Александр Розенбаум: "Есть три вещи, которые я не могу себе представить: переход из жизни в смерть, бесконечность космоса и как можно ласкать мужское тело"

13 сентября Александру Яковлевичу исполнилось 53 года

Брать интервью у Розенбаума приятно и страшно одновременно. Приятно, потому что получаешь яркие, хлесткие, емкие ответы. Страшно, потому что собеседник абсолютно нетерпим к глупости и непрофессионализму. В общественной жизни Розенбаум для многих неудобен. Медик по образованию, он ставит диагноз обществу, поэт и музыкант по призванию, заставляет о многом задуматься, политик по роду деятельности, активно выражает свою точку зрения.

"Ну где формат для Розенбаума?!"

— Александр Яковлевич, с днем рождения, и давайте договоримся: как только я Вам надоем, сразу об этом скажите.

— Я журналистов вышвыривал так... Стараюсь не общаться с теми, кто мне не интересен.

— Чем мои коллеги так не угодили?

— Абсолютной безграмотностью и желтопузостью: профессиональной, человеческой, а подчас и грамматической.

— Что значит желтопузость?

— Желтая пресса знаете что такое? Приходит журналист, и его не интересуют ни мое творчество, ни жизнь, ни глаза, которыми я смотрю на мир. "А что у вас за часы такие, Александр Яковлевич? А где вы одеваетесь? На какой машине ездите?". Подобных вопросов 90 процентов.

Или "Александр Яковлевич, а когда последний раз вы ездили на метро?". И я знаю, что при любом ответе проигрываю. Скажу, что последний раз был в метро 20 лет назад, журналист напишет, что Розенбаум оторвался от народа, почивая на лаврах и сиденье своего роскошного автомобиля. Отвечу, что был в метро позавчера, – напишет, что Розенбаум спускается в метро, чтобы торговать своей физиономией и раздавать автографы, упиваясь собственной славой.

— Но ведь спрос диктует предложение. Читателю массовой газеты именно это и интересно – бытовые подробности жизни звезд.

— Вы, журналисты, это навязываете. Наш народ изначально очень верит СМИ. Вы публикуете насквозь купленные эстрадные рейтинги, например: "Артист Тютькин – любимый артист лесорубов!". Да лесорубы никогда этого артиста не видели и слышать не хотят. Вы пиарите бездарных артистов, а не я!

— Если они бездарны, то почему популярны?

— Я меньше всего склонен обвинять народ, его легко оболванить. Если 25 раз на дню показывать бездарь по первому каналу телевидения, то два-три года этот артист или артистка будут популярны. А потом придет следующая бездарность.

— Почему же публика так неразборчиво относится ко всему, что крутят, пиарят и продвигают?

— Я на свою публику никогда не жаловался. У меня три с половиной часа концерта проходят, как две секунды. Мой зритель – продавцы пива и академики филологии, 14-летние дети и 82-летние бабушки – совсем другой. Я к народу отношусь уважительно и с большим доверием. И он платит мне тем же.

— Но разве этот же народ не ходит на концерты Кати Лель...

— (Резко прерывает). Мой – нет!

Я не против "унца-унца, хочу стать снегом, унца-унца, белым снегом"... Не против, но на дискотеке.

— Тогда почему я как телезритель вижу только унца-унца, а не Вас, например?

— А вы спросите у себя и своих коллег. Конечно, здесь есть доля и моей вины. Но я человек, много гастролирующий, достаточно занятой, да еще и живу в Ленинграде. Даже если захотите, пригласить меня на телевидение достаточно сложно. Хотя, если бы жил в Москве, может, появлялся на экранах чаще. Что касается музыкальных телепередач, так у них я не формат. Это же вы, журналисты, придумали это слово – формат. Ну где формат для Розенбаума?!

— Телезрители, не пропускающие нагиевские "Окна", определяют этот самый формат. Вряд ли они станут смотреть фильмы Тарковского.

— Так и я, очень любящий Тарковского, не стану смотреть "Зеркало" после восьмичасового рабочего дня. Лучше что-нибудь про животных поставлю.

— Но ведь в любое другое время они даже не попытаются это сделать. Потому что лень думать.

— Многим просто не дают это делать. Я сижу в Государственной думе, мне приходит огромное количество писем и от молодых, и от старых. Народ возмущается очень много и сильно. Но деньги правят миром, телевидением и газетами, в частности. И среди журналистов попадаются хорошие ребята, которые вынуждены проводить политику владельца газеты, потому что кушать хочется.

"Фаллосы нужны большому количеству людей. Это я как доктор говорю".

— Вы считаете правильным, что творческий человек так плотно занялся политикой?

— Во-первых, я продолжаю записывать новые песни и выпускать диски.

Во-вторых, вы хотите иметь Государственную думу или Верховную Раду, которой будет гордиться страна?

— Безусловно, но...

— Вот именно. Значит, если не я или не мы с вами пойдем в парламент, то кто?

— По принципу "кто же, если не я?" можно пойти работать стоматологом, и к Вам тоже будут ломиться люди. Но разве это сделает Вас высококлассным специалистом?

— (Раздраженно). Вы действительно думаете, что в парламенте должны сидеть юристы-экономисты? (Сердится). Вот вы, образованный человек, считаете, что верховный законодательный орган должен состоять только из людей с юридическим или экономическим образованием? Нет! Дума, Кнессет, Рада и так далее – это собрание мыслящих людей, которые имеют достаточно большой жизненный опыт, хорошую голову и доброе сердце.

Сегодня я разрабатываю закон о работе с фонограммами. Хочу ввести закон, чтобы люди в выходные в семь утра не колотили стенки, даже если у них идет ремонт. Невский проспект в Питере был весь увешан рекламными перетяжками, из-за которых вы не видели ни невской перспективы, ни адмиралтейский шпиль. Я кричал об этом пять или шесть лет, но как только получил депутатский мандат, меня сразу услышали и рекламные полосы сняли. Это мелочи, но из них и складывается большая жизнь.

Вам приятно, когда резиновые фаллосы продают рядом с конфетами "Мишка на Севере"? Вот я конкретно вас спрашиваю!

— Ну я буду чувствовать себя неловко...

— Вы будете чувствовать себя неловко, хотя фаллосы нужны большому количеству людей. Это я как доктор говорю. Но их надо продавать в другом месте и в другое время. Более того, я сижу в Думе и делаю все возможное, чтобы отношения между Россией и Украиной шли в хорошем русле. И есть много других больных точек в стране. Чтобы все это понять, не надо быть экономистом. Я как депутат вношу законы, а вот облечь их в юридическую форму – задача специального комитета, в котором и работают люди со специальным образованием.

"Вся Россия оклеена рекламой пылесоса, где черным по белому написано: "сосу за копейки"

— В Украине с подачи одного депутата уже вышел Закон "О защите общественной морали".

— Да я как раз этим и занимаюсь, только в России. Это тяжелейший закон, но к его принятию отношусь крайне положительно.

У нас в Советском Союзе не было понятия проституция, порнография, секс. Чтобы сделать закон, нужно точно определить термины. Например, что порнографией в видео считается изображение полового акта с показом гениталий. А если в кадре движется простыня в такт движущемуся телу – это эротика.

Но ведь есть произведения искусства, где изображена обнаженная натура. Если запретить голые тела, что тогда делать с Роденом? Гораздо легче разработать закон о промышленности, экологии, да о чем угодно! А по вопросам нравственности и морали – очень тяжело. Но надо. Потому что невозможно уже терпеть. Вся Россия оклеена рекламой пылесоса, где черным по белому написано: "Сосу за копейки", и белым по белому – пылесос "Вихрь". Ну вот как это запретить?! Да практически невозможно, не нарушив Конституции и не пойдя с автоматчиками на это рекламное агентство.

Ведь что такое мораль? Для вас она одна, для меня – другая. И то, что аморально для вас, нормально для меня, и наоборот. И как это ввести в понятийный аппарат закона, который будет сообразоваться с Конституцией? Определить понятие нравственности законотворчески практически нереально.

— Ага, значит, единственный способ воспитать нравственную молодежь – моральные устои внутри семьи.

— Я еще раз вам повторяю, что это будут ваши моральные устои. А если я с ними не согласен? Попробуйте докажите, что я не прав. Неужели вы не понимаете? Вот как вас звать?

— Наташа...

— Наташа, у вас замечательная грудь, это я вам как доктор говорю. Но с точки зрения морали какого-нибудь человека вас бы выпихнули из комнаты со словами: "Как вы можете ходить с таким глубоким вырезом?". А мне нравится! Вот вам конкретный пример: какое декольте считать моральным, а какое нет.

— Спасибо, теперь точно поняла. Убили конкретным примером.

— (Усмехается). Конечно, детка, я же врач "скорой помощи".

— Кстати, как в Ваши моральные устои вписываются люди нетрадиционной ориентации?

— Как доктор я отношусь к ним более или менее скептически. Каждый сходит с ума как может. Римская империя от этого погибла: когда нечем заняться, начинают мальчиков одевать в юбки.

Как мужчина я их не понимаю. Опять же с законодательной точки зрения существуют закрытые телеканалы, и делайте там что хотите хоть 24 часа в сутки. Но дети не должны, включив в три часа дня телевизор, это видеть.

Есть три вещи, которые я не могу себе представить: переход из жизни в смерть, бесконечность космоса и как можно ласкать мужское тело. Когда кто-то начинает мне рассказывать о двуполых хромосомах в нашем организме, отвечаю: "Ребята, я окончил не текстильный институт". Кроме амебы, которая делится сама по себе, все остальные имеют половые сношения с особями противоположного пола. Даже цветочки – путем пестика и тычинки.

Люди говорят о двуполых хромосомах, чтобы оправдать свою распущенность, развращенность и отрыв от реальности. Отъедьте от Киева километров на 120 и расспросите в какой-нибудь Жмеринке или Козятине. Да они не поймут: "Че ж у нас на заводе "Красный октябрь" баб мало, что ли?".

— Вы создаете впечатление абсолютно бесстрашного человека...

— Я боюсь болезни родных и близких.

— А собственной беспомощности?

— Нет! Я не беспомощный человек. Если у меня пропадет голос или, не дай Бог, что-то произойдет с моими артистическо-певческими делами, найду, чем заняться. Пойду мешки таскать в порт. Но себя и тем более свою семью не обреку на недостойное существование. Моя жена никогда не будет ходить в рваных колготках.

— У Вас столько ипостасей: врач, музыкант, политик. Так кто же Вы, Александр Яковлевич?

— Врач.

— О чем сожалеете, сменив стетоскоп на гитару, а после на депутатский мандат?

— О выездах на линию. Для меня это было счастьем выезжать на "скорой" и помогать людям. Я долго шел к тому, чем сейчас занимаюсь, и нашел себя в этом. Но это не значит, что я разлюбил медицину или был плохим врачом. Просто надо было делать одно дело.

Именно поэтому не люблю внештатных журналистов: либо ты на заводе классный работник, либо классный журналист. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом.

— Боюсь навлечь на себя Ваш гнев, но... Вы же сами себе противоречите, занимаясь и музыкой, и политикой одновременно.

— Абсолютно справедливый вопрос. Я предупреждал людей, которые звали меня в верховный орган, что не оставлю сцену. Понимаете, кнопку нажать могут и без меня, но на решение важных вопросов я всегда приезжаю. Если меня чего-то Дума и лишила, так это свободного времени. У меня теперь его вообще нет.

Еще раз повторяю принципиальную вещь: в законодательном органе не должны быть сплошь юристы и экономисты. Там должны быть нормальные люди. И все мои встречи со зрителями – это, по большому счету, работа с избирателями.

— Я просто не понимаю, как мышление в государственном масштабе сочетается с творческим началом.

— Я уже давно работаю общественно-политическим деятелем... Последние лет 10 журналисты задают мне вопросы, 80 процентов из которых о политике.

— Это потому, что Вас страшно спрашивать о...

— (Удивленно). О чем?..

— ...о женщинах, например.

— (Усмехается). На самом деле я нормальный человек.

"В моем коллективе единоначалие и армейская палочная дисциплина. Я – царь и бог"

— Тогда задам нормальный вопрос: что мне как женщине нужно сделать, чтобы Вам понравиться?

— (Хохочет). Да вы мне уже нравитесь! Для кого ноги важны, а я сразу обращаю внимание на глаза. Но, кроме этого, чтоб она совсем дурой-то не была. Не люблю "прелесть какая дурочка". Хотя "ужас какая умная" – тоже.

— Ну а к женщине-политику как относитесь?

— Женщина в политике – это хорошо, конечно... Но должно устраивать ее мужчину.

— Вы домостроевец?

— Нет. Просто это не мой идеал женщины.

— Это правда, что существует женский и мужской мозг?

— Конечно. Вы никогда не задумывались, листая учебники, что на 100 выдающихся ученых две-три женщины?

— На что я вам отвечу, что до начала ХХ века женщине, кроме как замуж, и выйти было некуда.

— Есть понятие самец и самка. Ради Бога, занимайтесь, чем хотите: сидите в Раде, бегайте из газеты в газету. Но если вы меня не накормите, если дети наши будут сопливыми – да я же вас уважать перестану. У меня к вам останется любовно-похотливое чувство. Ну а как иначе? Вы же моя жена! И я делаю все для того, чтобы вы были сыты, обуты и отдыхали, где захотите. Я для этого работаю как Папа Карло. Но я же хочу от вас чего-то женского.

— А через 20 лет Вы с ужасом осознаете, что эта прелесть превратилась в клушу, способную поддерживать разговор только о ценах на продуктовом рынке.

— Я сделаю все, чтобы у вас была домработница.

— Ага! Вот домработница и Вас накормит, и детям сопли вытрет, а жена в это время будет самореализовываться!

— Если вы будете классным специалистом в своей области, то у вас не останется времени ни на что другое. Но я не могу, чтобы женщина занималась только своей работой! То есть пожалуйста, конечно, но тогда вы не мой идеал.

Например, в медицине есть масса замечательных специальностей для женщин. Но хирург – это тот специалист, который после операции должен провести с больным от 10 минут до суток в зависимости от тяжести вмешательства. Передоверить человека по дежурству приличный уважающий себя хирург не может. Во всяком случае, я – доктор в четвертом поколении – так воспитан.

Женщина может быть настоящим хирургом, конечно, но с кошелкой ходить у вас времени не будет. И даже если у вас будет домработница, которая принесет эти кошелки с едой, у вас не будет времени их разобрать и нарезать мне вечерком любимой колбаски. Потому что после дежурства вы будете приходить (если будете приходить!) без задних ног: "Ой, Саша, сегодня была такая операция, я так устала, просто ужас". – "Ну, конечно, детка", – отвечу я.

— Да на черта Вам клуша-домохозяйка?

— Почему клуша?! У меня жена рентгенолог. Определенное количество времени она проводит на своей работе. Хотя уж кто-кто, а она может позволить себе не работать по материально-финансовому положению. Но ведь она пашет не по 8-12 часов в сутки, как это делают оперирующие хирурги.

(Как раз в это время Розенбауму по мобильному позвонила жена. "Привет, Леночка! Просто хотел спросить, как ты себя чувствуешь. Мы как раз с журналистом разговариваем о жене. Приковываю я ее к батарее на кухне или нет. "Боже сохрани", – это она говорит. Спасибо, Леночка!").

— Ну хорошо, жену не приковываете. А своих музыкантов приструниваете?

— Знаете, как я набираю коллектив? Говорю: "Вася, ты классный саксофонист. Любишь мои песни?". "Александр Яковлевич, – говорит он, – я сыграю все, что захотите. Какие-то ваши песни люблю, какие-то нет. Но к вашему творчеству отношусь нормально". Тогда я ему отвечу: "Вась, ты хороший парень. Но я возьму человека, который пусть и похуже тебя играет, но любит мои песни безоглядно".

Вот такой я эгоист: любишь мои песни – будем работать! Потому что без любви вообще ничего не будет, и тем более творческого начала в коллективе.

— А если это творческое начало зашкаливает, как решаете конфликты внутри коллектива?

— Справедливо. Надеясь на себя. В моем коллективе единоначалие и армейская палочная дисциплина. Я – царь и Бог. Все претензии и недовольства воспринимаю по-человечески и пытаюсь в них разобраться. Умею вставать на разные стороны человеческого мышления. Но в любом случае последнее слово за мной, потому что я должен быть в кайфе.

Я их конкретно всех кормлю: душой, телом и деньгами. И если я, работая с ними, буду мучиться, то ничего хорошего им не заработаю: не напишу ни одной хорошей строчки, не сыграю ни одной толковой ноты на сцене. Потому что мучаюсь, если за мной стоят хорошие музыканты, которые меня не любят.

— Есть ли еще вопрос, который Вам так и не задали за всю вашу творческую жизнь?

— (Улыбается). Это самый частый вопрос, который мне задают.

— И как Вы отвечаете?

— Что нет таких вопросов.