(из сборника "Кольчуга")

                  Леонид Губанов

Неровен час, как хлынет ливень 
по сердцу чащ, по чашам лилий.
Неровен Час. 
Задребезжит стекло у мамы, 
заплачет в 33 ручья. 
Ах, твоему сынку ума бы!
Неровен Час.

На даче холодно и пасмурно. 
Но все равно часам к шести 
я у черновика запазухой 
пойду детей своих крестить. 
И если черная гребенка 
лихое слово не возьмет, 
Пусть, как у мертвого ребенка, 
И рифма-мачеха заснет.

Еще придет перо скандалить 
и строчки черные чинить, 
что в легких бегают сандалиях. 
Не чинятся, презрев чины, 
еще придут за отраженьем
и образы и Образа, 
еще подкупят украшенья
все неподкупные глаза!

Но за спиной любого Слова,
где сероглазый рифмы лифт,
попросят губы – голубого
седьмого неба на двоих.
И тут уж сердце не обманешь
и медом не заговоришь.
И ты застынешь, ты застонешь
– в ногтях заоблачную тишь.

И станет сладко или больно. 
И станет больно или сладко? 
А ты – свидетель Древней Бойни. 
А ты – участник пересадки 
своей Души на новый берег, 
где неземные письмена 
готовят вам, суровый пленник, 
глоток чудесного вина. 
Они сидят все в белом, первом,
 и на столе у них горят 
седые Пушкинские перья,
 и Лермонтова гордый яд. 
Какую Славу смертным дашь? 
Ведь неизвестно, что случится? 
И Мандельштама карандаш 
в волшебном зеркале стучится.

Но знаю – что должны, получим. 
Недаром в небе сняли угол. 
Шумят Есенинские ручки 
на мой разжалованный уголь. 
Но книгу жизни полистав, 
устал устами перемалывать.
В 6.30 будят поезда.
Без малого... без мамы.
Ну как поэма? Не проси ее,
тщеславны наши караси.
Поэма в платье парусиновом
шатается по всей Руси.
Уже довольно сердце билось,
и алою подушкой стало,
для всех, кому сестра – немилость.
Для всех – кому жена, усталость.

Мир вспоминает о Нероне, 
а я о хлебе не дослушал. 
Неровен Славы Час, неровен, 
и этот день и дождь досужий.
Ни первый, ни последний... 
Новый!
Так выпьем, весело лучась. 
Неровен Час как хлынет Слово, 
Неровен Час!!!