхний свет не зажигать!", "Записей не делать!" – Это не совсем так.

На домашнем концерте просто удобнее включить настольную лампу, чтобы лучше были видны тексты, в которые он смотрит, чтобы не ошибиться ни в одном слове.

Записи делались всегда, начиная с самых первых домашних концертов.

Бывали случаи, когда Щербаков просил не записывать некоторые песни, представленные на концерте в своём первом варианте (предполагалась их дальнейшая доработка).

А вот существуют ещё любительские записи совсем старых песен, которые автор в издаваемые сборники не включал, то есть не публиковал.

К массовому размножению именно этих записей Щербаков относится очень плохо. И имеет право. Но столько было разговоров об этом в КСП-шных кругах, что всё перепуталось, смешалось, как в глухом телефоне.

Весь круглый, лицо круглое, очки круглые. С этим к нему уже и на концертах приставали с записками типа: "Литератор Дмитрий Быков назвал Вас круглым явлением. Вы с этим согласны?"

На что Щ. Ответил, досадливо морщась: "Скорее продолговатым".

Мелодии невоспроизводимы. Воспроизводимы. И даже хором. И даже на нескольких инструментах. И потихоньку, незаметно (а сейчас уже заметно) стало расти мастерство исполнителей. Поют его очень многие, очень часто, очень по-разному, но встречается что и очень хорошо.

И никаких "прямых высказываний": все иронически выворачивается туда и сюда. У меня есть записи около ста концертов с записками и разговорами, начиная с 1984 года. На нормальные человеческие вопросы Щербаков отвечает искренне и благожелательно (более или менее подробно – это уж насколько позволяют условия цейтнота на концерте). Хамские и панибратские записки – парирует с блеском. Чувство юмора и ирония здесь его прекрасно выручают. А ещё чувство меры и чуткость. Поэтому он отшучивается от записок, которые затрагивают интимные вопросы или сбиваются на пафос.

...любая истина: прямая, задушевная, элементарная, простая, сложная, закодированная, лукавая, забористая, заковыристая, запретная, оголенная, чистая, грязная /у него таких не припомню/, всякая — возникает для него через "нет".

Для возможности такого утверждения, мне кажется, следует все опубликованные тексты Щ. разбить по критерию "да" – "нет" и сравнить на неких весах. Именно не только по количеству, но и по весу, по значимости каждого отдельного "нет" и каждого отдельного "да".

И в каком контексте звучит определённое "да", и в каком – определённое "нет" .

Например:

"Нет войн. Нет ошибок. Вода не замёрзнет. Везувий не заговорит".

Так же и с отрицательными частицами.

Вернусь опять к строчке из песни "Какой кошмар..." – "А ну не ныть! Не так уж он и плох, твой остров." Две частицы "не" в этой строчке! Но что же здесь отрицается? :)

Из любого автора можно набрать кучу цитат с элементами отрицания и такую же кучу цитат – без них. И в каждом из этих случаев построить свою картину мира (его мира). Но картина-то цельная.

А насчёт отрицаний... Мне кажется, точкой отсчёта должно быть не собственно отрицание как таковое, а – что отрицается в каждом конкретном случае, и в общем контексте.

Лично я всегда слышу и вижу в его текстах отрицание любой и всяческой зряшности, мнимости, лживости и глухой нетовщины.

Мир Щербакова — отзвуки, отсветы, отсверки. Мозаика, калейдоскоп, цитатник, хрестоматия, камера кривых зеркал.

Мне кажется, все перечисленные сущности, на правах маленьких составляющих, все вместе по сумме занимают некоторый небольшой сектор в громадном и непредсказуемом мире Щербакова. Сам автор неоднократно выражал своё расположение только к одной из перечисленных здесь сущностей, а именно – калейдоскопу.

Лично мною калейдоскоп (как идея и как часть мира Щ.) воспринимается как некая притча в системе зеркал и цветных стёкол. Притча-напоминание. Напоминание о бренности бытия, о бесконечном отражении друг в друге множества вещей и явлений (в первую очередь – языковых), о множественности фокусов, точек, углов зрения, отличных не только по отношению к себе со стороны всего остального мира, но и отличных внутри себя по отношению к себе же в данной точке координат бытия.

Калейдоскоп поворачивает время и пространство – и видение либо углубляется, либо утончается, либо изменяется. А в конечном итоге – дополняется. Потому что никто здесь не отменяет память. Просто груз становится тяжелее.

Помнишь, как оно бывало? Все горело, все светилось,

Утром солнце как вставало, так до ночи не садилось.

А когда оно садилось, ты звонила мне и пела:

"Приходи, мол, сделай милость, расскажи, что солнце село".

Оставим пока в стороне суть любовного диалога — это важный для Щербакова мотив, но вопрос сейчас не в этом. Вопрос в том, причем тут Фет. И дело вовсе не в том, близок или не близок Щербакову автор стихов "Я пришел к тебе с приветом". Не близок! Никакой фетовской лирической проникновенности у Щербакова нет.

Это правда. Фетовской лирической проникновенности у Щербакова нет.

У Щербакова есть щербаковская лирическая проникновенность. Мне вот хотелось бы сравнить лирику Фета с приятным полусладким вином. А лирику Щербакова – с очень хорошим коньяком многолетней выдержки. И обжигает и согревает. И голову и сердце.

Но и с теми, кто ему близок, у него те же отношения: он берет мотив (легенду, мифологему, синтагму, образ, интонацию, иногда просто чужое словцо), чтобы дать почувствовать, что этого "нет". Что это "зря".

А я каждый раз чувствую, что он берёт всё это, чтобы напомнить о том, что всё это есть и ничего не пропадает зря. Всё связано, всё перекликается, переговаривается. Волшебные токи текут по невидимым проводам, протянутым между текстами, языковые радиоволны.

Цитаты, как знаки-семафоры, намечают направления для расширения обзора и вовне и вглубь. Т.е. штрихами очерчиваются контексты, в которых преломляется данный текст. В итоге, обращаясь от окраины к центру, мы яснее и сильнее воспринимаем имманентный контекст самого текста.

Недавно на одном концерте Щ. прислали такую записку:

"Бывает, что многие тексты перекликаются друг с другом не только цитатами, но и совершенно случайными совпадениями. Если Вам случается встречать такие совпадения в Ваших текстах с чьими-либо другими, — какие чувства Вы при этом испытываете? Удивление или раздражение? Радость или огорчение? "

Отрывок из его ответа:

...все слова, в конце концов, либо уже написаны, либо витают в воздухе И ждут, когда их напишут. Может, это одновременно делают несколько человек сразу. Раньше задевало, если совпадало с плохим текстом чьим-то. Признаться, не радовало, если даже и с хорошим.

Единственный случай, когда меня это радует — это когда совпадение получается значимым, каким-то символическим. Когда либо фигура, сочинитель, тот, с которым мы совпали, каким-то образом... Ну, в общем, это долго объяснять, но вот в контексте всего, всех событий: литературных, поэтических, песенных, вот такие связи — они делают цельной раздробленную картину мироздания. В таких случаях я радуюсь. (Расшифровано с записи, поэтому могут быть стилистические неточности.)

Если Фет пришел и говорит, что "солнце встало", то Щербаков — что солнце село.

А "солнце село" – потому что дело-то просто было вечером... :)

Вот если бы было сказано: расскажи, что солнце не встало, — то тогда ещё туда-сюда можно было бы поговорить о каком-либо отрицании.

А закат солнца ничем не хуже восхода. Земля вертится. И день и ночь суть части единой картины мира.

"Аллилуйя" – удивительная песня о молодости, когда всё и правда переливается как цыганская венгерка. Всё кружится в вихре. И со всеми случалось — пронестись мимо чего-нибудь, а потом вдруг заметить, что один из кругов оказался разорван...

Это очень щемящая песня, истинно лирическая. Она звучит и летит на одном нерве. От таких сочинений не тащатся. Они пронзают насквозь.

Самое интересное – каждый слышит отголоски чего-то своего. Потому что Щ. умеет так недосказать, что лучше, право, и не скажешь. В нескольких штрихах, порой, дана такая глубина, в которую погрузиться можно только наедине с собой, потому что это очень ценно. И Щ. оставляет своему слушателю громадное поле для работы над текстом. А в конечном счёте — над собой.

Нам видна только вершина айсберга, блестящая, отполированная. А подводная часть... Для него это – его работа, та самая тяжкая работа таланта, скрытая от наших глаз.

А наша подводная часть – это наше видение и наша работа. Об этом и не всегда можно поговорить с кем-нибудь. Петь его песни мы можем хором. А в душе каждый хранит что-то своё, такое, что высказыванию не подлежит. И правильно.

Чувства, лежащие на поверхности и распахивающие всем свои объятия – это такой глобальный инфантилизм, пронизывающий очень многое и очень многих в нашей сегодняшней жизни.

Сдержанность — это не холодность. Это взрослость.

Самая горячая часть пламени – невидимая.

Многие наши эксперты и респонденты написали о его песнях: да это же то, что я всегда чувствовал (или знал), только выразить так хорошо не мог.

На концертах часто приходят записки: "Все Ваши песни — про меня и про моих друзей. Как Вы всё так угадываете? Вы такой хороший психолог?" Один раз Щ. ответил с улыбкой: "Нет, я не психолог, я ещё только учусь..." А в другой раз он ответил: "Как сказал один литературный персонаж – я странствую по свету не закрывая глаз".

Как-то не вяжется это всё с "весёлым неучастием".

Верили? — Не верьте! — Встало? — Село! — Да? — Нет! — Обступившие человека "изначальные" ценности — мнимы, заведомо ложны. Это точка отсчета.

Где доказательства, что это точка отсчёта?

Такое создаётся ощущение, что автор статьи априори установил этакую точку отсчёта в какой-то своей системе координат (пусть не лишённой определённой логики), а потом вдруг решил отсчитать от неё Щербакова.

Как-то это всё притянуто за уши. Сдаётся мне.

Жизнь ни плоха, ни хороша. Она такова, какова есть.

Да. Потому что она дана нам свыше. И положено принимать все испытания – и не унывать (не ныть!), а уметь радоваться жизни, красоте и высшему смыслу.

"Будьте как дети" – это не инфантилизм, а спокойное (вот тут даже весёлое) бесстрашие. И открытые глаза.

Что чужие, что родные — без разницы. Неправда. Очень большая разница. И очень часто напрямую им подчёркивается, особенно в ответах на хамские записки, когда хотят залезть ему в душу и в личную жизнь.

Где любовь — там и раздор: нормально.

Не нормально. Но это жизнь, такова, какова она есть. Только при этом раздор – испытание. Любовь – норма.

Я вам не нужен — вы мне не нужны.

Эта цитата — из разряда испытаний.

А вот – "И всё ж – сама судьба с её ударами,

капризами и ранами потерь...

ничто пред блеском ваших глаз, сударыня,

он светит мне... Особенно теперь..." – вот это ситуация ключевая, разрешающая, и выражена она здесь прекрасно. :)

Ничего не иметь и ни от чего не зависеть.

Он очень многое имеет. И от очень многого зависит. От того, от чего – доблестно зависеть.

Будет хорошо — хорошо, а не будет — тоже хорошо. Будет плохо — тоже неплохо. "Судьба подарила мне все, что хотела, и все, что смогла, отняла..."

Цитата не соответствует двум предшествующим строчкам. Цитата как раз о том, что нам дано то, что нам дано. И с этим надо жить. Но ни в коем случае не смешивая противосторонние понятия.

"...от усердья, с каким интеллекты

вымеряют миры близоруко, —

до завидной манеры мерзавца

что угодно считать чем угодно..."

Этот изящный эквилибр (т.е. предыдущий курсив) — лейтмотив всей поэзии Щербакова, здесь интонационный секрет ее, тайный нерв. Солнечное сплетение всех ее тяжей.

Нет. Опять всё бездоказательно. И тайный нерв поэзии Щербакова ещё не разгадан. И это очень серьёзно.

Равнодействующая кажется знобяще холодной. Узор стиха — рационально отрешенным. Душа — ледяной. Мальчик Кай складывает из льдинок слово "вечность"...

Да... Большое было зеркало у тролля. Его кривым осколкам несть числа.

Мне в связи со всем этим приходит на память другая сказка Андерсена. "Гадкий утёнок".

все равно нельзя верить. Ничему. Ни радости, ни печали, ни правде, ни сказке, ни победе, ни поражению.

Его песни помогают – верить. И радости, и правде, и сказке. Печалиться печали, но верить, что она пройдёт. Уметь признать поражение, но встряхнуться – и идти дальше. Не забывая о том грузе, который уже нельзя скинуть со счетов.

"Я ведь брал счета к оплате,

а тебе с какой же стати

быть удачливей меня?"

"И пусть, когда настанет расчёт,

Господь мне не простит, но зачтёт".

Жизнь, исполняемая как танец, и танец, оказывающийся жизнью. Расплата мнимостью за мнимость... что в остатке?

Хочешь обратно деньги? Вот, изволь, получи с меня.

Но не казни артиста за то, что он себе самому не равен.

Этот шмель не летит, он исполняет полёт шмеля.

Этот столетник дня не живёт, но тем и забавен.

"Забавен"... Финальное слово в финальной строке стихотворения – знак?

Даже если и танец – оказывается жизнью, то это уже не мнимость...

Знак в этой цитате – это "не казни артиста за то, что он себе самому не равен".

Попробуем связать его с запредельно серьезной, скрыто-трагичной аурой щербаковского мирочувствования. "Ткет паутину над пропастью". "Бредет и задыхается". "Стирает следы". Смысл всего, что перед глазами, — в другом измерении. "По ту сторону стекла".

Скрыто-трагичная аура щербаковского мирочувствования, "расцвеченная" здесь приведёнными в кавычках словосочетаниями, — надуманна. Для чего?

"для Щербакова любовь и есть смерть". А поскольку смерть и есть жизнь, а жизнь и есть любовь, а любовь и есть смерть, то все повисает в пустоте.

Нет. Это как раз для того мерзавца, у которого есть такая завидная манера – что угодно считать чем угодно (песня "Рождество").

Щербаков никогда не смешивает эти три понятия.

виртуозность отделки есть последнее спасение от угрозы самоисчезновения, подступающей к человеку в мире знаковых мнимостей.

Мне кажется, в рассматриваемом нами случае виртуозность отделки есть плод многолетней честной работы. Этот плод – приобретение неизмеримо большей силы и свободы для творчества, а в конечном итоге и для жизни, и для любови, и для смерти (уметь встретить её достойно и вовремя, не торопиться, но и не расслабляться, успеть выполнить всё, что предначертано — это не шутка).

Он смотрит на мир так, как, по его убеждению, мир должен смотреть на него: ясно, холодно и враждебно.

Мир смотрит на него по разному. :) Он смотрит на мир ясно, тепло и дружелюбно. А ещё бесстрашно. А в целом – просто адекватно, сообразно.

Сквозь прозрачность этой жизни он высматривает другую жизнь, о которой не говорит ничего, кроме того, что она – другая.

Не говорит ничего?

Этот вывод делается на основании ознакомления со всем творчеством Щербакова?

Интересен и тезис о "прозрачности этой жизни".

Может быть, надо понимать это так, что для Щ. настолько прозрачна и ясна эта жизнь (и потому он с такой лёгкостью и достоверностью её живописует), что недаром все говорят: это песни про нас и наших друзей? :)

Он видит систему зеркал, в которых объект дробится, распадается, распыляется – перестает существовать, а существуют только отражения.

В числе очень много всего прочего (можно ... перечислять, но недосуг), он видит, в частности, калейдоскоп, в котором "каждый узор закономерен в своём стремленье быть иным, чем предыдущий".

Об отражениях мы уже говорили. У меня вот такое убеждение: отражение любой сущности есть удивительное свойство нашего мира, как бытийного, так и языкового. Я думаю, отражение не ведёт к уничтожению отражаемой сущности, а — дополняет, оттеняет, расцвечивает, продолжает, продлевает её.

С самого начала – зряшность...

??? Песня "Какой кошмар: жить с самого начала зря..." написана в 1993 году (автору – 30 лет).

Даже "забавно". Изначально положена печать лживости и мнимости на все, тебе данное, и немота отсекает любую попытку здравого осмысления, и перед нами... как это говорили на старой Руси?... глухая нетовщина:

Здесь у меня немота отсекает любую попытку здравого осмысления и хочется произнести только глухое "нет" :)

А вообще-то хочется привести миллион цитат, опровергающих сей "забавный" тезис. Но, слава Богу, есть книги с текстами и записи. Имеющий глаза и уши да увидит и да услышит.

"Ах, оставьте вашу скуку... и забудьте про мораль!". Это сказано в 18 лет.

Но в следующие 18 лет "скука" одолевает тебя потоком жизненных впечатлений, и "мораль" дразнит душу обещанием смысла.

Да между этими-то двумя строчками есть ещё две. И в целом четверостишие имеет совсем другой смысл, особенно в контексте всей песни.

А вообще интересно. Такой глобальный вывод делается на основании одного слова, прозвучавшего 18 лет назад в одной строчке одного из множества произведений, которых насчитывается уже более 250.

"Ай, маршал, скучно мне..." :)

Обещанием какого смысла можно дразнить душу, настолько наполненную смыслом, что его с лихвой хватало (все эти 18 лет) на многие и многие души...

Это, кажется, и есть сюжет поэзии Щербакова, достигающего пушкинского возраста. Из тесной пустоты, из затканной паутиной бездны валятся на запертую душу жизненные реалии. И душа просчитывает варианты...

"цигель, цигель... абгемахт..."

Каждый сам строит себе свою стенку и сам заделывает себя своими кирпичами. Но пробиваем же мы её временами.

Нет тесной пустоты. Нет затканной паутиной бездны. И душа была открыта всегда. (Только не для похлопывания по плечу.)

Есть огромный открытый мир, по которому автор странствует, не закрывая глаз. И есть обращённая к миру душа автора (я имею в виду мир – в самом широком смысле этого слова, т.е. мир Божий). Отражаясь друг в друге, они взаимно обогащаются. Как это всегда случается в нашем мире с настоящими поэтами.

изнутри толкнет что-то: встанет безумец на подоконник, отбросит шутовской колпак и –

Можешь с лёгкой душой смотреть,

как он, падая, улыбнётся:

что, мол, делать с тобой! Придётся

и впрямь лететь...

И ухнет в пропасть, заметив: это так забавно...

Слово "забавно" никак не вяжется с текстом, из которого приведена цитата. "После холодности" – одна из самых чутких песен о любви. Интерпретация её – глубоко в подводной части айсберга.

Поэтическая (и просто человеческая) чуткость Щ. – это то, что зацепило меня когда-то раз и навсегда. Для себя я определяю эту чуткость как очень глубокое проникновение в суть вещей и явлений и, одновременно, умение тактично и бережно передать это в слове.

В заключение.

Принадлежность Щербакова к жанру авторской песни давно уже стоит под большим сомнением. Его растаскивают в разные стороны. Поэт или бард?

Если бард, то несомненно лучший из лучших, — говорят одни. Если поэт, то– всё-таки песенки это не стихи! — говорят другие. Прекрасный поэт! – восклицают третьи, — но всё-таки не композитор.

Мне кажется, здесь очень обманчива атрибутика. Автор, гитара, песенка. Но есть, например, классическая музыка и лёгкая, каждая прекрасная в своём роде. Атрибутика у них схожая. Но не сравниваем же мы их по одному основанию.

Я думаю, тут творится что-то совсем новое.

Щербаков – другое дерево.

Очень многие воспринимают поэтическую и музыкальную составляющие его творчества как единое гармоничное целое. И для этих произведений хочется придумать уже какое-то иное название, нежели "песня".

Мне так слышится (чувствуется), что звуки речи и звуки музыки у Щербакова соприкасаются по всем точкам. Получается синтез настоящей поэзии и настоящей музыки. Это уже не песня. Это – поющая речь.

Напоследок приведу цитату из Томаса Карлейля: "...поэзия заключает в себе музыку, ...она есть пение. ...если произведение подлинно музыкально, музыкально не только по сочетанию слов, но и в самом сердце, в самой сущности своей, во всех мыслях и выражениях, вообще по всей своей концепции, — в таком случае оно будет поэтическим произведением. ... Музыкальная мысль – это мысль высказанная умом, проникающим в самую суть вещей, вскрывающим самую затаённую тайну их, именно – мелодию, которая лежит сокрытая в них, улавливающим внутреннюю гармонию единства, что составляет душу всего сущего. ...Мы можем дать ему право рифмовать и петь лишь тогда, когда сердце его охвачено истинной страстью к мелодии и когда самые звуки его голоса, по замечанию Колриджа, становятся музыкальными, благодаря величию, глубине и музыке его мыслей." (Томас Карлейль. "Теперь и прежде". М., "Республика", 1994, с.69-70, 76)