В Красноярске прошел концерт известного московского автора и исполнителя песен Владимира Туриянского.

К сожалению, концерт был только один, хотя бард достаточно популярен и интересен, чтобы его смогли услышать многие. Но и для одного выступления собственных сил городского клуба самодеятельной песни оказалось маловато. Пришлось прибегнуть к помощи друзей. Друзья — это Фонд возрождения Сибири и фирма "Палантир". После концерта корреспондент "E&A" встретился с гостем.

— Владимир Львович, я хорошо, как мне кажется, знаю ваше творчество и имею весьма приблизительное представление о вашей жизни. Думаю, большинство моих друзей и читателей нашей газеты могли бы сказать то же...

— Каждый раз меня этот вопрос застает врасплох. Как и все бывшие советские люди, я родился, учился... не состоял, не был... ну и так далее. Все же биография не очень ровная. Отец мой погиб в лагерях. Брат в 43-ем ушел семнадцатилетним на фронт, тоже погиб. Я же вот жив и единственное настоящее, что сделал, это мои песни. Надеюсь, они не пропадут.

— Вы почему-то не сказали об очень, мне кажется, значительной части вашей биографии...

— Пожалуй. На протяжении тридцати лет я работал в различных геологических и геофизических экспедициях. Это было своего рода бегством от обстановки, от властей, которым спасались многие. Скажем, тот же Александр Городницкий или мой близкий друг Юрий Кукин писали свои песни тоже здесь, на востоке. Даже в "те еще" годы здесь, по эту сторону Уральского хребта, легче дышалось, чем у нас в Москве.

— "На востоке легче дышится поэтам..." — помните такую строчку из песни, посвященной вам?

— Конечно. Это не туристские песни, хотя и принято так считать. Но большинство из них родилось вне дома, вне квартиры, "в поле", как говорят геологи.

— В одной из ваших песен есть такая строчка: "И Лев Абрамыч сгинул под Интой..." — я понимаю, это об отце. И там же: "Я пережил две малые войны, одну великую — за все спасибо маме, — штук шесть руководителей страны, пять "по рогам" и ссылку в Казахстане". Мрачная судьба отца вас тоже как-то коснулась?

— Вплотную, так же, как многих моих сограждан. Пока был молод, силен и весел, мне это не казалось таким уж страшным. Теперь, когда оглядываюсь, вижу, насколько тяжелыми были те годы. Годы ссылки, унижений со стороны властей предержащих. Да что там говорить, все враги были надуманными, а мы входили в их число.

— Вы были близки к каким-то диссидентским кругам?

— Могу сказать, что был. Конечно, не принимал такого мощного участия в каких-то акциях, но хорошо знал Петра Якира, встречался в компаниях с такими людьми как Буковский, Литвинов, подписывал письма, был вхож в этот круг.

— Приходилось, наверное, испытывать на себе то давление, которому подверглось после 68-го года все движение авторской песни?

— Конечно. В 87-ом году, когда Юра Лорес пошел в Министерство культуры утверждать документы по театру авторской песни "Первый круг", в котором был и я, ему сказали: "Что — Туриянский? Ему же официальным циркуляром запрещено петь!" Конечно, я пел по маленьким эстрадам, в провинции. Высоцкому ведь тоже было официально запрещено — тем не менее, он тоже пел. А афишного концерта так ни одного и не было. Так и со мной. Ни в каких официальных мероприятиях я не участвовал и не мог. Даже когда проводился знаменитый фестиваль 68-го года в Новосибирске, на котором выступал Галич, я уже по тем временам был персоной нон грата, и меня на него не пустили.

— Когда я впервые услышал ваши песни — было это в Норильске в 1983 году, — мне показалось, вы из тех, у кого должно быть много друзей.

— Это точно. Единственное мое богатство в этой стране — это друзья. Я не нажил ни денег, ни славы, ни каких-то материальных ценностей в виде дачи, машины и прочего. Только друзья помогают жить по сию пору.

— Видимо, это — не только барды?

— Нет, конечно. Из бардов я могу назвать, кроме Юры Кукина, о котором уже сказал, еще одного Юру, более молодого: Лореса. А в основном мои друзья их числа тех, кто слушает.

— Многие для себя подразделяют это понятие, говорят: "Есть друзья, а есть ДРУГ".

— У меня таких несколько человек. Мог бы назвать Мишу Баранова, других, с кем, как говорят, пошел бы в разведку. Но они люди малоизвестные — в том смысле, что их фамилии ничего не скажут широкому читателю.

— Вы могли бы назвать себя человеком счастливым?

— До определенной степени да.

— В таком случае, что вы вкладываете в это понятие?

— Вообще-то счастье — понятие абстрактное. У нас, в нашей стране, нельзя быть счастливым. Когда видишь, что происходит со всеми нами, быть "просто счастливым" нельзя. Я же, повторюсь, счастлив друзьями.

— Вы пережили "штук шесть руководителей страны". Как вы воспринимаете те перемены, что произошли в нашей жизни?

— Несмотря ни на что, я рад. Тяжело, плохо, а все же лучше, чем было, когда мы получали объедки с барского коммунистического стола, ту самую колбасу по 2.20, которую сегодня так умильно вспоминают, как этакий показатель высшего благополучия.

— У вас есть какие-то политические симпатии?

— Да. Есть такие люди в наших верхах, я бы назвал их "нереальной оппозицией". Это Старовойтова, Собчак, можно продолжить ряд. Эти люди мне нравятся. Своим умом, способностью к точному анализу. Настоящая же оппозиция, как она себя называет, это, я считаю, не оппозиция вовсе. Все ее ходы продиктованы борьбой за власть.

И мне нравится сам наш Президент. Несмотря ни на что, несмотря на ошибки. Власть, которую он возглавляет, пытается что-то делать. Им мешают, они ошибаются — но ведь пытаются! Будет, конечно, ужасно, если его съедят.

Меня Бог наградил такой особенностью: я фальшь чувствую на расстоянии, идет ли речь о песне, поэзии или политике.