Н.Н.В., 21
Марина Цветаева
"Не позволяй страстям своим
переступать порог воли твоей.
— Но Аллах мудрее..."
(Тысяча и одна ночь)
1
Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами...
Душа, как камень, в воду брошенный —
Всё расширяющимися кругами...
Та глубока — вода, и та темна — вода...
Душа на все века — схоронена́ в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!
27 апреля 1920
2
Целому морю — нужно все небо,
Целому сердцу — нужен весь Бог.
27 апреля 1920
3
"то — вопреки всему — Англия..."
Пахнýло Англией — и морем —
И доблестью. — Суров и статен.
— Так, связываясь с новым горем,
Смеюсь, как юнга на канате
Смеется в час великой бури,
Наедине с господним гневом,
В блаженной, обезьяньей дури
Пляша над пенящимся зевом.
Упорны эти руки, — прочен
Канат, — привык к морской метели!
И сердце доблестно, — а впрочем,
Не всем же умирать в постели!
И вот, весь холод тьмы беззвездной
Вдохнув — на самой мачте — с краю —
Над разверзающейся бездной
— Смеясь! — ресницы опускаю...
27 апреля 1920
4
Времени у нас часок.
Дальше — вечность друг без друга!
А в песочнице — песок —
Утечет!
Что меня к тебе влечет —
Вовсе не твоя заслуга!
Просто страх, что роза щек —
Отцветет.
Ты на солнечных часах
Монастырских — вызнал время?
На небесных на весах —
Взвесил — час?
Для созвездий и для нас —
Тот же час — один — над всеми.
Не хочу, чтобы зачах —
Этот час!
Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час — на .........
Всю любовь.
Мой весь грех, моя — вся кара.
И обоих нас — укроет —
Песок.
5
"я в темноте ничего не чувствую:
что рука — что доска..."
Да, друг невиданный, неслыханный
С тобой. — Фонарик потуши!
Я знаю все ходы и выходы
В тюремной крепости души.
Вся стража — розами увенчана:
Слепая, шалая толпа!
— Всех ослепила — ибо женщина,
Все вижу — ибо я слепа.
Закрой глаза и не оспаривай
Руки в руке. — Упал засов. —
Нет — то не туча и не зарево!
То конь мой, ждущий седоков!
Мужайся: я твой щит и мужество!
Я — страсть твоя, как в оны дни!
А если голова закружится,
На небо звездное взгляни!
6
— "А впрочем, Вы ведь никогда
не ходите мимо моего дому..."
Мой путь не лежит мимо дому — твоего.
Мой путь не лежит мимо дому — ничьего.
А всё же с пути сбиваюсь,
(Особо весной!)
А всё же по людям маюсь,
Как пес под луной.
Желанная всюду гостья!
Всем спать не даю!
Я с дедом играю в кости,
А с внуком — пою.
Ко мне не ревнуют жены:
Я — голос и взгляд.
И мне не один влюбленный
Не вывел палат.
Смешно от щедрот незваных
Мне ваших, купцы!
Сама воздвигаю за ночь —
Мосты и дворцы.
(А что говорю, не слушай!
Все мелет — бабьё!)
Сама поутру разрушу
Творенье свое.
Хоромы — как сноп соломы — ничего!
Мой путь не лежит мимо дому — твоего.
27 апреля 1920
7
Глаза участливой соседки
И ровные шаги старушьи.
В руках, свисающих как ветки —
Божественное равнодушье.
А юноша греметь с трибуны
Устал. — Все молнии иссякли. —
Лишь изредка на лоб мой юный
Слова — тяжелые, как капли.
Луна как рубище льняное
Вдоль членов, кажущихся дымом.
— Как хорошо мне под луною —
С нелюбящим и нелюбимым.
29 апреля 1920
8
"День — для работы, вечер — для беседы,
а ночью нужно спать."
Нет, легче жизнь отдать, чем час
Сего блаженного тумана!
Ты мне велишь — единственный приказ! —
И засыпать и просыпаться — рано.
Пожалуй, что и снов нельзя
Мне видеть, как глаза закрою.
Не проще ли тогда — глаза
Закрыть мне собственной рукою?
Но я боюсь, что все ж не будут спать
Глаза в гробу — мертвецким сном законным.
Оставь меня. И отпусти опять:
Совенка — в ночь, бессонную — к бессонным.
14 мая 1920
9
В мешок и в воду — подвиг доблестный!
Любить немножко — грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.
Червонным куполом прельщаются
И во́роны, и голубки.
Кудрям — все прихоти прощаются,
Как гиацинту-завитки.
Грех над церковкой златоглавою
Кружить — и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!
Вникая в прядки золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты — вот так же истово
Клонился над моей душой!
14 мая 1920
10
На бренность бедную мою
Взираешь, слов не расточая.
Ты — каменный, а я пою,
Ты — памятник, а я летаю.
Я знаю, что нежнейший май
Пред оком Вечности — ничтожен.
Но птица я — и не пеняй,
Что легкий мне закон положен.
16 мая 1920
11
Когда отталкивают в грудь,
Ты на ноги надейся — встанут!
Стучись опять к кому-нибудь,
Чтоб снова вечер был обманут.
........... с канатной вышины
Швыряй им жемчуга и розы.
....., друзьям твоим нужны —
Стихи, а не простые слезы.
16 мая 1920
12
Сказавший всем страстям: прости —
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
"Дурная страсть!"
В руках, тебе несущих есть,
Читаешь — лесть.
И смех мой — ревность всех сердец! —
Как прокаженных бубенец —
Гремит тебе.
И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь — чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне — до тьмы в очах! —
Что не было в твоих стадах
Черней — овцы.
Есть остров — благостью Отца, —
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух —
Вдоль каждой изгороди. — Да. —
Есть в мире — черные стада.
Другой пастух.
17 мая 1920
13
Да, вздохов обо мне — край непочатый!
А может быть — мне легче быть проклятой!
А может быть — цыганские заплаты —
Смиренные — мои
Не меньше, чем несмешанное злато,
Чем белизной пылающие латы
Пред ликом судии.
Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната,
Долг плясуна — забыть, что знал когда-то —
Иное вещество,
Чем воздух — под ногой своей крылатой!
Оставь его. Он — как и ты — глашатай
Господа своего.
17 мая 1920
14
Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной — не черни
Галчонка — белизной.
А впрочем — что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь — белей тебя!
17 мая 1920
15
"Я не хочу — не могу — и не умею Вас обидеть..."
Так и́з дому, гонимая тоской,
— Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью — позабыть! — Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
О вспененный высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!
Над дремлющей борзой склонюсь — и вдруг —
Твои глаза! — Все руки по иконам —
Твои! — О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не
помнить!
И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.
Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. — Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! — А вот твой дом...
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
И пятилетний, прожевав пшено:
— "Без Вас нам скучно, а с тобой смешно"...
Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон — слова: "Боюсь, под корень рубит —
Поляк... Ну что? — Ну как? — Нет новостей?"
— "Нет, — впрочем, есть: что он меня не любит!"
И, репликою мужа изумив,
Иду к жене — внимать, как друг ревнив.
Стихи — цветы — (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках — целая вьюга!
Тень на домах ползет. — Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу
Дурную память загонять в конец, —
Чтоб только не очнуться, наконец!
Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы — ....... длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —
Чтоб, наконец, у своего порога
Остановиться, дух переводя...
— И в дом войти, чтоб вновь найти — тебя!
17 — 19 мая 1920
16
Восхи́щенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться — лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.
17 — 19 мая 1920
17
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что — невинна.
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою — за счастьем.
Пересмотрите всё мое добро,
Скажите — или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке — лишь горстка пепла!
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это всё, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
18
Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр — мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, — малы мои слова! —
Как мало мне позорного столба!
Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами —
С другим в руке — окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя...
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.
Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена — березкой на лугу
Сей столб встает мне, и не рокот толп —
То голуби воркуют утром рано...
И всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам — за красный нимб Руана!
19
Ты этого хотел. — Так. — Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.
В грудь оттолкнувшую — к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал — тишину.
И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
— Мое дитя становится послушным!
Не первый день, а многие века
Уже тяну тебя к груди, рука
Монашеская — хладная до жара! —
Рука — о Элоиза! — Абеляра.
В гром кафедральный — дабы насмерть бить! —
Ты, белой молнией взлетевший бич!
19 мая 1920, Канун Вознесения
20
Сей рукой, о коей мореходы
Протрубили на́ сто солнц окрест,
Сей рукой, в ночах ковавшей — оды,
Как неграмотная ставлю — крест.
Если ж мало, — наперед согласна!
Обе их на плаху, чтоб в ночи
Хлынувшим — веселым валом красным
Затопить чернильные ручьи!
20 мая 1920
21
И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется — возмездье
За то, что каждый раз,
Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.
Что самодержцем Вас признав на веру,
— Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без Вас мне не был пуст!
Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных —
Рифм только, а не уст.
Возмездие за то, что злейшим судьям
Была — как снег, что здесь, под левой грудью —
Вечный апофеоз!
Что с глазу на́ глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!
20 мая 1920
22
Не так уж подло и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.
И, удивленно подымая брови,
Увидишь ты, что зря меня чернил:
Что я писала — чернотою крови,
Не пурпуром чернил.
23
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты...
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!
23 мая 1920
24
Возьмите всё, мне ничего не надо.
И вывезите в ..........................
Как за решетку розового сада
Когда-то Бог — своей рукою — ту.
Возьмите все, чего не покупала:
Вот ..............., и....., и тетрадь.
Я все равно — с такой горы упала,
Что никогда мне жизни не собрать!
Да, в этот час мне жаль, что так бесславно
Я прожила, в таком глубоком сне, —
Щенком слепым! — Столкнув меня в канаву,
Благое дело сотворите мне.
И вместо той — как....................
Как рокот площадных вселенских волн —
Вам маленькая слава будет — эта:
Что из-за Вас ...... — новый холм.
23 мая 1920
25
СМЕРТЬ ТАНЦОВЩИЦЫ
Вижу комнату парадную,
Белизну и блеск шелков.
Через всё — тропу громадную —
— Черную — к тебе, альков.
В головах — доспехи бранные
Вижу: веер и канат.
— И глаза твои стеклянные,
Отражавшие закат.
24 мая 1920
26
Я не танцую, — без моей вины
Пошло волнами розовое платье.
Но вот обеими руками вдруг
Перехитрён, накрыт и пойман — ветер.
Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен,
Чуть-чуть в краях подрагивает. — Пойман!
О, если б Прихоть я сдержать могла,
Как разволнованное ветром платье!
24 мая 1920
27
Глазами ведьмы зачарованной
Гляжу на Божие дитя запретное.
С тех пор как мне душа дарована,
Я стала тихая и безответная.
Забыла, как речною чайкою
Всю ночь стонала под людскими окнами.
Я в белом чепчике теперь — хозяйкою
Хожу степенною, голубоокою.
И даже кольца стали тусклые,
Рука на солнце — как мертвец спеленутый.
Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, —
А в солонице соль лежит нетронута...
25 мая 1920
