Ольга Чикина: рок авторской песни

Первое желание было — выключить магнитофон. Резкий, немодулированный голос, плохая гитара, полное отсутствие какой-либо исполнительской техники и странные песни. На вкус — полный набор того, чего я не люблю, как нарочно.

Но кассету мне дал хороший знакомый, и я обещал прослушать запись. Пока колебался, обмануть его или напрячь себя, ухо привыкало к этому истошному бабьему вою и начинало различать в нем оттенки. Оказывается, там было все, что нужно, — и форте, и пиано, и закрытый звук, и открытый, и резкий, и мягкий, но все начиналось настолько "за кадром", что стоило трудов это понять.

Когда полгода спустя, в июле 97-го, Ольга Чикина появилась на Грушинском фестивале на нашем конкурсе "Второй канал", я, наконец, увидел ее в материальном воплощении. Оно было не слишком материально. Такие худые действительно не поют, а пронзительно визжат, и характер у них по жизни сволочной.

С характером я не угадал. У себя дома в Рязани Оля сидела довольно тихо, нигде не "светилась". Компания художников и театральных служащих, среди которых Ольга произрастала, рассосалась в поисках хлеба и масла — у кого с чем были проблемы. Сама она работала в хитрой гимназии преподавателем импортной словесности — больше для удовольствия, чем для наробраза, хотя к детям относится терпимо (как можно судить по ее словам, а мне так кажется, что просто хорошо. Таких училок, которые тебя в ребенках не числят, чаще всего любят). Впрочем, Ольга все делает для удовольствия — и рисует (почти все картинки рассосались по заграницам), и поет, и пишет, и просто сидит без работы. Иногда приезжает к московской подруге.

У нее есть подруга, есть личная жизнь, короче, многое, что положено даме ее не самого солидного возраста и что годится в качестве материала для творчества. То, что она пишет, на мой взгляд, — авторская песня высшего пилотажа, но мир этого жанра ей почти неизвестен. Ее тусовки полурокерские, хотя поет она там тише всех, а ведет себя еще тише. Просто оттуда ее не гонят. Она и одевается так, слегка хиппово, чтобы там не выделяться.

Я как-то был на сборном концерте одной из таких бригад, и мне жаль было этих хлопцев: по интеллекту, по языку, по стиху, по менталитету они рядом с ней выглядели дамами. Ее истерия не истерична, а ум умен. Чтобы больше не говорить, показываю — из цикла "Клава" (это ее лирический автобиографический персонаж, которого она одарила своими девичьими неврозами):

Клава: просто невроз – 1

Барышни пили девичий токай,

В небе играли драконы,

Все, что помечено именем sky,

Слушало запах вина,

Клавины сны обрывала тоска,

Клава плевала с балкона,

Может быть, это вчерашний токай,

Может быть, это весна.

В Клавиной той развесенней стране

Лечат холеру микстурой,

Все ничего. Но пустая мошна

Точит усталую плоть.

Боже, зачем ты являешь во сне

Странную их субкультуру,

Где веретенце токайского сна

Хочет ее уколоть?

Клавино небо опять моросит,

Глушит шаги Парсифаля,

С неба на жителей этой страны

Пала привычная ночь.

Клава с балкона опять потрусит

В замок святого Грааля,

То ли желая о чем попросить,

То ли желая помочь.

Больше никто не доходит к нему,

Замку без пушек в воротах,

Что же ей бегать от этих ворот?

Что же отсюда спешить?

Клава уже не звонит никому

И не идет на работу.

Может быть, это сомнительный

Фройд,

Может, работа души.

Клава ходила над озером, где

Плакала фея Моргана,

Эту дорогу не видел никто,

Скрытую диким плющом.

Клава с утра устремлялась к воде,

Клава хлебала из крана.

Ах, либидо ты мое, либидо,

Что тебе надо еще?

Море зеленое спит у весла,

Бегают синие тени.

Море глядело, как в небе висит

Новая дивная ночь.

Старая Англия снова плыла

В Клавины эти виденья,

То ли желая о чем попросить,

То ли желая помочь.

Более точной характеристики "загадочной русской души" я лично не встречал. Вспомнилась кустодиевская монументальная и индифферентная голая баба, возлежащая на фоне коврика, изображающего "рвущего когти" Наполеона. И другая ее ипостась — меланхолическое существо, которое само не знает, чего хочет, и мечется в диапазоне от мировой халявы до вселенского самопожертвования. А мы: "Тютчев, Тютчев"!

Такой вот текст. А ведь это песня, и если бы на газете можно было нажать кнопочку, чтобы стих зазвучал, мы бы услышали отголоски известной и характерной мелодии "Зеленые рукава". Ольга вообще тонко и точно чувствует культуры и субкультуры. И песни все у нее очень разные.

Балерина

Дорогая балерина

Не глядела в зябкий зал

На пустые до несносного места.

Для чего ж она парила?

Для кого ж ее глаза

И красиво обведенные уста?

В этом зале только прачки,

Господа на Колыме,

Это покер без тузов и королей.

Что тут делать в белой пачке?

Что тут бегать в полутьме,

Перед прачками кататься по земле?

Стыли девочки в партере,

И свободные места

Окружали этих девочек прямых,

И свободный офицерик

Без медалей и креста

Кушал яблочко в желаниях хмельных.

Стыли тапочки евреев,

Грели нары господа,

Грели в пальчиках холодные очки,

Офицерик с гонореей

Отсылает в никуда

Театралов за немодные стишки.

Ни окошечка не видно

В этом зале полутемном

С видом на ночь, на машины,

на Москву,

Чтоб не прыгать балеринам

В белых платьицах казенных

Из окошек прямо жопой на траву.

В этом зале только прачки,

Господа на Колыме,

И стояла, ровно голая, при всех,

Балерина в белой пачке,

Белый лучик на тюрьме,

Белый гвоздик, вбитый Богом

не совсем.

Мы с друзьями набрались храбрости и устроили Ольгин концерт. Даже два: один — в Питере, другой — в Москве, но для меня они слились в один, так были во многом похожи.

Сначала я говорил, говорил — заговаривал публику, боясь, что, услышав ее голос, зал разбежится. Этого не произошло: народ собрался квалифицированный, зря я боялся. Песни, что называется, "пошли". Потом завязался разговор, и, думаю, многие отметили, что за два часа Ольга не сказала ни одного банального слова. В Питере ее просто засыпали вопросами. Потом стали требовать, чтобы она пела буквально все. Она пыталась отбиваться:

— В этой песне только одна удачная строчка...

— Пой! Мы хотим эту строчку!

В Питере она чуть не опоздала на поезд.

В Москве ей аплодировали несколько минут, мне показалось — чуть ли не десять, а она, не избалованная сценическим успехом и вообще не имевшая подобной практики, сидела перед микрофонами в полной растерянности, таращила глаза и улыбалась: не знала, как в таких случаях себя ведут. Я пытался языком мимики и жеста показать, что в таких случаях себя ведут к краю сцены, прижимают цветы к груди и раскланиваются. Но там, где Ольга обитает, такие упражнения не в ходу, и я уже не помню, чем все закончилось.

Мне кажется, она до сих пор сидит под шквалом аплодисментов и улыбается.

Владимир ЛАНЦБЕРГ

05.03.2001