Один из гостей прошедшего в Красноярске фестиваля авторской песни — Юрий Лорес — в последние несколько лет к нам зачастил. Уже как бы и не гость вовсе: работал в жюри трех последних фестивалей, было несколько концертов, презентация пластинки... Я хочу рассказать о том, как мы познакомились.

Двенадцать лет назад я приехал в Шарыпово и познакомился с Сергеем Гандкиным. Гандкин — москвич по рождению, каэспэшный функционер, командовал группой, потом кустом КСП (не вдаваясь в подробности: куст — это, собственно, и есть клуб, который, в свою очередь, состоит из групп; так у них, в столице, повелось). Сам, правда, не поет, на гитаре не играет, но знает (знал тогда) множество песен. А кроме того, привез он с собой из Москвы дышащий на ладан магнитофончик типа "Легенды" и кассеты с записями.

Знакомство надо обмыть. Мы набрали сухого вина и просидели всю ночь втроем, с нами был еще один приятель. Надо сказать, что авторская песня для меня была тогда чем-то туманным, сам я придумал к тому времени, кажется, две своих, Окуджаву услышал впервые незадолго до того, и он мне не понравился. Когда Гандкин стал мучать нас записью какого-то занудного концерта Евгения Клячкина, почтения к жанру это не добавило, скорее наоборот. Но к утру, когда голова вспухла и от вина, и от Клячкина, он догадался сменить кассету. И вот тут-то я услышал нечто, заставившее подсесть ближе к магнитофону.

Счастье не счастье, а горе не горе нам,

ждем не дождемся иной полосы.

Тихо сидим на уроке истории

и поминутно глядим на часы.

Всенепременно, и все переменно,

все совершится в положенный срок.

Ждем перемены, мы ждем перемены,

надо когда-нибудь кончить урок.

"Это кто?" — спросил я Гандкина. "Это Юра Лорес". Я стал расспрашивать, кто такой, откуда, не стар ли. Оказалось, что песня "Урок истории" написана им в 80-ом году, что имел он через нее неприятности. Ну еще бы:

Мы глубоко уважаем теории

и отличаем от этой не ту,

но почему-то уроки истории

невмоготу нам, ну, невмоготу.

Здесь нам положено быть откровенными,

каждую лекцию знать назубок.

Ждем перемены, мы ждем перемены.

Что ж не звенишь ты, спаситель-звонок?

Как рассказывал Гандкин, периодически автора вызывали в известные органы — не только за эту песню, конечно — и проводили профилактические беседы. Поскольку занимался этим чаще всего один и тот же человек, Юра называл его ласково: "Мой Бенкендорф". Последние строчки песни воспринимаются теперь вовсе как пророческие:

Зря мы, наверно, с учителем спорили,

наше грядущее на волоске.

Следует знать: на уроке истории

нас за провинности ставят к доске.

Классы другие придут нам на смену,

все совершится в положенный срок.

Ждем перемены, мы ждем перемены...

Это еще не последний урок.

Словом, впечатление он на меня произвел сокрушительное. Я стал слушать все, что было у Гандкина. Сергей, кстати, тогда особенно гордился знакомством и даже дружбой с Юрой. Почему особенно? Потому что, получалось, он делал для нас открытия — куда как почетная миссия. Оказалось, с Лоресом они больше чем друзья: приняли водное крещение, которое для обоих могло кончиться печально. Катались на яхте по Московскому морю, яхта перевернулось, время было не самое лучшее для купания — не то весна, не то осень. Юра хотел было уже проститься с этим светом, Сергей не дал. Потом обоих растирали спиртом снаружи и изнутри.

Не знаю, имеют ли значение для понимания личности автора такие вот картинки, вряд ли, конечно. Но для меня тогда, двенадцать лет назад, имели: как и песни, превращали они фигуру в живого человека, заставляли изображение двигаться. Потом, когда я сам, благодаря Гандкину, познакомился с Лоресом в Москве, когда стал у него изредка бывать, когда он стал приезжать к нам часто, — песни его зазвучали для меня по-иному, я увидел в них глубину и изящество, неведомые раньше.

Некоторое время тому назад, когда активно выходила газета московского КСП "Менестрель", на ее страницах возникла шумная дискуссия относительно вторичного в творчестве бардов. Некоторые участники дискуссии метали критические стрелы в Мирзаяна, других авторов, так или иначе использовавших традиции и мотивы древних. Досталось и Лоресу. И потом, в разговорах с разными бардами, приходилось слышать: пишет-де не о себе, о том, чего не ведал и не знает. Действительно: "Библейский цикл", цикл "Знаки Зодиака"... Но фокус в том, что, о чем бы ни писал, получается — о себе и о нас с вами. Открытия тут никакого нет, просто это — свойство настоящего таланта. Просто это — разговор на равных с теми, кто был до нас, до него. А почему, собственно, нет?

На берегу Кастальского ключа

тебя приветствую, глядящего в поток.

А эта влага — благо, что ничья, —

здесь каждый волен отхлебнуть глоток.

.........

Бежит ручей, меж берегов скользя.

Отпей глоток, как было решено,

и ты поймешь: все то, чего нельзя —

песчинка в том, что не запрещено.

В прошлом году Лорес на базе ГИТИСа, при активнейшем участии профессора Геннадия Григорьевича Додомяна создал нечто небывалое в нашем жанре: что-то вроде школы профессионального мастерства. Теперь два раза в год, весной и осенью, к нему приезжают начинающие авторы из разных концов страны, чтобы учиться. Слушают лекции по истории культуры, изучают основы актерского мастерства — только основы, конечно, потому что обучение длится всего два месяца осенью и два — весной. Учатся делать свои песни не просто понятными — нужными для слушателя. Работа эта важная и трудная, уже потому, что ничего подобного раньше не было. Впрочем, курсы для функционеров и бардов проводились несколько лет в Киеве, занимался этим театр "Академия". Там как раз читал Додомян. Может, быть оттуда и вынес Лорес идею своей школы. Принцип тот же, но подход более основательный. Сейчас, правда, переживает Юра со своими "студентами" времена не лучшие: подкачали спонсоры, едва удалось заплатить преподавателям за работу. Ну а вообще мысль есть — курсы сделать более протяженными по времени, с более серьезной программой. Потому что есть сегодня такая профессия — бард. А слово "профессионал" — от "профессии".