(В память о Владимире Болотине)

"Господи, если бы хоть миг свободы,

огненной свободы, безумия...

Но эти клеточки, эта линованная бумага,

и этот страшный циферблат,

ничего не отмечающий,

но и ничего ещё и никому не простивший..."

И. А н н е н с к и й

7 июля, Новосибирск, Пашино

Вечер. Городские телевизионные новости. Среди ненужной информационной ваты в сознание проникает имя Владимира Болотина, и я не сразу понимаю, что диктор коротко и торопливо сообщает о его смерти. От внезапного оцепенения слова не воспринимаются — ни про "бардовство", ни про песенный фестиваль на Катуни, ни про что-то ещё. Только глухо падают на дно разрушенных мыслей время и место прощания. Как же так? Ведь мы договаривались встретиться... Оцепенение. И медленно расплывающееся чувство горькой вины. В повседневных делах и неделах наступившего отпуска — я не поспешил. И ничего не успел сделать для него, вместе с ним... Судьба подарила мне случай встретить на одной из жизненных тропинок Поэта, поговорить. Но у неё было лицо-часы... Она следила за мной, эта жестокая чертовка, и решила наказать. Ну пускай — меня, а его-то зачем? За что?

* * *

Знал ли я Владимира Болотина? И нет, и да. Я очень смутно знаком с его биографией и совсем не знаком с его обыденной жизнью, с его близкими — семьёй, друзьями. Но с самой юности я сложил для себя что-то мифоподобное: как бы ни были моменты жизни жестки и неприглядны, я представлял себе — вот где-то есть на белом свете человек, Владимир Болотин, который складывает такие стихи и может их так спеть, что это было для меня отрадой и утешением. Я верил, что он обязательно есть, и есть где-то рядом, в той жизненной сфере, в которой пролетаю и я.

Студентом году в 80-м или 81-м я увидел объявление от руки, что в холле университетского общежития № 5 ("пятёрки") будет выступление местных "бардов" В. Болотина и С. Поплавского. Имя первого я уже слышал в связи со студенческим клубом физфака "Квант", и слухи связывали его с легендарной универовской студенческой песенкой "Солнце скрылось за тёмным лесом...", во что я не верил, считая её "народной", услышанной мной ещё в первые дни "абитуры". В те времена я был активным КСП-шником и походником, до полуночи распевавшим в ущерб учёбе песни Б. Окуджавы, А. Дольского, А. Суханова, Ю. Визбора и др., и пропустить событие не мог. Приготовив бытовой кассетный магнитофон "Электроника", я отправился к месту сбора. Помню, обратил внимание на изрядную заполненность холла, что, впрочем, объяснялось: куча друзей, знакомых, приятелей и соседей по общежитскому жилью — в общем, физфак и такие, как я. Тем более, что выступающих двое.

С первой песни, исполненной Владимиром Болотиным, в меня проникло чувство открытия, может быть, сродни научному. Такие слова, такие мелодии я не мог уподобить ничему из слышанного мной, а слышал я тогда уже много. Эта неспешность, меланхолия с мягким юмором пополам, лёгкая и светлая грусть, вкрадчивая ирония, замечательная манера игры на гитаре и сама гитара, наверное, немецкая "Резоната", которую я видел и слышал "вживую" первый раз — всё это сложилось в потрясение, отложившееся в памяти, как оказалось, на всю жизнь. Добавлю к этому, что многие слова и строчки я не понял. Не потому что не расслышал, а потому что именно не понял. Иногда перед или после очередной песни Владимир Болотин коротко комментировал свои тексты, и это вызывало понимающую поддержку в холле. Я не об этих местах. Бывает так: послушаешь автора, даже известного — всё понятно и хорошо, местами красиво. Но вернуться к нему уже не хочется. С Болотиным сразу стало понятно: захочется его слушать ещё и ещё, в его словах есть что-то скрытое, над чем надо подумать. Это послужило стимулом к моему дальнейшему перемещению от "бардовства" к поэзии. Темы, образы, метафоры были и просты, и одновременно загадочны, и я потом много раз разгадывал их при прослушивании драгоценной записи. Да, это незабываемое ощущение встречи с Поэзией, осознание того, что я видел и слышал Поэта.

Багровый закат, как усмешка кривая,

Губы сомкнул и погас.

Небо, единственный глаз закрывая,

Больше не смотрит на нас.

...............

Ветер-юнец подобрал папироску,

Утро поджёг и сбежал.

Солнце в пижаме лучистой в полоску

Вышло глазеть на пожар.

Поэзия по кусочкам складывалась для меня в единое целое. Я самостоятельно, не "по школьной программе", перечитывал Маяковского и устанавливал для себя вектор ассоциации:

Крикнул аэроплан и упал туда,

Где у раненого солнца вытекал глаз.

И приходило убеждение — нет "больших" и "малых", великих и незначительных. Это всё навязанные нам ярлыки. Есть люди, проявившие себя поэтами, в той или иной степени, кому какая судьба. Некоторым удаётся попасть в ритм времени, отразить "общество нормальных людей и мыслей" и что "трамваи подорожали", а другие остаются "третьими лишними". Пока.

Но какой-нибудь мальчуган

Лет пяти,

Разбирая старинный хлам,

Нас простит.

Разгадывать слова Владимира Болотина я бросил быстро, и слава Богу. Я понял, что их не надо объяснять, их надо почувствовать, погрузиться в них, обволакивать себя ими, чтобы ничто внешнее не могло проникнуть в этот кокон, где я сам с собой. И с Владимиром Болотиным. Тогда наступает благость добра ко всему белому свету. Какого-то безысходного и удручённого добра, переносимого с лёгкой и светлой улыбкой.

Вот так я и знал Владимира Болотина все эти годы, всю эту свою странную жизнь вдали от среды, к которой имел наклонность, хранил эту жуткого качества запись и иногда её слушал. Хотя насчёт среды — это моя выдумка, её просто нет. Однажды мне попалась газета, кажется, "Вечерний Новосибирск", где в небольшой заметке было сказано, что выпущен его первый CD. Миф материализовывался. Значит, Владимир Болотин по-прежнему живёт где-то рядом и поёт свои стихи. И потом, изредка, случайно услышанное сообщение радио или ТВ... Только как же найти его, этот CD, кто его издал? На появившихся развалах этой продукции его не было, и ни один продавец о нём не слышал...

Год назад, в конце лета, мы ехали с женой в автобусе из одного пригорода Новосибирска в другой по родственным делам. Уже в Академгородке ближе к задней площадке я обратил внимание на человека, может, потому что он был выше других, и профиль его показался мне удивительно знакомым, несмотря на седеющие и уже сильно поредевшие волосы. Характерные очки, крупный нос...Вспышка памяти, сомнений быть не могло. "Послушай, — говорю я жене, — сзади — Владимир Болотин! Может, подойти?" И не задумываясь (а если бы задумался, то все "здравые" доводы были бы против, и я, скорее всего, не решился бы), я направился сквозь среднюю наполненность автобуса к этому человеку. Я не успел заготовить приветствие-объяснение, поэтому спросил: "Извините, Вы — Владимир Болотин?". Человек, несколько отстраняясь, недоверчиво, с вполне понятным недоумением на лице ответил утвердительно. Я быстро начал выкладывать какую-то мешанину слов про себя, про него, про стихи, завершив всё это просьбой о телефоне или e-mail'е. Удивительно, но первая его естественная реакция быстро смягчилась и растаяла, сменившись искренним интересом и каким-то мальчишеским любопытством. Складывалось ощущение, что мы знакомы тыщу лет и вообще только вчера виделись. Вдруг он заторопился на выход, автобус подъезжал к Институту ядерной физики. Я только успел нацарапать на подвернувшемся в кармане клочке его телефон и адрес почты, и мы расстались как старинные приятели. Наше общение продолжалась минут 7-10 и было совершенной фантастикой для меня, даже когда уже произошло.

Весь день я вспоминал обрывки фраз, совершенно беспорядочных для того, чтобы быть разговором, его глаза и смущённую улыбку, и понял со всей очевидностью, насколько этот человек был доверчив и открыт. В обычной жизни он, скорее всего, прятал это, даже устанавливал некоторую дистанцию. Потому что и сам окружающий мир, наверное, совсем не часто проявлял к нему интерес, к тому ему внутреннему, который был Поэтом. Достаточно послушать его строки:

Солнце задело верхушки сосен

И как в тот раз опять покраснело.

В комнате были я и осень,

И никому до нас не было дела.

Это произносится Болотиным без сожаления, с удовлетворением и лёгкой иронией. Или вот ещё, даже по отношению к любви:

Зазевалось небо на немного,

Упустило синие дожди.

Мне кричит — отдай! — а я не трогал,

Хоть и мокрый с ног до головы.

Ах, любовь, ну словно та иголка,

Спрятал в стоге сена — не найти.

Мне кричат: влюблён! А я — нисколько,

Только что-то колет там, внутри...

И пускай любовь мне не подвластна,

И пускай мне чёрт ещё не брат —

Я кричу: возьмите своё счастье!

А моё отдайте мне назад...

Кто-то хочет ближе жить к Парижу,

Кто-то хочет в тундру и пески.

А мне бы только солнышко — поближе,

Да подальше — от тоски.

Потом я звонил ему, писал письма. Довольно быстро выяснилось, что Болотин любил первое и не любил второе, о чём и сказал мне как-то сам. Я лелеял мысль о компакт-диске и однажды спросил его, где можно было бы его приобрести. Володя (мы почти сразу и с лёгкостью перешли на ты) сообщил мне, что их уже три, и их все можно просто купить у него. Материализация мифа продолжалась, вызывая душевный трепет. Но мне показалось, что если я буду напрашиваться на подарок, то ему это будет неприятно. Он с хитрецой предложил мне самому определить цену, сразу поставив условие, что будет согласен на любую. Так два абсолютно некоммерческих человека естественным образом вели торговый разговор. Я сказал, что в силу профессии на "лицензионную" цену компакт-диска я не способен и предложил обычную "пиратскую", на тот момент 60 руб. Он согласился, не задумываясь, и с заметным удовольствием оттого, что дело сделано. По-моему, ему был важен сам факт продажи, а вовсе не цена. При этом мы утвердили разделение понятий "CD как собрание стихотворений-песен" и "CD как продукция", в чём обнаружили полное единодушие. Оставалось только встретиться, и встреча была назначена.

Это была примечательная встреча. Формально я собирался приобрести диски и, может быть, немного пообщаться. И не ожидал большего. Получилось же, что мы проговорили весь день, и я вернулся домой уже затемно. Наверное, рассказ об этой встрече лучше отложить до другого раза. Но глубинную причину такого интереса к "первому встречному" — мне, Владимир Болотин объяснил сам притчей на тему древнегреческого мифа про дудочку царя Мидаса. Потом он не раз вспоминал в наших разговорах эту историю, она была близкой ему. Дело было так (я перескажу с его слов).

Поспорили как-то Аполлон и Пан, кто круче в музыкальном отношении. В состязании победил Аполлон, и все вокруг его славили. Только царь Мидас остался неизменным фанатом бесхитростного искусства Пана. Разгневался Аполлон и с силой схватил Мидаса за уши, да так, что вытянул их до размера ослиных. Царь, конечно, стал их прятать, и только его слуга знал об этом. Под страхом смерти приказано было ему молчать, но от этого ещё сильней хотелось слуге рассказать про тайну. Спрятался он у реки в камышах и потихоньку стал шептать: "У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!" Ну, сделал дело, и — забыть про него. Но камыши-то эти были не совсем простые камыши. Правда, это другая история. А в этой дальше, откуда ни возьмись — пастушок. Чего ради сюда забрёл — сам не знал, а сорвал тростничок, проковырял дырки и подул. Думал, музычка получится. А из дудки на всю округу: "У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!" И понеслось по белу свету...

Это — классическая присказка, а вот болотинская интерпретация. Он уверял, что слово и дело не пропадают, они проявятся в некоторое время, в некотором месте, в некоторой душе, подхватятся и отзовутся. Причём без ведома автора, ему даже не нужно очень стараться донести. Ему только нужно стараться успеть сказать или сделать... Как это у Иннокентия Анненского: "Знаете — всякий человек должен сказать те слова, которые он может сказать. А слушают его или нет — это уже второстепенная вещь". Думаю, что Анненский тут имел в виду человека-созидателя, поэта в широком смысле. Может, во мне Володя нашёл подтверждение своей "теории отзыва" или "теории проявления", как её можно было бы назвать. Кстати, я тогда, в нашу памятную осеннюю встречу, рассказал ему, что занимаюсь подготовкой к публикации цифрового архива Анненского, и он проявил к этому живейший интерес. Но проявился он не тогда же, а обнаружился спустя некоторое время: в одном из писем Володя сообщал, что читает воспоминания Николая Чуковского, где в статье о Тынянове нашёл фрагмент, связанный с Анненским, может, мне надо? Конечно, мне было надо. И было приятно, что он помнил об этом.

И были звонки, и были письма. И возникла идея, о которой мы оба молчали, но чувствовали её оба. Я стеснялся спросить, боялся спугнуть, он не хотел торопить, считая, что всё должно созревать окончательно. И не быстро. И до конца. Так он сам говорил. Но вот я решился и предложил сделать его авторский сетевой ресурс, где был бы его архив, его размышления, его "разговоры"... Неожиданно он поддержал мысль сразу и заговорил об этом, как о давно решённом деле, планируя общие черты будущего проекта. Надо было встречаться. Я запланировал на весенних школьных каникулах, но — не получилось. Почему-то не сложилось, мы разминулись бестолково, хотя я и был в Академгородке, но встретился не с тем, с кем нужно было бы прежде всего. А дальше — моя учёба на курсах, весенняя горячка окончания учебного года, экзамены, и проч., и проч... Можно подыскать ещё десяток причин. Но мы созвонились и договорились встретиться, когда всё это кончится... А Судьба уже ухмылялась своими часами криво и холодно где-то над нами. Я упустил это и легкомысленно позабыл поднять голову, всмотреться, задуматься... Да, мы договаривались встретиться. А пришлось ехать прощаться...

* * *

8 июля, Новосибирск, Академгородок.

Утро. Я шагаю по Пирогова. Позади — длинный путь в общественном транспорте, три маршрута, ожидание на остановках. Моё вчерашнее оцепенение не прошло, только приобрело форму ощущения нереальности окружающего. Я нахожу помещение для прощания сразу, будто всегда знал, где оно. Почти напротив студенческое общежитие, где я жил 25 лет назад, где я услышал первый раз эту песенку:

Солнце скрылось за тёмным лесом.

Будет утро — неизвестно.

Может быть, как всегда, разольётся

в мире солнечный свет...

Вот он — её автор, Владимир Болотин, и ощущение нереальности сменяется очень настоящей болью и горечью. Тихо-тихо звучат его голос и гитара из аппарата в углу. Знакомые слова, но понимание их сделалось остро другим. И так это воспринимается неправильным — голос и человек раздельно. Нет очков, казавшихся мне неотъемлемыми, закрыты глаза — и лицо стало таким непохожим. Я не могу долго вынести тяжести всего этого и выхожу.

Людей не много, человек десять, только родные и близкие. Постепенно люди приходят, стоят снаружи группами, я слышу обрывки фраз: "Случилось 5-го...гулял у дома в лесу...так неожиданно...просто инсульт..."

К полудню собралось человек 50. Время прощания закончилось. Процессия машин во главе с катафалком молчаливо потянулась на Южное кладбище. По Пирогова. Было ли это запланировано, не знаю, но автобус притормаживает у "пятёрки", и я рассматриваю студентов в рабочей одежде, занятых ремонтом, и абитуриентов... Сегодня вечером где-нибудь наверняка запоют: "Стал я мерить жизнь семестрами, в сессии звать Судьбу..." А, может, и нет. Кто их знает, что они сейчас поют...

Остановка с выносом тела у Института ядерной физики. Место последней работы. Хорошие, правильные слова представителя руководства, как полагается в таких случаях. Других речей не получается. Кто хотел бы сказать — не готов к этому, пребывая, видимо, в состоянии, подобном моему оцепенению. А кто не знает, что сказать — так и не надо... Он сам ведь всё сказал:

И однажды мне не хватило дня,

Чтобы понять эту жизнь...

На кладбище далеко идти не пришлось. Могила рядом, направо от входа, в солнечном месте под соснами. Зачем же он наговорил себе: "Мне бы только солнышко — поближе..." Эх, он опять "третий лишний"... Долгие последние минуты, тридцать живых, молча плачущих людей, каждый по-своему, и один неживой человек, который был Поэтом. Теперь человека уже не будет, а Поэт останется...

Потому что дудочка Мидаса — всегда под рукой, ты найдёшь её, если захочешь, и всё узнаешь про него...

Ну, прощай, "третий лишний"... Теперь уже навсегда.

16 июля 2005 г.