С колыбели голубели у Ивана - дурака...
Евгений Евтушенко
1.
С колыбели голубели у Ивана-дурака
под бровями два хитрючих,два живучих василька.
Во веснушечной пшенице эти цветики росли
на лице, как на землице одураченной Руси.
Эти цветики шатали взглядом — каждый барский дом.
Эти цветики шептали: "Будут ягодки потом..."
Наливались, баловались у Ивана-дурака
два, хотя и подневольных, колокольных кулака.
Их на гульбища и драки зазывали кабаки,
чтоб, зверея, как собаки, там сцеплялись кулаки,
но и даже водка-ведьма наливала их сама
додемидовской медалью матеревшего ума.
Были ушки на макушке у Ивана-дурака.
А когда во рту, как тряпка, лишь культяпка языка,
а язык воздела пика над качаньем бердышей,
то лишить возможно крика, но не разума ушей.
Можно в рот залезть, калеча, — в уши хлопотней залезть.
Если нет свободы речи, то свобода слуха есть.
А хребтина-сиротина у Ивана-дурака
хоть синела, да умнела от мешка да батожка.
Можно выбить ум с мозгами из любой башки дурной,
но не выбьешь батогами мозг, когда он мозг спинной.
Ум рождается народный не под чубом, не во лбу,
а в хребтине изнуренной, во исхлестанном горбу...
Подползал во сне к Ивану семиглавый нежный змей,
и шептал он, окаянный: "Слишком умным быть не смей!
Всем царям и всем боярам ум — опаснее крамол.
В башнях пыточных недаром ум пускают на размол.
Целовальнику и свахе ум спихни, да задарма.
Столько рощ пошло на плахи для казнения ума!
Ум в петле и с шеей набок выручать я не берусь.
На Руси ума не надо. Хитрость — вот что ценит Русь.
Пусть раздето, пусть разуто — проживи молчком, бочком.
Проживи, Иван, разумно: с дураками — дурачком..."
А Иван с усмешкой — змею: "Не ответствуй, змей, за Русь.
Дураком быть не сумею. Дураком я притворюсь.
Ум не просится в огласку. Чтоб не влипнуть мне впросак
я создам такую сказку, где герой — Иван-дурак.
Но придурку с бубном, с пляской ты меня не уподобь.
Эта сказка будет вязкой, как сусанинская топь.
И о сказку русской голи про Ивана-дурака
обломают поневоле столько умников - рога!
Тайный ум всего умнее, чем умишко напоказ,
как порой вина хмельнее в ноздри бьющий, злющий квас.
Мне мой ум, как не чужому, говорит: "Побереги
мысли к праздничку большому, как с ножами пироги".
Я не стану торопиться. Ум припрятанный остер,
как замотанный в тряпицу, но отточенный топор.
Пусть, как я, в одежде драной полежит он до поры,
до поры, когда Иваны-возьмут в руки топоры...
Я Кощея потощее, я беднее, чем Кощей,
но бессмертнее Кощея, может быть, от кислых щей.
Я от хворостей не слягу - я крестьянского ребра.
Я еще сварю на славу бунт,как щи из топора.
Прыгну в бунт со всеми вшами, но и выйду из котла -
ведь и собственными щами не сожжешь меня дотла.
Это тяжко - притворятся мужичком да простачком,
и опасно придуряться: вдруг да станешь дурачком,
но зато потом заставишь горько каяться в веках
всех, кого ты сам обставишь и оставишь в дураках..."
