Да простят меня истинные ценители отечественного кинематографа и особенно те, кто являются поклонниками замечательной экранизации романа Юлиана Семёнова "Семнадцать мгновений весны"! Поверьте, нет никакой насмешки в моих словах, вынесенных в заголовок повествования, поскольку я и сам давний и верный почитатель этого произведения и его милейших персонажей. Правда, некоторые из героев романа носили вражескую, ненавистную нам фашистскую форму. Но когда вглядываешься в до боли любимые лица советских актёров, примеривших эти зловещие мундиры, то у меня возникает иллюзия театрального "капустника". Вот Кот Матроскин с приветливым лицом Олега Табакова что-то мурлычет своему экранному шефу господину Гимлеру. А вот Василий Лановой, сбросив будёновку Павки Корчагина и заменив её на фуражку эсесовского генерала Карла Вольфа, рубит сплеча правду-матку, ведя сепаратные переговоры с американскими разведчиками в нейтральной Швейцарии от лица всё того же СС. А что уже говорить о лицах положительных героев? Так и хочется всякий раз после просмотра сериала пойти в протестантский храм и исповедаться у добрейшего Ростислава Плятта или, в конце концов, посетить лекцию профессора Плейшнера. (Чуть не сказал "профессора Преображенского", поскольку и у того и у другого ― лицо любимого мной актёра Евгения Евстигнеева). Про Штирлица и говорить просто нечего!

Но есть в этом фильме, среди сотен милых нашему сердцу образов, ещё одно особенно дорогое мне лицо. В фильме ему не дали ни разу улыбнуться, что само по себе событие из ряда вот выходящее, поскольку в жизни более светлого и улыбчивого человека я не видел. Более того, его такой узнаваемый голос при дубляже был заменён на другой баритон с тяжёлыми обертонами, что, наверное, больше соответствовало его экранному образу. Надо признаться, что до просмотра фильма я этот образ воспринимал весьма поверхностно. Поэтому имя высшего партийного функционера третьего рейха Мартина Бормана не вызывало у меня никакой неприязни. Эта неприязнь не появилась и по окончании просмотра. Напротив, я ощутил настоящую нежность к этому персонажу.

Возможно, какой-нибудь ветеран Великой Отечественной войны, дочитав до этого места, громко матюгнёт меня за такие слова. И поделом мне будет. Но что поделаешь, когда в моём сердце звучит песенка, напетая мне с магнитофонной ленты тем самым улыбчивым "Рейхсляйтером":

Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях

Встретишься со мною?

Песни Юрия Визбора навсегда в моём сердце!

В 1972 году я появился в молодёжной редакции Белорусского телевиденья. Шёл я на встречу с автором популярной телепередачи, выходящей в эфир с песнями бардов. Звали его Саша Чуланов. Ему порекомендовали послушать молодого автора, подающего большие надежды. Автором был я.

Это появление в "молодёжке" не прошло для меня даром. Саша стал опекать меня, приглашая на свои передачи порой как участника, а иногда и в качестве зрителя, поскольку в студии постоянно появлялись интересные поющие гости. И вот однажды я увидел живого Юрия Визбора.

Ему не было ещё и 40. Но тогда он показался мне мудрым аксакалом, над лысеющей головой которого сиял нимб славы. Впрочем, этот нимб был виден лишь нам, влюблённым в его песни. Полноватый, с обаятельной улыбкой на устах он излучал дружелюбие.

Однажды Юрий Иосифович появился в минском клубе авторской песни. Приехал он поздно вечером, сразу же после своего концерта. Его пригласили послушать молодых бардов, среди которых был и я. Вечер получился не просто музыкальным, но и весьма поучительным для нас молодых. Гитара ходила по кругу. И когда она доходила до Визбора, он не отказывался и пел свои удивительные песни, и много рассказывал. Рассказчиком Юрий Иосифович был потрясающим. В конце встречи, прощаясь, он сказал мне: "Боря, пиши песни. У тебя это хорошо получается". Я был счастлив!

Наши творческие встречи с Юрием Визбором становились всё чаще. Мы пересекались на песенных фестивалях в разных городах страны и, конечно же, на его минских концертах, которые ежегодно проходили при полных аншлагах. Я чувствовал почти отцовское внимание со стороны этого человека, и моё сердце было переполнено нежностью к нему. Он был по-настоящему первым моим учителем, которого я смел считать своим другом.

Юрий Иосифович был человеком удивительной положительной энергетики, притягивающим, словно магнит, всё хорошее. Даже истории, которые происходили с ним, были сплошь позитивные. Я, вспоминая его, не могу припомнить ничего грустного и унылого. В памяти всплывают лишь забавные радостные эпизоды.

После съёмок в "17 мгновениях весны" к Визбору намертво приклеилась вторая фамилия "Борман". Были, конечно, вариации в прочтении фамилии с именем. Звали его и Юрием Борманом, и Мартином Визбором, и ещё как-то. Но всё это произносилось любя, я бы даже сказал, с обожанием.

Приезжая на песенные фестивали, Юрий Иосифович гордо нёс это бремя всенародной любви.

На одном из "Грушинских" фестивалей я был свидетелем комичной ситуации. Кто-то из организаторов в поисках Визбора метался по фестивальной поляне с причитаниями: "Кто видел Бормана? Куда это наш рейхсляйтер запропал?" Мне это показалось настолько забавным, что, спустя какое-то время, я разродился пародийной песенкой по этому поводу. Мелодию я беспардонным образом "одолжил" в другом культовом фильме. Речь идёт об "Иронии судьбы". По иронии этой самой судьбы музыка для обоих кинофильмов была написана Микаэлом Таривердиевым.

В общем, на мелодию популярнейшей песни "Я спросил у ясеня" было написано следующее:

Я спросил у Штирлица: "Как проехать к Борману?"

Штирлиц не ответил мне. (Был он не дурак).

Я спросил у Мюллера: "Как проехать к Борману?"

Мюллер посадил меня сразу под "колпак"...

А в финале песни я этот же вопрос задавал уже главному режиссёру "Семнадцати мгновений":

Танечка Лиознова,

Умоляю слёзно Вас!

Где партайгеноссе наш?

Где наш главный бард?

Танечка простужено

Говорит: "На "Груше" ― он!

Сидит он там заслуженный,

Жюрит он всех без ужина,

Следит, чтоб не нарушен был

Партийный аппарат!"

Надо сказать, что сия пародия, разлетевшись по бескрайним просторам страны, принесла автору немало разноречивых отзывов. Но самое главное, что в застенки гестапо меня не бросили за насмешки над главным партийным функционером третьего рейха, поскольку мой любимый рейхсляйтер, прослушав сочинение, лишь добродушно хмыкнул.

Я вспоминаю, как годом позже, на том же самарском фестивале на берегу Волги в окружении десятков поклонников Визбор пел свои песни. Стояла прекрасная июльская погода, все нежились на горячем песке, одежда на всех была пляжной, то есть минимальной. Юрий Иосифович был в ударе. Песни сменялись актёрскими байками и вновь плавно перетекали в песни.

― Послушай, мужик! ― неожиданно обратился к Визбору один из случайных слушателей, не узнав в нём знаменитого мэтра. ― Ты в конкурсе выступать будешь?

Все, сидящие вокруг Визбора, просто обомлели от комичности ситуации.

― Даже не знаю! ― не моргнув глазом, голосом Бормана отреагировал мэтр. ― А думаешь, пропустят меня в конкурс с такими песнями?

Случайный слушатель внимательно осмотрел Визбора с головы до ног и обнадёжил: "Я думаю, попробовать можно. Шанс есть, чувак!"

Народ так и грохнул от смеха. Когда незадачливому советчику разъяснили, кто ― перед ним, он смущённо пробурчал: "Я сразу понял, что песни хорошие. Просто Бормана в плавках не признал.

― Яволь! ― улыбнулся Визбор. ― Сам понимаешь, конспирация!

(продолжение следует)