Обратно в детство. В том смысле, что там ещё не вполне жизнь. Что и приемлемо в качестве противоположности воле к жизни.

Донос общественному мнению на Новеллу Матвееву

Здесь применены аудиозаписи из файлов http://mlmusic.38th.ru и http://bard.ru/cgi-bin/frameset.cgi?kind=tracks&name=Матвеева_Н. Эти файлы могут почему-нибудь исчезнуть из Интернета, сменить адрес и т.п. (так бывает). Поэтому обсуждаемые тут песни с помощью микрофона переписаны в данный текст. Нужно кликнуть на выполненное синим слово "тут", подождать — на каждой песне — несколько минут, пока она загрузится к вам в компьютер, и начнётся звучание. Оно плохого качества. Но во времена, когда авторские песни переписывались друг у друга, и не нужно было хорошего качества звука, главным был художественный смысл песни. Он же является главным и в данной заметке. Пусть это послужит плохой звукозаписи оправданием.

— Горе тем, кто хочет деянием добыть счастье.

Птица-Феникс (к-ф. "Садко").

Я, я и опять я...

У меня есть идефикс: как Гумбольдт писал, дескать, никто не принимает слов совершенно в одном и том же смысле, но люди тем не менее понимают друг друга, так – я говорю — и с искусством. Точнее – с подсознанием и художественным смыслом произведения. Подсознанием все всё "понимают" верно. Только когда начинают говорить, ЧТО поняли, начинаются разнотолки. Но, имея добрую волю, можно договориться до истины.

Я когда-то неукоснительно задрёмывал и даже засыпал под пластинку Новеллы Матвеевой, если слушал лёжа. А теперь, спустя десятки лет, наткнулся на словесное подтверждение правильности моего отношения к её песням — читаю такие слова о ней у Льва Аннинского ("Барды". М., Согласие. 1999): "Полная отрешённость!" (С. 63), "тоненькая колыбельная" (С. 63), "этот мир центрирован, совершенно автономен, независим от внешних ветров" (С. 64), "никогда не впадёт в зависимость от "действительности" [нечего было и закавычивать действительность]" (С. 64), и т.д. и т.д.

Ну, я стал изощрённее с тех пор, как засыпал и писал об этом (http://art-otkrytie.narod.ru/vysotsky2.htm). И нынче могу выразиться точнее, чем Аннинский теперь: "Поколение шестидесятников отлично понимало вызов, таящийся в этой милой сказочке: вызов казённому коллективизму, тотальному подавлению личности, закону собора и казармы" (С. 64-65).

Есть вызов и вызов, господа и товарищи. Коллективистский есть, и индивидуалистический.

Шестидесятники были по преимуществу поколение, хотевшее спасти социализм, который все, перерождаясь постепенно, на глазах гробили под руководством на глазах же и гораздо быстрее перерождавшейся коммунистической партии. А Новелла Матвеева — это что-то буддистского типа. Сверхиндивидуалистическое наплевательство на всё во имя личного спокойствия. Старая погудка на новый лад. Всё более и более внятный в Европе лад, начиная с Шопенгауэра: мир (воля к жизни) есть зло, и спасение в нём мыслимо лишь в чём-то, противоположном воле к жизни. Если же ещё общее взглянуть: лад этот — старое романтическое (антипросветительское, против Разума направленное) предпочтение мира внутреннего внешнему миру. Только у Новеллы Матвеевой – в пассивном изводе. Пассивный фашизм, если повторить очень круто то, что есть в одной её песне мягче:

В сердце ведь нет у цыган стыда,

А рассудить – так и сердца нет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если была у цыган душа,

В песню она до конца ушла.

Тем не менее, влечёт к себе что-то в цыганах там.

Что?

Отрешённость. Некий буддизм этих когдатошних выходцев из Индии.

Давайте не будем заплывать глубоко в психологию исполнительства (будь оно ремесло или для себя, представление или переживание). Ведь даже и по системе Станиславского (переживанию), когда артист "на самом спектакле испытывает подлинные переживания, не такие, как в жизни, но все равно подлинные", он – не вполне в жизни оказывается: в некой нежизни. А так называемый артист в жизни? Он же всегда не вполне в жизни живёт. Играет. И если, как писал Выготский, и вообще-то у искусства сложные отношения с моралью, то у артистов-в-жизни – особенно. Даже пусть цыгане в степи танцуют и поют не для зрителя, а для себя – Добродетели это плюс сомнительный. Возможность в любую секунду прекратить исполнение, возведённая в абсолют, воспитывает свободу-от, а не свободу-для.

И что-то подозрительное слышится в процитированных словах. — Так по крайней мере теперь с радиостанции "Авторская песня" звучит в авторском исполнении "Песня на холмах". Ну, если, конечно, это действительно Новеллы Матвеевой исполнение и песня.

Осторожность моя сейчас станет понятна. Ведь нота пассивного фашизма в буддизме очень маскируется. В первую очередь самими буддистами. Самая-де это безобидная религия. Ни комарика не убьют, ни муравья... К просветлению-де стремятся. Одухотворённость, мол, у них. А теперь, после всемирно-исторического поражения идеи коммунизма, когда религия вообще новое дыхание получает, когда экстремистский ислам весь мир запугал, теперь и совсем не пробьёшься узнать, что за темень, если положить руку на сердце, эта ниравана, эта ни жизнь, ни смерть.

Новелла Матвеева и прежде-то была не боец, а пораженец...

Оно, конечно, и всё шестидесятничество в песнях было не ярым (кроме Высоцкого). Властителем дум было. Но не большинства. Большинство, как всегда, были мещане, советские мещане. Они лишь на время слушания авторских песен могли становиться оппозиционерами. Не больше. Шестидесятники это знали и это опевали, всё более и более грустно.

Я имею в виду левых, так сказать, диссидентов. Не правых (Галича и др.), нацеленных на реставрацию капитализма. Те были горько-отчаянными (коллективизм индивидуалистов). И их было меньшинство в движении КСП (Клуб Самодеятельной Песни). Свидетельствую как пассивный участник нескольких турпоходов, многих застолий и (в 1969 – 1971 годах) полулегальных двух областных и одного всесоюзного слёта КСП, а так же как собеседник в доверительных разговорах с активными участниками нескольких всесоюзных слётов и председателем одного городского КСП.

Новелла же Матвеева была совсем на особицу.

В общей оппозиционности авторской песни казалось, что и она – со всеми. (Достаточно ж было чего-то грустного, как это уже звучало антиэстрадно, антиофициально.) Но судьба страны, история, поставила акценты, кто был кто, кто в чью политическую дудку дудел, сознавая то или нет.

И сегодня Новелле Матвеевой, может, хочется спрятать свой пробуддизм больше, чем во времена советской цензуры.

Вот когда записано это (слушать тут cygan0) ? В 76-м? 77-м? Слов, что у цыган душа ушла, нет.

Будем считать, что в таком, скажем, издании – Новелла Матвеева. "Караван". Гудья пресс. М., 2000 (С. 73-74) – бардесса ответственно отнеслась к тексту.

Перепишу.

За цыганами

(Песня на холмах)

Конь при дороге траву щипал.

Ночь наступила – и конь пропал...

Если пойдёшь за конём вослед –

Скоро мелькнет за холмами свет.

Там разместился весёлый стан –

Стан разместился бродяг-цыган.

Там, на холмах, под гитарный звон

Слышались песни былых времён.

Там, на холмах, под гитарный звон

Слышались песни былых времён.

Тропка по сумраку чуть вилась...

Издали, издали чудилось:

В таборе том, в старых песнях тех

Не было слов, кроме "ах!" да "эх!".

В таборе том, в старых песнях тех

Не было слов, кроме "ах!" да "эх!".

Что же так тянет меня туда?

Что же так манит на дальний свет?

В сердце ведь нет у цыган стыда –

(говорят) –

А рассудить – так и сердца нет!

В тёмных глазах – океана дно,

Вечные звёзды и вечный путь,

А на душе – лишь одно, одно –

(говорят) –

Как бы последний твой грош стянуть!

(В варианте "mlmusic": Как бы прохожего обмануть.)

Или бранят инопевцев зря?

Зря облагают наветами?

Или приблизиться к ним нельзя

Даже совсем не поэтому?

(В варианте "mlmusic" этого куплета нет.)

Нет, не пойду я на дальний свет!

Встану – покину ковыльный рай...

Только, цыганочка, пой мне вслед!

Только позвонче, цыган, играй!

Только, цыганочка, пой мне вслед, вслед, вслед...

Только позвонче, цыган, играй!

1968

В печатном виде аж зримо выделяется это "— (говорят) -".

Что это? – Политкорректность? В 2000-м году?..

Есть это "— (говорят) -" вот в таком варианте исполнения (слушать тут cygan2). Тут кроме того усилен и антицыганский выпад, и политкорректное замазывание его: добавлен – относительно типографского 2000 года – целый куплет перед двумя последними куплетами.

Нет ничего у бродяг ночных –

(говорят) –

Нет ничего ни у них, ни в них —

(говорят) –

Если была у цыган душа,

В песню она до конца ушла.

И усилено напряжение первой строчки предпоследнего куплета:

Или бранят их, ругают зря?

Есть вариант исполнения вообще без последних двух куплетов (слушать тут cygan1). Что нравственность лирической героини, девочки, повышает, а цыган – несмотря на риторичность вопросов – понижают.

Мечется что-то Новелла Матвеева между политнекорректностью и политкорректностью.

Но не эта недостойная суета меня заботит.

"Всем известно, как глухо мы воспринимаем содержание самых, казалось бы, понятных стихов", — метко заметил Шкловский.

Так вот мало глухости мне в песне Новеллы Матвеевой. Точнее – в словах её.

Худое говорят-то, мол, обычные люди, а я-де – необычная – чую в цыганах другое. Моя-де героиня – дитё семилетнее, пришепетывающее от отсутствия передних молочных зубов — да, ушла от худа, но я-то – не она, мол. Я – наоборот, раз пою — иду к тому, другому.

Как-то "в лоб", что внеморальность-то в цыганах автору и ценна.

Причём меня заботит не внеморальность Новеллы Матвеевой, нет. – Вот это "в лоб" заботит.

Меня будоражит мысль о прикладном характере песни вообще, в принципе. Мысль, что песня относится к прикладному, а не идеологическому искусству. И песня Новеллы Матвеевой, получается, иллюстрация этой моей мысли. "В лоб" же выражение чего-то оказывается – по-моему (и по Выготскому) — не художественностью. Заражением, а не катарсисом от противочувствий. Слова-де и предложения в колыбельной призваны лишь дополнительно ориентировать на усыпление. Когда усыпляешь (и когда усыпаешь), то не до морали или аморальности. Тогда – до вне чего бы то ни было. То есть до — внеморальности. И – спишь.

И крылатое: из песни слова не выкинешь, — получается, всего лишь метафора, относящаяся к другим явлениям. А на самом деле, из-за прикладного характера песни вообще, слова даже не очень важны. Важна мелодия. Мало ли я любил песен, напевал их, а слов почти не знал. Вот и Новелла Матвеева (говорю о первом тут звуковом варианте в его отношении к приведённому печатному) сама запросто выбросила куплет – тот, с тремя вопросами. Вот и она сама меняет слова. Например, "блеснёт" вместо "мелькнёт", вместо "последний твой грош стянуть" — "прохожего обмануть". Вот и она в типографском варианте отказалась от повторов двух последних строк куплета в первом, четвёртом, пятом и шестом куплетах. Вставила восклицательные знаки, хоть пела-то без восклицаний.

И вспоминается это роковое об умершем Высоцком: "...что останется от этого громогласного эпизода в истории русской культуры? От этих шестисот песен, живущих только в том голосе? Может, и в том времени только?.. И только теперь начинается испытание [их] временем" (Аннинский. С. 70). И с этим неповторимым голосом Новеллы Матвеевой, может, похожие мысли правомерны?

Ну, с Высоцким я давно определился. Ещё при его жизни. Он – на века. Пока жизнь будет – борьба.

А с Новеллой Матвеевой?

Или всё-таки есть у неё противочувствия, дразнение чувств? Ну вот хотя бы это "манит-отталкивает" лирическую героиню в цыганах. Или этот её уход и – троекратное "вслед, вслед, вслед"... Нам-то что-то явно остаётся. Что и вдохновило-то автора на творение. Или эти три (и особенно третий) риторических вопроса... Риторический-то не требует ответа – и так ясно. Но, ЧТО ясно, всё-таки не произнесено. Это нам в катарсисе становится ясно (а мне, мгновенно усёкшему отрешённость, аж показалось, что она "в лоб" дана). А она нецитируема просто. И потому текст (без мелодии) художествен таки даже и сам по себе.

А намёки?

Что такое это "Не было слов, кроме "ах!" да "эх!""? Примитивность выражения эмоций? (Что есть плохо для цивилизованного?) Или готовность жизненные эмоции изжить песней? Не копить в себе. Жить – в результате – легко. (Что в новинку для цивилизованного и потому есть хорошо.)

А это "чудилось"... — Так как всё же: чудилось, ибо не существовало, или существовало, было известно и потому чудилось?

Намёки всё – не из лобовых.

С детским голосом, по-моему, тоже сложно тут: автор в сфере сознания героя и ведёт. Обратно в детство. В том смысле, что там ещё не вполне жизнь. Что и приемлемо в качестве противоположности воле к жизни.

Есть наводка и со стороны укачивающей монотонной мелодии. Правда, и там есть пик при конце каждой музыкальной фразы ("щи-ипал"). Пик, да ещё и двойной. Не уснёшь.

Ну и, в конце концов, лично мне не пришлось переживать медитацию как таковую. Необходимую для погружения в нирвану. А Новелла Матвеева не с целью буквального усыпления, например, выступала перед публикой. Как Кашпировский. Может, так всё же не медитируют. А просто Новелла Матвеева – некая околобуддистскя разновидность шестидесятничества и авторской песни, явления всё же идеологического, а не прикладного ("при костре", "при столе", при вообще любом выражении чувства голосом под музыку).

Проверим.

Возьмём "Цыганку". ("Люди идут по свету". М., "Физкультура и спорт". 1990. С. 120). Музыка тут ну просто никакая (слушать тут beglianka).

Развесёлые цыгане

По Молдавии гуляли

И в одном селе богатом

Ворона коня украли.

А ещё они украли

Молодую молдаванку:

Посадили на полянку,

Воспитали как цыганку.

Навсегда она пропала

Под тенью загара!

У неё в руках гитара,

Гитара, гитара!

Позабыла всё, что было,

И не видит в том потери.

(Ах, вернись, вернись, вернись!

Ну, оглянись, по крайней мере!)

Мыла в речке босы ноги,

В пыльный бубен била звонко.

И однажды из берлоги

Утащила медвежонка,

Посадила на поляну,

Воспитала как цыгана;

Научила бить баклушки,

Красть игрушки из кармана.

С той поры про маму, папу

Забыл медвежонок:

Прижимает к сердцу лапу

И просит деньжонок!

Держит шляпу вниз тульёю...

Так живут одной семьёю,

Как хорошие соседи,

Люди, кони и медведи.

По дороге позабыли:

Кто украл, а кто украден.

И одна попона пыли

На коне и конокраде.

Никому из них не страшен

Никакой испуг и хворость...

По ночам поют и пляшут

Да в костры бросают хворост.

А беглянка добрым людям

Прохожим ворожит:

Всё, что было, всё, что будет,

Расскажет, как может...

Что же с ней, беглянкой, было?

Что же с ней, цыганкой, будет?

Всё, что было, — позабыла.

Всё, что будет, — позабудет.

1962 г.

И какие-то упрёки цыганам со стороны цивилизаторской: "украли", "бить баклушки", "красть", "попона пыли На коне и конокраде", "про маму, папу Забыл". И какая-то неуверенность цивилизованного же: "позабыли: Кто украл, а кто украден". Видно, плохо в цивилизации-то: страсти, муки, ответственность, обязанности, привязанности. Но это уже – катарсис.

В немедицинском смысле – катарсис, не в аристотелевском: изживание страстей, ноль эмоций, исполнение компенсаторной функции искусства (неспецифичной, кстати, для него). А в ценностном смысле, как по Выготскому: третья, равнодействующая сила от сложения двух разнонаправленных сил. Ценность ухода: не в природу, а в забытьё.

Я не уверен, что меня не попрекнут: попался-де — оказалась процитированной Новелла Матвеева, и, значит, иллюстративность тут — заведомо знаемого, а НЕ нецитируемость и, следовательно, тут — НЕ художественность.

Что ответить?..

Из самодеятельности родилось движение... Но Новелла-то Матвеева с 23-х лет пишет песни, в 1962 году Высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького кончила... С 1961-го член Союза писателей СССР... 28 лет...

Но и не отказываться ж мне от избранного мною понимания, что такое художественность идеологического (неприкладного) искусства!

Ну, может, слабая вещь получилась, а отказаться от неё было жаль...

Вот то ли дело – из того же сборника (С. 118) – на 7 лет более поздняя песня: "Предсказание Эгля". (слушать тут predskazanie.)

Подойди ко мне, я в твоих глазах

вижу капли слёз.

В мире много зла, но не надо всё

принимать всерьёз.

Ты не верь земле, чёрствой и сухой, —

верь волне морей.

Пусть она скользит, дразнит и грозит —

больше правды в ней.

Пробегут года быстрой чередой,

как в ручье вода.

Видишь тот обрыв и простор морской —

посмотри туда.

Там, в дали морской, ты увидишь блеск

алых парусов.

С берегов крутых ровно в пять часов

ты завидишь их.

Это будет бриг из далёких стран,

из других широт.

Ровно в пять часов от его бортов

шлюпка отойдёт,

И прекрасный принц, сказочный герой,

наречённый твой,

Весел и умён, строен и высок,

ступит на песок.

Слушай, он затем только приплывёт,

чтоб тебя спасти.

Если он тебя сразу не найдёт,

ты его прости!

Ступит на песок – радость на лице

сильная, как боль, —

Скажет: "Добрый день!" Спросит он: "А где

тут живёт Ассоль?"

Не грусти, не плачь. Ясных глаз не прячь,

слёзы с них сотри.

Верь моим словам. Чаще по утрам

на море смотри.

Верь волне морей. Верь судьбе своей.

Час наступит твой.

Ты узнаешь блеск алых парусов —

это за тобой.

1969 г.

Усечённо "пересказан" эпизод из "Алых парусов" Грина. И это часть из постановки по повести.

Можно ли судить по кусочку? – Не надо выпивать всё море – вкус можно ощутить по капле.

От повести-то, если и есть щемящее впечатление, то как от чего-то реального, нет – КАК БЫ реального, сверкающе контрастного настоящему реальному.

А тут?

Итоговое впечатление, что ничего-то не надо на свете – всё равно свет обманет. Я не согласен с таким предложением Аннинского, характеризующим творчество Новеллы Матвеевой: ""Алые паруса" посреди среднерусской равнины" (С. 63). Александр Грин-то писал от нетерпения: счастливое настоящее, ради которого он когда-то стал революционером, всё не наступает, хоть вот и победила революция, — так подогнать его воображением, конкретностью, осязательностью изображения (см. http://art-otkrytie.narod.ru/grin.htm). Новелла же Матвеева пишет от окончательного разочарования, которое до противоположности себе как чувству доходит – до безразличия.

У Грина Ассоль – в одних только словах повествователя — живая, переменчивая гонится за игрушечным корабликом вдоль лесного ручья: "теряла силы, останавливаясь все чаще и чаще, чтобы передохнуть или смахнуть с лица липкую паутину...", "...глубоко поразила девочку. На мгновение оробев...", "...с облегчением Ассоль увидела...", "...падая от усталости...", "Отчасти успокоенная...". Очень она разная и в общении с Эглем: "несмело сказала", "с сомнением спросила", "смутилась: ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга", "серьезные глаза, повеселев, просияли доверием". Не говорю уж о её прямой речи. Ребёнок! И потом — эта гриновская магия изображения словом.

А у Новеллы Матвеевой Ассоль со слезами на глазах. Этакая претерпевшая в жизни особа. И вообще её ж нет. Она слушатель бестелесный.

Грин как бы говорит с вами, а Новелла Матвеева вяло махнула рукой. Никому.

Порыв шестидесятников такому автору смешон, как детский лепет. Или, может, это не точно сказано. Жалок... Тоже не то. Резко. Она очень деликатна, Новелла Матвеева. И потому столь красивая мелодия (слушать тут delfiniya) в "Дельфинии" дана для компенсации уничтожающего значения слов песни: выдумали себе, понимаешь, что они кому-то могут быть нужны, интеллигенция; впали в очарование, и заклинило.

Набегают волны синие.

Зелёные? Нет, синие.

Как хамелеонов миллионы,

Цвет меняя на ветру.

Ласково цветёт глициния —

Она нежнее инея...

А где-то есть земля Дельфиния

И город Кенгуру.

Это далеко! Ну что же? —

Я туда уеду тоже.

Ах ты, боже, ты, мой боже,

Что там будет без меня?

Пальмы без меня засохнут,

Розы без меня заглохнут,

Птицы без меня замолкнут –

Вот что будет без меня.

Да, но без меня в который раз

Отплыло судно "Дикобраз".

Как же я подобную беду

Из памяти сотру?

А вчера пришло, пришло, пришло

Ко мне письмо, письмо, письмо

Со штемпелем моей Дельфинии,

Со штампом Кенгуру.

Белые конверты с почты

Рвутся, как магнолий почки,

Пахнут, как жасмин, но вот что

Пишет мне моя родня:

Пальмы без меня не сохнут,

Розы без меня не глохнут,

Птицы без меня не молкнут...

Как же это без меня?

Набегают волны синие.

Зелёные? Нет, синие.

Набегают слезы горькие...

Смахну, стряхну, сотру.

Ласково цветёт глициния –

Она нежнее инея...

А где-то есть Дельфиния

И город Кенгуру.

И город Кенгуру.

И город Кенгуру.

1961 г.

Хоть самосознание творца, выраженное вне художественного произведения, не многого стоит, но. – Вот пара любопытных ответов Новеллы Матвеевой:

— Вас относят к шестидесятникам. Что это было за время?

— Там было много хорошего. Но я была и тогда немножко отдельно от всех. Вообще-то слово "шестидесятники" в последствии придумала я...

— Вы сейчас с бардами встречаетесь?

— В своей массе они меня недолюбливают. Будто я что-то у них отняла, такое впечатление

(http://www.proza.ru/texts/2005/06/06-51.html).

Она, возможно, изменилась с крахом социализма. Но подобно неумирающему буддизму и его аналогам (человеку ж характерно впадать иногда в вялость) её когдатошним песням долго жить.

*

А вот как их (художественный смысл их) извращали шестидесятники.

Луферов песню "За цыганами" решил, как Камбурова это делает, окрасивить (слушать тут luferov).

Раз я присутствовал на спевке. Исполнители "Дельфинию" хотели представить этакой развлекаловкой.

А вот как Высоцкий спел "под себя" песню "Какой большой ветер" (слушать тут veter-v).

Что ж на самом деле хотела Новелла Матвеева (слушать тут veter-m)?

Какой большой ветер напал на наш остров!

С домишек сдул крыши, как с молока пену,

И если гвоздь к дому пригнать концом острым,

Без молотка, сразу, он сам войдёт в стену.

Сломал ветлу ветер, в саду сровнял гряды –

Аж корешок редьки из почвы сам вылез

И, подкатясь боком к соседнему саду,

В чужую врос грядку и снова там вырос.

А шквал унёс в море десятка два шлюпок,

А рыбакам – горе, не раскурить трубок,

А раскурить надо, да вот зажечь спичку,

Как на лету взглядом остановить птичку.

Какой большой ветер! Ах, какой вихрь!

А ты глядишь нежно, а ты сидишь тихо,

И никакой силой тебя нельзя стронуть –

Скорей Нептун слезет со своего трона.

Какой большой ветер напал на наш остров!

С домов сорвал крыши, как с молока пену...

И если гвоздь к дому пригнать концом острым,

Без молотка, сразу, он сам войдёт в стену.

М-м-м-м-м-м, м-м-м-м-м.

Какой большой ветер! Какой большой ветер!

1961 г.

Мне хочется опять сказать, что глухо воспринимаются слова понятной песни. И, находясь в состоянии такого восприятия от исполнения Новеллы Матвеевой, я опять стал перед вопросом, не "в лоб" ли противопоставлены тут "наш остров" и "ты", общественное и частное, "горе" и "тихо"? Точнее, "в лоб" подан приоритет противопоставления: даёшь частное, тихое. Ибо очень уж неожиданным оказывается нежное глядение и тихое сидение какого-то "ты" посреди развёртывающегося хаоса.

Когда поёт сама Новелла Матвеева, представляется, что этот "ты" — мужчина, надёжная опора хрупкому и нежному образу автора, вырастающему от слушания её песен... Или, по крайней мере, любимой женщиной у того "ты" является лирическая героиня песни (из-за чего ещё, кстати, не надо было Высоцкому песню эту вообще петь; разве что насмехался).

И – какая жалость! – жёсткая моя приверженность тому, что "в лоб" это не художественно, застаёт врасплох: иллюстрация ж тут, да и ещё чего?! — философии "моя хата с краю, я ничего не знаю".

Ну не внушать же себе, дескать, это так поэтично: несгибаемый обстоятельствами мужчина и хрупкая впечатлительная женщина – вместе. Банальность же.

Я бродил в растерянности и думал, думал под собственное мурлыканье под нос мелодии этой песни. Слов я – по своему обыкновению – большинство не помнил.

Помнилось комичное, что ветер гвоздь в стену вдавливает, редьку пересадил в грядку соседского огорода, и та мигом там вросла (оттуда её ветер почему-то уже не стал выкапывать). Абсурд! Нет: шутка. Тогда шуткой представилось и напирание на это рыбацкое "раскурить надо". У них средства производства не стало, крыши с домов посрывало, а им "горе – не раскурить трубок". Безалаберные. Из-за социализма, что ли? Им-де другие лодки рыболовецкий колхоз закупит? И вообще какой-то неприкаянный взгляд это: сорвало крыши – "как с молока пену". Пена на молоке неприятная вещь. Но всего лишь неприятная.

Логика подтасовывания влекла думать, что ветер тут вообще есть иносказание шестидесятничества. Бесполезное, как ветер. Оттого и ирония-де — полезные вещи делает: всаживает гвозди в стену, пересаживает редьку. Дерево поломал? – Ну и что? Не с корнем же вырвал. Это маленькую редьку он с корнем вырвал. А большое дерево с поломанными ветками обрастёт новыми. И крышу новую положат. – Зря старался, ветер.

Шуточная песня, мол.

Вся. Если вспомнить, что некий "ты" сравнивается аж с Нептуном.

Шуточная, мол, песня, отличающаяся тем, что это скрыто шуточная. Новелла ж Матвеева тут не детским голосом всё же поёт. Как-то чуть пониже... Серьёзное вышучивание и шестидесятников, и мещанина "ты"... Ради чего же? – Да ради всё той же отрешённости ото всего.

И тогда Новелла Матвеева не выдаёт "в лоб" и, значит, художественное это произведение.

С тем я вернулся домой и, наученный казусом с "Песней за холмами", стал ручкой на бумагу списывать слова со звучащей песни.

Не успевал, конечно. Пропускал. Потом полез в напечатанный текст и карандашом вписал пропущенное. Потом вернулся к слушанию, чтоб поверх карандаша ручкой написать, как слышится. И.

Мне стало стыдно за свои размышлизмы, притянутые за уши.

Горе, чёрт побери!

Если в первом куплете уничижительное "С домишек сдул крыши", то в предпоследнем "С домов сорвал крыши". Если в отрыве от слов можно было гулять мне и думать, что судёнышки рыбаки, в виду бури, сами отогнали, чтоб не разбило их о берег, то в тексте это оказались шлюпки. Их, видно, не успели вытащить повыше на берег, так быстро "ветер напал".

И вспомнилась восточная притча, как султан, не взирая на ропот, налог год за годом увеличивал, пока после очередного увеличения народ не стал смеяться. Тогда султан понял, что перешёл предел. – Так и матвеевские рыбаки. Трубку закурить – горе как-то утолить. Шутки шутить о ветре-строителе – то же. Успокоить встревоженную женщину своим царственным спокойствием – то же.

Какая, к чёрту, скрытая шуточность. – Скрытый гимн настоящести. Когда вокруг в стране — империя Лжи. Вот оно – про шестидесятничество: "Там было много хорошего".

И всё-таки.

Шутливой гиперболой про гвоздь кончается песня про ветер. Плюс чем-то неопределённым – двумя долгими "м". И повторением начального несерьёзного всё же куплета.

И долго-долго тянет Новелла Матвеева: "гляди-и-и-и-ишь".

Явный перелом в песне. Противопоставление. Частного – общему.

И что если всё же это противопоставление – ради геометрической, так сказать, суммы их: ни частное, ни общее – Великое Ничто?

Кончу, чем начал.

Я себе представляю, что противочувствия и катарсис (обществизм, частничество и отрешённость) подсознательно переживаются от данной песни одинаково всеми. Элементы ж первого и второго есть в песне? – Есть. Значит, и вызванные ими подсознательные сочувствие одному и другому тоже возникают в людях. А возникнув, сшибаются и рождают третье. Но сознанию эта сложнятина дана только как смутное нравленье.

Когда каждый пробует осознать, что ж и за что понравилось, вступает в свои права остальная личность. И, чаще всего, увы, фильтрует подсознание. Одним людям импонирует шуточность ("сидишь тихо"), другим – серьёзность ("горе"), мещанам отзывается "ты", шестидесятникам – "наш", плюралистам, колеблющимся и пассивным — нецитируемое Великое Ничто, аллергичные к "ты" (или к "наш") испытают – верю — неприязнь к песне.

Но первоначальное аморфное нравленье случается со всеми.

*

Ну а кому-то казалось, наверно, что Новелла Матвеева лично несчастлива и очень тонко это выражает. И такая поклонница её тайно шла, может, — раз всё равно душа рвётся выразить себя, — аж на пробу её превзойти (слушать тут). Переписываю словесно аудиозапись, сделанную незадолго до смерти исполнительницы.

"А теперь я спою песню собственного сочинения. Я её никогда никому не пела:

Я не права была: была – слова*.

Казалось, сердце слов полно и голова.

А правда было то или враньё,

Не разгадало сердце умное твоё.

А правда было то или враньё,

Не разгадало сердце умное твоё.

Я чую, в тишине уснул камыш.

И по траве листом он тихо прошуршит.

И вот уж сник давно осенний лист,

Но ты забыл, но ты не слышишь. Оглянись.

И вот уж сник давно осенний лист,

Но ты забыл, но ты не слышишь. Оглянись.

У самого окна твоя жена.

Теперь и жизнь тебе не радость и весна.

Но лишь тогда поймёшь, как ты хорош,

Когда случайно в моё сердце завернёшь.

Но лишь тогда поймёшь, как ты хорош,

Когда случайно в моё сердце завернёшь.

* — От антиномии "слова – дела". Речь, видно, о замысле после института отправиться по комсомольской путевке на великие стройки в Сибирь – типа "А я еду за туманом"; удовлетворить нужду страны в людях героических профессий; жизнь устроить – коммуной; спасать общество от омещанивания; слить общее с личным.

Это — Наталья Гойхман. Где-то около второй половины 60-х годов.

25 февраля 2008 г.

Натания. Израиль.

В ноябре 2008 года я смог впервые увидеть реликвии молодости Наталии Гойхман и перепишу сюда кое-что – для доказательства неверующим фомам, что оно такое было, народное движение шестидесятников.