Интервью 1992 года с Юлием Кимом — эпохой в российской бардовской песне

— Вы побывали во Франции, США, Израиле. Не могли бы сказать несколько слов о том как живут там люди из России?

— Чаще всего люди сохраняют свой образ жизни. Например, в Париже у Н.Г. как был проходной двор в Москве, так и там. У нее длиннейшая квартирка — идешь, идешь — бесконечно.

Все в хорошем сигарном дыму, слева мастерская ее одного сына, справа другого. Все это пронизывается ее собственным беспорядком с разбросанными книжками, журналами, с мебелью, собранной со всех концов Парижа, следовательно, антикварной.

— Можно ли сказать, что во Франции люди из России приживаются настолько, что чувствуют себя там как дома.

— Нет. Такое я видел только в Израиле. В Америке я видел, пожалуй, только одного человека, который внешне почти усвоил какой–то американский стиль в манере говорить, рассуждать, ездить, здороваться. У него это получается легко, естественно.

— Как Вы думаете, почему только в Израиле эмигранты чувствуют себя дома?

— Я не могу этого объяснить ничем, кроме какого–то неслыханного мистического голоса крови, чувства своей многотысячелетней истории, чувство обретения Земли после долгой разлуки. Есть у меня знакомый в Израиле, Боря Келлер — технарь. Он состоит в отрядах местной самообороны. Им позволено носить пистолеты. Он нас возил в Бейт Лехем. Подъезжаем к какому–то месту, и он говорит: "Здесь я поеду помедленнее. Отстегните, пожалуйста, ремни. Если хоть что-нибудь увидите тревожное — сразу пригибайтесь". Открыл "бардачок", достал оттуда пистолет, положил рядом с собой. Окна закрыли и едем. Мы спрашиваем: "А почему так медленно?" Он отвечает: "Это вечная ошибка новичков. Они хотят проскочить опасный арабский район побыстрее. Вон видите, кто–то поехал быстрее. Камень кинут ему навстречу, больше шансов и стекло разбить и даже убить, если будешь ехать с такой скоростью. Кроме того, в быстро едущего они и кинут быстрее. Вот ехать медленно, нагло с желтыми иерусалимскими номерами да по их кварталу — они еще подумают четыре раза, прежде чем камень бросить". Так мы торжественно едем. Видим, стоит кучка арабской молодежи. Они на нас посматривают хоть и без признаков агрессии, но мы все время ждем. Вот очередной поворот и немного впереди вьется флаг — наш родной могендавид голубой на белом фоне. Там и пост стоит. Там уже не посмеют напасть. Я спрашивал Бориса, что привело его на эту землю. Его ответ сводится как раз к тому, что я говорил — именно голос крови, голос своего народа. Никто никогда в России его ни жидом не обзывал, ничего подобного, правда, парень он здоровый, никакого антисемитизма по отношению к нему, даже при нем не было, не было ни малейших инцидентов, а все-таки был настороже, а все–таки ждал этого на каждом шагу. С другой стороны, совсем чудное явление на территориях. Стоит двадцать пять домов. Замечательные домики с асфальтом, бассейном, со спортплощадкой, с детским садиком, и все это окутано колючей проволокой по периметру. Стоят водонапорные вышки и солдатский пост при въезде. Они там живут, а работают — кто где. Садятся на машину и едут работать. На этих территориях живет замечательный человек Яша Парадиз. Бывший скрипач ансамбля скрипачей Большого театра. Живет тем, что преподает скрипку желающим и занимается сельским хозяйством. Раньше занимался медом, а сейчас занимается разведением свиней на Святой земле. Торой запрещено, чтобы свинья касалась священной земли, так они с партнером это делают на помостах. Есть лавочка в Тель–Авиве, которая охотно покупает их продукцию. Я сам видел двух здоровенных евреев в хайфском порту, которые за обе щеки уплетали эскалопы да еще с пивом. Яшина жена, в отличие от него, так и осталась самой что ни на есть советской чиновницей–щебетуньей: "А мне хочется в Москву, хочется в Москву". Я думаю, что врет, конечно, потому что они только что отгрохали громадный дом сыну Мише через дорогу от своего дома, во всю разворачивается свиноделие. Разговор зашел об арабах: "А что арабы, что арабы, хорошая нация, хорошая нация. Мне и в Москве было хорошо, никто меня еврейкой не обзывал, и здесь мне хорошо, а арабы очень хорошая нация".

Это поразительнейшее явление. Мои ближайшие московские друзья с совершенно московской ментальностью приезжают в Израиль и через полгода становятся совершенными патриотами. С Клячкиным какая метаморфоза! Мне рассказывали, что приезжал он сюда в Америку. Ну, такой патриот Израиля, прямо патриот и все. На концертах все просят его попеть что–нибудь старенькое ленинградское. Он старенькое немного попоет и переходит на иврит. Новые песни пишет на иврите, говорит, что писать надо только на иврите. Вообще евреям нельзя жить в Америке, надо ехать в Израиль. А всего год назад он рвал и метал. У него была омерзительная песня, основная мысль которой: "Израиль, ты нас звал, так давай! Мы голые, босые, нагие...".

Есть в Израиле холодные места: уникальная гора Хермон, на которой зимой выпадает снег и держится там полтора месяца. В эти полтора месяца все любители горнолыжного спорта бегут на эту гору. Русские сразу придумали поговорку: "На хер Моне снег".

— Какое впечатление от Израиля для Вас самое яркое?

— Я так понимаю — идет тихое интервью между чаем?! Я только сейчас сообразил. Думал, вы только готовитесь. Ну, замечательно: "Что вас еще поразило в Израиле, а как Вы относитесь к американцам, а чайку еще хотите?!" — такое невинное любопытство, а сами все записываете. Мне это напомнило диссидентские штучки. Они были спецы носить микрофоны в рукаве, чтобы записывать суды. Кто–то даже таким образом пришел на допрос и все записал. Возвращаясь к Вашему вопросу об Израиле. Я сейчас вспомнил случай, который меня больше всего поразил. Мой друг Паша Асс, с которым мы просидели бок о бок весь пединститут, самый что ни на есть московский человек. Судьба в Москве у него складывалась очень красиво. После института он пошел по театральной части. Был инспектор от ВТО по кукольным театрам. Был выездной, объездил весь соцлагерь. Никакой антисемитизм ему не угрожал, скорее ему больше угрожал жаркий климат Израиля, потому что у него больное сердце, но по настоянию своей жены они уехали в Израиль, и меньше через год я от него получаю письма, полные самого пылкого, самого настоящего патриотизма в таких фразах, над которыми он сам бы в Москве посмеялся, а тут пишет: "...Мне жалко эту горстку песка на Синае, которую мы отдаем Египту..." Потом он уехал из Израиля, соблазнившись хорошей работой и потом опять–таки климатом, и опять в интересах жены, которой стал тяжел израильский климат. Он прошел конкурс на русскую службу Би–Би–Си. К настоящему моменту он гораздо дольше живет в Лондоне, чем жил в Израиле. По какой земле человек должен тосковать? Где он прожил тридцать лет, пять или восемь (в Лондоне)? Так вот, его родина там, в Тель–Авиве. Он по ней тоскует, он туда ездит. И так происходит со многими. Они становятся большими знатоками истории. Меня наперебой водили по Иерусалиму два человека — Игорь Губерман и Миша Хейфиц.

Другой мой "экскурсовод", профессор математики, известный диссидент, сейчас старичок: "...здесь Иисус Иосифович шел, тут ему подали полотенце... тут они беседовали с Понтием Пилатом. Да, да это было здесь. Тут был фонтан, да, здесь был точно фонтан...". Он же привел меня в храм святой Анны — матери Богородицы. В этом храме какая–то безумная акустика. Первые три ноты вы издали, и они звучат, и вы можете вторить самому себе. И я там пел "Ходят кони" и вторил сам себе. Голос там получается какой–то тройной.

Конечно, объяснений израильскому патриотизму может быть миллион. Постоянное противостояние. Я слышал даже такие соображения, что Израиль быстро развалится, как только и если помирится с арабами. Постоянное противостояние живит нацию, крепит ее... Безусловно, это один из источников патриотизма. Даже старушки, которые говорят: "Ой как хочется в Москву.."., как только речь заходит об арабах, вспоминают как хорошо было все до интифады. Ходили в Вифлеем с маленьким ребенком и не боялись, а сейчас даже подумать об этом страшно. Такие рассказы меня больше убеждают, чем рассуждения о том, что это генетическая ненависть, что это уже навсегда и непреодолимо. Я думаю — это вполне преодолимо и преодолеется, конечно, — жить-то надо. Никто же из этих мест не уйдет.

— А все–таки, какое самое яркое Ваше воспоминание?

— Одно из самых ярких — это событие на озере с четырьмя названиями: Кинерет, Гиноссарское, Тибериатское, Галлилейское море. На Гиноссаре я был с экскурсией, и была остановка в каком–то отеле, и вечером мы пошли погулять у этого озера по набережной. Громадное впечатление на меня произвела толпа, гуляющая вдоль набережной. Туристы и местное население — все высыпали. Прохладный вечер. День там не знает сумерек. Солнце закатилось, и сразу глухая ночь, вспыхивает электричество, все ресторанчики вдоль набережной начинают работать, кипит жизнь. И эта праздничная толпа была очень празднична. Дух праздничности, музыка, смех. Вдруг от берега отваливает громадный сияющий электрический остров — плавучий ресторан и начинает по черной воде плыть куда–то "из–за острова на стрежень", а из–за стрежня на остров выплывает обратно такой электрический торт... Все рестораны нанизаны на эту набережную, как шашлык на шампур. Люди ходят по набережной и одновременно между столиками. Присаживаются, пьют кофе, смотрят на черноту, на воду, на огни... В одном из таких мест вдруг появился сорока пяти–восьми–летний мужичок. Быстро–быстро поставил магнитофончик, от него большие две колонки, включил плясовую еврейскую музыку и стал приглашать всех потанцевать. Мгновенно вокруг него образовался круг, начались простые движения. Шаг вперед, два назад, потом туда, потом сюда... Народ смеется, усвоил все в три секунды. Он усложняет фигуры, все ему следуют, в хоровод вступают все, кому не лень от мала до велика. Черные и белые, синие и красные, американцы, длинные, короткие, седые. Все танцуют, хохочут, смеются. Я смотрел на это и чуть не плакал. Это был такой праздник! И я чувствовал, что я еще не готов вступить в этот круг. Надо было вступить, но я не мог преодолеть чувство, что я еще недостаточно свободен, чтобы так вот вступить. И про себя я думал: "Неужели найдется такой идиот, которому хотелось бы все это взорвать!" Это было острое переживание счастья. Эхо ощущения праздничности жизни было все время. Оно там разлито. И несмотря на то, что Израиль во враждебном кругу — совершенно нет напряжения. Как всегда было в Союзе? Люди с хмурыми лицами: "Дадим отпор любому врагу..., все наверх..".. Ничего подобного. Они очень ценят жизнь саму по себе, ее праздничность, ее счастье, ее веселье. В Израиле полно праздников, все праздники прекрасные. Хоть страна как капля по размерам, но она неисчерпаема. Один из моих друзей живет в Израиле больше десяти лет. Только один раз ездил в отпуск в Европу, все отпуска ездит по Израилю и говорит, что еще не наездился. Много объездил, много повидал, но говорит, что еще есть места, которые он не знает. А по размерам и Московская область, наверное, больше, чем весь Израиль в несколько раз. Ощущение жизни, ее ценности самой по себе — я там это очень почувствовал. Во Франции слышал поговорку: "Американцы живут, чтобы зарабатывать, а французы зарабатывают, чтобы жить". В Израиле же живут, чтобы жить и очень любят свою землю, свои камни, свой песочек.

Балтимор