В том, что шестой вечер авторской песни "Прощай, XX век!" соберет полный зал, сомнений не было ни у кого: на афишах имена Александра Городницкого, Валентина Вихорева, Михаила Кане. "А кто такая Екатерина Медведева?" — любопытствовала публика перед началом концерта, прочитав незнакомую фамилию четвертой участницы вечера. После концерта к Кате в гримерку заглянул Александр Городницкий и, как всегда сдержанный в похвалах, заметил: "Меня удивило то, что я Вас впервые слышу. Вы филолог? Это чувствуется. Вы знаете, мне понравилось".

Она действительно филолог. Будущий: учиться в "Герцена". До того — сознательно покинула философский факультет, но до сих пор друзья упрекают ее в "излишней философичности". Как начала писать песни... Да как обычно люди начинают творить? — тяжело заболев или несчастно влюбившись (что то же самое), словом, наступает момент, когда человек, находясь в здравом уме и твердой памяти, добровольно выбирает одиночество. Хоть на год, хоть на день.

Ее песни или это музыка в стихах, как считает сама Катя... Мелодию не поймаешь, как журавля в небе; мысль не угадаешь до конца — это кошка, гуляющая сама по себе...

— Твои песни театральны...

— Да, мне часто это говорят, причем люди, работающие в театре. На самом деле с театром у меня нелюбовь. Только недавно поняла, почему: актеры играют жизнь, а я ее... живу. Я их ревную к своей жизни. Исполнение песни, конечно, изменяется раз от раза, это тоже театр, но я им не владею. Барды, как и актеры, должны почувствовать то изменение, переосмысление текста, который они написали несколько лет назад, и заставить людей услышать его по новому, а я пока сконцентрирована только на своих эмоциях — волнение.

— Ты доверяешь вдохновению?

— Доверяю... но проверяю. Есть, песни которые рождаются целиком, и дай Бог, чтобы я успела их записать. А бывает, потом прочтешь — и ужаснешься. Это труд, безумное количество сил, и душевных, и умственных. Стих здесь — главное, и большинство бардов работают так, как положено в этом жанре: текст оттачивается до последней грани, а потом он сам начинает звучать. Я живу в этом жанре потому, что для меня важнее содержание. Но... точно знаю: я не поэт, я не пишу песни, я их рисую.

— Ты кому-нибудь подражала?

— Никогда и никому. Вообще что такое авторская песня (за исключением знакомых мне песен Высоцкого и нескольких песен Визбора) я узнала только когда пришла в клуб "Радуга". У меня не было ни одной кассеты бардов до последнего времени. И то, что я пишу — только мое, и никак иначе. Сейчас у меня много записей других авторов, но, признаюсь, я их слушаю, лишь чтобы подобрать репертуар для дуэта. Есть, конечно песни любимых авторов, я иногда читаю их про себя, стихами. Тут скорее другое: я с очень раннего детства увлекаюсь поэзией — Цветаева, Ахматова, Бродский. У Бродского фраза есть: стих — вот этот черный столбец на белом листе — это то, как поэт ощущает себя в пространстве, в отношении к Космосу. У Цветаевой есть стихотворение, где ширина столбца — в одно слово. Был забавный случай. Мои стихи долго хранились где попало — я вообще не очень трепетно отношусь к своему творчеству. Друзья мне сказали: " Катя, ну сколько можно!" — и посадили за компьютер. Я набрала свои стихи, они мне их потом распечатали и принесли в том самом виде: яркий черный столбец на белом листе. Когда я это увидела, у меня было очень странное ощущение — не знаю как объяснить... будто я уже умерла, ведь при мне мои стихи не могут быть в таком виде.

— А было когда-нибудь ощущение, что чьи-то стихи, чьи-то песни — это твои мысли?

— Один раз в жизни было. Услышала и подумала: почему это сказала не я? "Может все мое достоинство — за руку с тобою странствовать". Цветаева. Теперь это уже песня, написала ее Маруся Митяева — жена Олега Митяева. Необыкновенная песня.

— Женщин-бардов не так много, как мужчин. Это "мужской" жанр?

— Нет, женщин-бардов тоже очень много. Но этот жанр очень философичен и психологичен, причем гораздо более, чем любой другой. В поп культуре описывают "поверхность": вот любовный треугольник, третий лишний, ему плохо, он сидит на табуретке и курит. А здесь поверхность не важна, здесь копают вглубь, во внутренний мир человека — почему этот сигаретный дым, почему он курит именно сейчас, что он видит в этом дыму — вплоть до основ бытия.

— Ты могла бы сказать своими стихами, какая ты?

— А я не пишу про себя. Я созерцатель, я чувствую, как живут другие люди и об этом пишу. Я пишу про Нее, лирическую героиню. Вернее, не "про нее", не "для нее", не "о ней", а как-то... "с ней". Нет, есть песни обо мне, но я могу определять себя только через сравнение с чем-то: "Взглядом заберусь на крышу, каплей от сосульки вниз слечу". "Меня в миру прозвали апельсин". Кажется, про себя — чего проще? Но, может, простота для меня — это самое недоступное в жизни, и самое ценное — это великий дар — просто жить. И, наверное, мне это никогда не будет доступно.

— Почти все утверждают, что петербургская публика... как бы это сказать... сложная.

— Да, это самая непредсказуемая публика. Например, я начинаю петь песню, и вдруг мне кажется, что не надо было петь ее сейчас. А мне кричат "браво". Потом пою, кажется, то, что надо, — абсолютно холодные аплодисменты. В другом городе меньше ошибаешься, ты угадываешь импульс, который идет из зала. Здесь — никогда не угадаешь.

— Потому что родной город или потому что Петербург?

— Потому что Петербург. Это особый космос, и каждый человек в нем — очень обособлен. Очень консервативный и очень законсервированный город. Я не могу его не любить, но дай Бог сил той "лягушке-путешественнице", которая сюда попадет, — можно только восхищаться иногородними авторами, которые здесь популярны.

— Как ты себя ощущала на одной сцене с Кане, Вихоревым, Городницким?

— Собой, Катей Медведевой. Я боялась не того, что пою в обществе таких людей и как буду выглядеть на фоне их мужских песен. Сколько бы я не говорила, что я такая самобытная и "никому не подражающая", они — мои учителя. Они начинали — я продолжаю, пусть и на свой манер. Я боялась не этого "соседства", а того, что... забуду слова струна порвется. Все время волнуюсь, поэтому стараюсь отрешиться. Правда, иногда отрешаюсь настолько, что говорю со сцены какую-то ерунду. Например, в Москве, на фестивале, сказала: "У нас небольшая техническая неполадка — я порезала палец большой руки". Зал "лежал". С тех пор в Москве меня иногда называют "большая рука"...