Легенда русского рока под крышей Еврейского культурного центра

Алексей Дидуров — писатель, поэт, журналист уже более четверти века остается неизменной фигурой отечественного андеграунда. Его знаменитое рок-кабаре "Кардиограмма", созданное в конце 70-х, стало колыбелью нескольких поколений современных рокеров, бардов, поэтов. Здесь начинали Вячеслав Бутусов, Юрий Шевчук и Виктор Цой, Ольга Арефьева и Алексей Кортнев; в этих стенах звучали стихи в авторском исполнении Игоря Иртеньева и Виктора Коркия. Впрочем, никаких определенных стен у "Кардиограммы" не было. Со дня рождения кабаре ведет полулегальную жизнь кочевника-скитальца, трубадура, странствующего по извилистым, хитро переплетенным закоулкам города. Казалось бы, проект, не имеющий постоянной прописки в столице, обречен на гибель, однако "Кардиограмма" существует уже двадцать шесть лет. Сегодня кабаре обосновалось под крышей Еврейского культурного центра на Большой Никитской. О приключениях старейшей в стране творческой лаборатории читателям "Алефа" рассказывает сам отец-основатель.

Эмигранты с Маяковской

— Как мы очутились в ЕКЦ? Для начала нас выжили из "нехорошей квартиры", той самой, где Булгаков поселил Воланда с компанией. Ходили слухи, что городские власти собираются открыть музей, но я не верил, глядя, как дом с бешеной скоростью обрастает бутиками, ювелирными и меховыми лавками, ресторанами, игорными залами. Еще бы: центр, 15 минут до Кремля — не земля, а Эльдорадо! Риэлторы всех мастей зарились на заветные метры. Удерживало их лишь то, что формально квартира принадлежала Фонду Булгакова, который возглавляла Мариэтта Чудакова, самый крупный булгаковед с мировым именем. Чудакова нас и приютила, когда кабаре выперли из ЦДЛ: ей очень хотелось, чтобы в легендарных стенах оставалась хоть какая-то жизнь. Мы сделали ремонт. Я пригласил ребят из Школы театральных художников Татьяны Сельвинской, и они бесплатно оформили помещение. Каждый взял себе комнату и реализовался там в булгаковской теме на полную катушку, визуально и метафорически. Из совершенно убитой, ободранной квартиры получилось место, откуда не хотелось уходить, а вход в кабаре всегда был бесплатный. Мы собирались раз в неделю по воскресеньям. Увы, покровительство Совета по культуре длилось недолго — нас начали потихоньку выживать.

Как выгоняли артистов

— С тех пор как кабаре в 86-м вышло из подполья, его непрестанно сопровождает пристальное внимание родной милиции и бдительных граждан. Из доносов, которые мне довелось читать, можно было бы целую книжку составить. Помню один, особенно поразивший широтой авторского воображения. В нем сообщалось, что кабаре Дидурова — это "секта фашиствующих нудистов, алкоголиков и наркоманов", хотя у нас, между прочим, все двадцать шесть лет сухой закон. Если доносы не срабатывали, начинались визиты людей в форме. Правда, ОМОНовцы, призванные вышвырнуть нас из квартиры Мастера, сами прониклись интересом к происходящему, перевербовались и стали завсегдатаями кабаре. "Алексей Алексеевич, вы мне снитесь!" — признавался один командир милицейского наряда. Он-то шел брать очередной притон, думал увидеть шприцы, бутылки, девочек, бомжей. А тут поэты, барды с гитарами, кофе с бубликами — и хоть бы один пьяный! Убедившись, что милиция бессильна, власть предержащие решили нас попросту выкурить. В один прекрасный день вся квартира наполнилась противным вонючим газом. Дышать стало абсолютно нечем. Никто не пострадал, но я понял: все, надо уходить, чтобы не подставлять Чудакову и ее фонд.

О врагах

— Я долго не мог понять, кому мешает кабаре, за что нас ненавидят, пока Окуджава мне не разъяснил. "Вы сами по себе, — сказал он, — за вами никто не стоит, а тут подобного не терпят". Система, установленная в семнадцатом году "первым в мире правительством интеллигентов", исключала существование неформальных, незарегистрированных, неподцензурных объединений. Ленин, Троцкий, Дзержинский, Джугашвили, в юности писавший стихи, печатавшийся в журнале "Грузия", где редактором был великий Табидзе, — все они были образованными людьми. Им ли было не знать, что все начинается с живого, свободного слова? С самого начала власть методично истребляла потенциальных конкурентов. Если люди имеют что сказать друг другу на трезвую голову, они уже опасны.

О друзьях

— ЕКЦ — наша двадцать седьмая площадка, и лучшего места у кабаре еще не было. Здесь я обнаружил совершенно волшебных людей: за пять лет — ни одного конфликта. А пригласил нас первый директор центра Борис Рубинштейн, который когда-то у меня в подполье вместе с Тимуром Кибировым читал стихи. То ли из "Известий", то ли из "Комсомольца" он узнал, что нас опять выгнали, разыскал мой телефон, позвонил и сказал: "Ты меня принял, когда я никому не был нужен, а теперь приходи и живи у нас". Он совершил фантастически рисковый шаг: поселил кабаре без аренды, зная, что мы принципиально бесплатны, поскольку искусство и рвачество несовместимы. Миллионеры к нам не ходят. Аудитория кабаре — продвинутая московская интеллигенция от школьников до стариков, которые еще с Цветаевой чаи гоняли и на Брюсова в Политехнический бегали. Они нищие. Куда им податься? В телевизор смотреть страшно, в Большом — дорого. Выходит, кабаре — единственное место, где они могут найти что-то для себя. Еще к нам часто заглядывают иностранцы с Востока и с Запада, главным образом русисты, прицельно занимающиеся здешней культурой. А вообще жизнь в кабаре — почти детектив, никогда не знаешь, кого занесет.

О цензуре

— У нас никогда не было идеологических цензов, всегда шла чистая честная игра. Помню, пришел один замечательный поэт, изобретший к тому же собственную технику игры на гитаре, — профессионалы только языками цокали. Умница, талант, но нацист. Дома на книжных полках — полные собрания сочинений Гитлера, Розенберга, Макашова с Баркашовым... В одно из воскресений попал этот приятель на выступление Саши Фишмана, одареннейшего, энциклопедически образованного парня, который с первого дня работает в "АиФ", в бюро проверки. Саша — король имени, даты, факта, но главное, человек высочайшей поэтической культуры. И вот еврей Фишман читал стихи, а бард слушал, слушал, потом начал к ним музыку подбирать. Вечером они с Сашей к метро вместе отправились. Через полгода заглянул я к барду в гости — полки стоят пустые, ни Макашова, ни Гитлера. Фишман своей поэзией пробил его нацизм.

О деньгах

— Часть народа, выросшего в кабаре, перебралась на другие площадки, попала в бомонд, в круги шоу-бизнеса. Вспоминают и приветы передают все, но по воскресеньям больше не приходят: не хватает смелости, чтобы вернуться и посмотреть из своего нынешнего сытого благополучия в глаза себе вчерашнему. Чтобы выжить "наверху", нужно иметь предрасположенность к грязи, к крови, к насилию: там ведь и убивают нередко. Деньги — это суперсила, но ничего, кроме зла и разочарования, они не приносят. Будь у тебя хоть целый остров с заливом, личный самолет, счет в швейцарском банке, всегда найдется кто-то, у кого остров больше, самолет шире, банк надежнее. Меж тем все самое лучшее в жизни абсолютно доступно и абсолютно бесплатно. Разве мы луне платим за свет? Проплачиваем воробью каждый чирик? Тебя бросили, предали — а тут сидит живое маленькое существо и выдает свою песню, и лечит тебя своей красотой, живостью, свежестью. И ты вдруг понимаешь: обман, предательство, подлость — это все шелуха, нынче есть, завтра нет. Причем завтра наступит само, без всяких взяток! Не нужно ни денег, ни связей, ни ракет, чтобы черемуха цвела и девушки по улицам ходили.

О счастье

— Я очень рано понял, что сам себя сделать счастливым не могу. Да, я сочиняю, но есть Пушкин и Бродский. Глупо думать, что удастся затмить "Онегина" или "Письма к римскому другу". Когда человек пишет, на него спускается что-то свыше; если очень повезет, может спуститься нечто такое, чего ни у Пушкина, ни у Бродского не было, но в целом их вершин, конечно, не достичь. Женщины? О, это такая хитрая ловушка! Есть блондинки, брюнетки, рыжие... Любовь к каждой настолько эксклюзивна, что остановиться на одной раз и навсегда просто немыслимо. Счастье — это ощущение достижения, которое с женщиной невозможно в принципе. Только скажешь себе: вот оно, есть! — как из-за поворота выходит такая... Две самые достойные величины, эрос и творчество, не приносят счастья. А все остальное — деньги, власть, влияние — просто мусор. Единственная, последняя возможность быть счастливым — что-то делать для других людей, особенно для юных, потому что они носители надежды. Ждать от них чудес не имеет смысла, но помочь им стать действенными производителями радости и света можно. Пока их не съела энтропия, пока жизнь не растворила их, как кислота, научив подлости, рвачеству, паразитизму, они успеют сделать много доброго. А добро — оно передается, как вирус. Остальное от лукавого.