Валерию Брюсову

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад, и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервётся пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Николай Гумилёв

02.12.1907

Постоянно сталкиваюсь с неверными представлениями о Серебряном веке русской поэзии. Людям приятно думать, что в этот период преобладала поэзия эстетская, ажурная, кружевная; они порой хотят "отдохнуть" от современности на стихах заново открытых в перестроечное время классиков русской поэзии. Конечно, поэтическое наследие начала ХХ века вместило в себя тысячи любовных стихотворений. Но говорить об изысканной ажурности стихов Серебряного века можно разве что применительно к раннему творчеству — да и то далеко не всех "больших" поэтов. Стихотворение, о котором я собираюсь рассказать, Николай Гумилёв написал в 21 год, и это, наверное, был первый стихотворный триллер в русской поэзии. Говорят, страшилки сочиняют нарочно, — чтобы было не страшно. Но не думаю, что молодой поэт специально хотел "попугать" читателей и собратьев по перу.

Стихотворение "Волшебная скрипка" открывает книгу Гумилёва "Жемчуга".

В экземпляре известного археолога Анатолия Николаевича Кирпичникова стихотворение снабжено карандашной пометкой: "Из Ж. Занд". Исследователи пишут: "Смысл этой записи неясен. Возможно, что она отсылает к романам "Консуэло" и "Графиня Рудольштадтская", в которых тема скрипки играет важную смысловую роль". Но, если пометка действительно была написана рукою Гумилёва, более вероятно другое предположение: за "широкой" спиной французской писательницы Николай Гумилёв хотел скрыть интимную подоплёку стихов, написанных в это время. Известно, что Гумилёв жил тогда в Париже, изредка совершая "набеги" в Россию, чтобы повидаться с Анной Ахматовой, в ту пору ещё Горенко. Раненный отказами любимой женщины, Николай был дважды близок к самоубийству и не погиб только по счастливой случайности. Всё это как-то плохо вяжется с образом бравого и бесстрашного человека, каким, без сомнения, был Гумилёв. Однако не будем забывать, что поэту исполнилось только 20 лет, и он ещё не успел одеть свою душу в "броню", когда речь шла о любовных поражениях. Этот опыт придёт к нему позднее. У меня есть все основания предполагать, что именно там, в Париже, и произошло мистическое крещение поэта, спровоцированное несчастной любовью.

Я читал романы Жорж Санд, и в них напрочь отсутствует то, что позднее найдут в произведениях Густава Майринка и назовут "эстетикой чёрного романтизма". Так что, если какие-то аллюзии из Жорж Санд в "Волшебной скрипке" и присутствуют, то это, скорее, попытка отправить читателя по ложному адресу, закамуфлировать свои истинные интимные переживания. Поэты нередко прибегают к подобным манёврам не столько из природной стыдливости, сколько из желания не предавать огласке своё мучительное настоящее. Только очень сильные люди способны сжечь в себе истину и не выплеснуть её на страницы своих произведений.

О том, какое значение придавал сам Гумилёв этому стихотворению, можно судить по тому, что оно открывает его сборник стихов, озаглавленный "Жемчуга". Подраздел "Жемчугов", вышедших отдельной книгой в 1910 году, гласит: "Жемчуг чёрный". Здесь поэт явно отдаёт дань своему лицейскому учителю Иннокентию Анненскому, а, возможно, и французскому символисту Анри де Ренье, томик стихопрозы которого "Яшмовая трость" ("La canne de jaspe") увидел свет ещё в 1897 году. Одна из глав книги Ренье называлась "Чёрный трилистник", впоследствии он написал и "Белый трилистник", а Иннокентий Анненский в своём цикле стихотворений расширил эти "трилистники" до необычайной пестроты и разнообразия.

Безусловно, общаясь с Анненским и Брюсовым, молодой Гумилёв не мог не "заразиться" символизмом. Натуральный чёрный жемчуг действительно существует, он возникает согласно причудливым "желаниям" моллюска, чьи вещества придают соответствующую окраску формируемым минералам. Но поэт, конечно же, придал чёрному жемчугу символико-метафорическое звучание. Для него чёрный жемчуг — блестящая метафора любви, с её приливами и отливами, с её тёмными жемчужинами, которые покоятся на самом дне океана чувств. Чёрной жемчужиной для молодого Гумилёва стала непостижимая и своенравная Анна Горенко, будущая Ахматова.

Надо отметить, что скрипка по своей природе — светлый, божественный инструмент, не запятнанный какой-либо чертовщиной. Разве что в руках Паганини скрипка порой вытворяла странные вещи... В стихотворении "Волшебная скрипка" Гумилёв обретает наконец знание, тождественное силе. Стихотворение посвящено автору "Огненного ангела" Валерию Брюсову, с которым учившийся в то время в Сорбонне Гумилёв состоял в активной переписке. Но к кому это обращается поэт: "милый мальчик"? Очевидно, что не к маститому и умудрённому опытом Брюсову. К кому же тогда? Кому он предлагает попытаться овладеть волшебной скрипкой? Кто этот мальчик? И "был ли мальчик"? Я придерживаюсь того мнения, что в образе мальчика Гумилёв обращается к самому себе. Может быть, с воображаемой высоты того же Брюсова. Как бы там ни было, в стихотворении "Волшебная скрипка" герой его, "милый мальчик", проживает целую жизнь, и это по-настоящему, без дураков. А его скрипка — это любовь. Неразделённая любовь молодого мальчика. Его скрипка — это его женщина. Женщина, рядом с которой он может погибнуть, ибо никому не дано её удержать. Однако сколько же человеческого величия, дерзновения в этой безнадежной попытке "приручить" непокорную скрипку! Сколько магии, сколько преодоления неуверенности в собственных силах! Волшебная скрипка Гумилёва — больше, чем скрипка. Это становится понятным, едва поэт заговаривает о "тёмном ужасе начинателя игры", о "бешеных волках на дорогах скрипачей". Он говорит о потребности поэтических натур постоянно быть в состоянии влюблённости:

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад, и когда горит восток.

Конечно же, здесь ассоциативно приходит на ум вовсе не Жорж Санд, а Иннокентий Анненский, его блистательное стихотворение "Смычок и струны".

Поэт делает сразу две кульминации в стихотворении, или, переходя на язык музыки, две модуляции. Это можно сравнить разве что со "вторым", а потом и "третьим" дыханием.

Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Это речи ревнивца или брошенного любовника! Двуликая любовь теперь гримасничает поэту своей тёмной стороной, что особенно нестерпимо после наслаждения светлой стороной этого чувства. И это переворачивание двух противоположных ликов любви тождественно маленькой смерти. В реальной жизни поэт пошёл топиться, но, к счастью для нас, его читателей и почитателей, не бросился прямо в Сену, а решил это сделать на северном побережье Франции, в Нормандии. Это и спасло ему жизнь: на севере поэта арестовала "за бродяжничество" французская полиция, и, видимо, эта встряска помогла ему вернуть себе душевное равновесие.

Жанр поэтического триллера был настолько созвучен в это время поэту, что спустя некоторое время он пишет ещё одну страшилку — стихотворение "Камень", тоже вошедшее впоследствии в сборник "Жемчуга" как "чёрный жемчуг" и аналогично помеченное в вышеупомянутом экземпляре А. Кирпичникова "из Жорж Санд". Но скрипка, в отличие от камня, сама человека не убивает — и потому не страшна. Наоборот, внешне она пленительна, очаровательна, и даже имеет, совсем как женщина, приятные глазу округлости. Поэтому в "Волшебной скрипке" срабатывает эффект контрастности: скрипка и "бешеные волки" настолько из разных систем координат, что невольно сразу задумываешься о тайнописи стихотворения. Замечу в скобках: не исключено, что Гумилёву, имевшему большие проблемы с музыкальным слухом, было мучительно слушать любую музыку. И это — ещё один ключ к пониманию "Волшебной скрипки".

Последняя строфа — "мальчик, дальше!" — читается уже как постскриптум к законченному стихотворению.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

То, что не может нас сломать, делает нас сильнее! Стихи оказались пророческими. В 1921 году Николай Гумилёв погиб славной и страшной смертью божественного скрипача русской поэзии.

Александр Карпенко

31.01.10