(статья-интервью 2)

"Песня спасет нас"

(В. Набоков)

Я не знаю, что несет искусство этого человека: радость или страдание... Откуда оно пришло и куда зовет... Из небытия в небытие... Знаю, что чудо происходит здесь, сейчас, в тех, кто слышит этот голос, кто видит полет рук, кого обжигает сверкающий глубинами огня и нежности взгляд.

Препарировать живое творчество — дело критиков и искусствоведов. Мое дело — любить, ибо не отвечать взаимностью Богу, протягивающему свое сердце нам в голосе и таланте этой певицы, — невозможно.

О русских художниках, несущих чистое искусство души, принято у нас говорить: "с судьбой похожей и печальной". И действительно, судьба у нас одна на всех, но отношение к ней разное. И что смысла укорять или благодарить ее, когда неизбежность все равно творит свое, не считаясь с хотением или нехотением человека. Высшая сила, названная провидением, выхватывает из толпы смотрящего в небо и уносит его к подножию мечты — дальше карабкайся сам. Талант — посох в руке.

Камбурова может петь все. Но поет настоящую поэзию, ту, оттуда забираясь на вершины человеческих чувств, едва касаясь своим голосом, почти тишиной, чуткого уха слушателя, или, пронзая насквозь мощной волной почти органного звука... Удивляешься тому, что это все один и тот же голос, один и тот же человек.

Извечный вопрос о соответствии личности и творчества — первое, с чем я обратилась к Елене Камбуровой:

— Всегда очень трудно приближаться к тому, что потрясает до глубины души. Каким окажется человек, творчество которого заставляло трепетать каждый мускул и каждый фибр?

Е.К.: Лучшее, что природой дается художнику, он отдает в своей работе... Не всегда, к сожалению, совпадает то и другое...

Вот, я, например, не могу сказать, что мой характер в жизни соответствует тому характеру, который должен быть на сцене. Там я сильнее мужественнее, нежнее... В общем все — более. И намного! Вот такой парадокс. И происходит реализация того, что хотелось бы.

Так уж получилось: мне не дано быть смелым, решительным человеком, жестким в работе... Но в песне заложены такие качества, и они требуют от меня как от исполнителя именно этого...

Я поняла за долгие годы, что песня, которую я беру в свой репертуар, меня воспитывает, и очень серьезно. Во всяком случае, основы нравственные — это дает песня, во многом...

— Верите ли вы, что существует рай, и где? И как вы его себе представляете?

Е.К.: Рай чисто внешне?... Много картин мне представляется — это зеленая, зеленая трава, это красивые деревья (а деревья не могут быть не красивыми, они и на земле красивые). Это буйство красок, переливы мягких тонов... И доброта, в основе всего. И огромное количество животных, которые совершенно не агрессивны, поскольку в раю не надо никого есть, там какой-то другой вид питания, там агрессии нет. Поэтому люди не едят животных, а животные не нападают на людей. Царит созерцание и соревнование в поэзии... Творчество все равно неизбежно, даже в раю. Творчество — единственное, что имеет вечную жизнь. А любовь — тоже творчество...

— Скажите, а что вы думаете о России? Как ее видите?

Е.К.: Россия — это такая неизбежность, судьба, что ли...

— И что вы чувствуете по отношению к России?

Е.К.: В первую очередь, конечно, боль за страну, на земле которой развелось столько грязи... Во всем... Грязь, идущая от человека. Человек рождал все это вокруг себя... Так испохабить страну внешне и внутренне!

Не проходит дня, чтобы я не думала о середине века, об ужасе людей, в основном интеллигенции, да и не только. Эти люди жили с таким ощущением, что они находятся в страшном капкане...

— Вы верите, что Россия способна возродиться?

Е.К.: Мне хотелось бы в это верить. И моя религия выражается в том, что нужно делать все возможное. Все, что человек может сделать, есть у него на это силы, или их нет.

— Как вы видите идеальный образ своего существования?

Е.К.: Если уж я избрала этот вид жизни, то хотела бы жить, все подчиняя именно этому — выходу на сцену. Хочу в какой-то отрезок времени очень серьезно заниматься только этим: утром вставать, распеваться, делать гимнастику, идти на репетицию, отдыхать. Вечером слушать кого-то, выступать самой. И больше ничего. Но зато потом устраивать какие-то антракты, не только раз в году, а два-три раза. Антракты полного отключения. Это никогда не удается. Хотя бы дней на десять полностью отбросить все проблемы, погрузиться куда нибудь в природу! Это очень важно: чтение, чтение, травка зеленая, белый снег...

— Что такое ваш Театр Песни? Почему он называется театр?

Е.К.: Песня эти — явление, в общем-то, драматического порядка. Они требуют актерских красок. Очень хотелось бы, чтобы климат на сцене был театральным, в смысле оформления

Важно, чтобы в Москве был театр, в основе которого были бы мы. Он бы имел огромное объединяющее значение. Можно было бы приглашать людей из разных городов, появился бы гораздо больший стимул для начинающих певцов. Многие из них теряются, потому что они почти не имеют никакого выхода. А даже одно выступление перед избранной аудиторией в Москве (я надеюсь, что там будет все-таки избранная аудитория, камерный зал) подвигнуло бы многих на такие подвиги.

— У вас были выступления во Владимиро-Суздальской земле?

Е.К.: Во Владимире у меня был неудачный концерт, один, давно. Мне показалось, что в том зрительном зале не было ни одного моего зрителя. Было неуютно. В Суздале тоже что-то неуютное было и тоже давно Очень часто бывает, что один и тот же город сегодня воспримет так, а завтра эдак. Может, реклама была сделана неудачно, может, билеты не так проданы. Непонятно. Но крест на городе ставить нельзя.

— Почему вы, такая серьезная певица, решили заняться мюзиклами?

Е.К.: Во мне чего-то ищет чисто актерская природа. Я назвала бы это так: по страницам несыгранных ролей. Эту работу я задумала почти как ученическую Потому что я вообще считаю себя пожизненной ученицей. Так началось с Жака Бреля, потом попробую из "Кабаре". Все самое известное. Ведь театр песни существует как исповедальный. Я в этом существую Но есть еще интерес, как есть у людей интерес к играм. У меня — к актерской игре.

Спектакли бывают разные, а в театрах у нас я что-то не припомню спектаклей для душевной жизни. В Москве, например, очень мало. В какой-то степени — "Вишневый сад" в Чеховском. Может быть, я слишком хорошо думаю о своих песнях, но мне кажется, что многие из них как раз квинтэссенция того, чего не хватает театру.

— Есть ли у вас заветные еще не сыгранные роли?

Е.К.: Роли... Да, но я могу ошибаться на этот счет. Мне казалось, я могла бы сыграть Жанну д'Арк.

— Мне кажется, у художника возраста не существует вообще.

Е.К.: К сожалению, существует. Я думаю, что если актеру трудно уйти со сцены, если он привык к ней, нужно так много выступать, чтобы это просто надоело. И тогда, наверное, в один прекрасный день он уйдет со сцены.

— Вас не пригашали преподавать?

Е.К.: Приглашали. Но жизнь сложилась так, что у меня у самой не было своего режиссера, я себя пока еще не довоспитала. Впрочем, если бы у меня было побольше сил, то я бы попробовала преподавать. Потому что когда кому-нибудь преподаешь, ты сам тоже учишься. Однако пока на это просто нет времени. Я все еле успеваю. Неуспевающий ученик пожизненно.

— Не хотелось бы вам вдруг все бросить?

Е.К.: Да, хотелось бы. Но что-то не дает мне покоя. Я может быть, вообще давно бы ушла со сцены, просто мне кажется, что-то еще не реализовано.

Нужно немножечко быть ненормальным, чтобы идти не в ногу со временем, когда под тобой почва постоянно проваливается. Может быть, если создастся благодатный климат, появятся действительно мощные певцы. Они будут тверже стоять на ногах, на своей тропе. Тогда силы и умение не будут расходоваться на борьбу за существование.

— Да, но уже существует так называемый "камбуровский" жанр", ваша тропа, которую вы с таким упорством прокладывали, рассчитывая лишь на себя!

Е.К.: Об этом знают лишь единицы. Остальными эта тропа не замечена. Такая незамеченность произошла у многих актеров. Но хотя бы то, что все эти годы существовала моя аудитория — счастье.

— Что такое интонационное пение? С чем оно для вас связано?

Е.К.: Присутствие микрофона дало возможность находить тончайшие интонационные нюансы. Ведь в нашем общении, особенно если мы находимся очень близко друг к другу (это есть исповедь) множество нюансов. В работе певца на сцене это уходит. Когда я это поняла, я стала искать. К сожалению, очень часто наша радиоаппаратура не позволяет передать нужные интонации.

Звук вообще медитативен. Часто это не просто "пиано", а шесть раз "пиано". Голос на этом "пиано" должен вибрировать, звуковая аппаратура должна соответствовать. Все вместе это тонкий, как в микроскопе маленький, организм. И при том все это крупно. Вот так должно видеться. Когда не получается, я очень расстраиваюсь. Вместо тонкой художественной работы ты видишь грубую малярную покраску. Иногда получается, почти случайно.

— Вы себя свободно чувствуете — сцене?

Е.К.: По-разному. Я свободна в песне, внутри песни. А когда выхожу из нее, сразу чувствую некоторый "зажим". Особенно если мне кажется, что аудитория не чувствует меня. Я все-таки не актрисой выхожу на сцену, я актриса больше в самих песнях.

— Скажите, вы в поездках себя ощущаете лучше, чем дома?

Е.К.: Да, как ни странно, в поездках моя человеческая система срабатывает более четко, чем в Москве на оседлом положении. В поездках все более четко, потому что все определено концертом.

Это интервью было взято два года назад, в маленьком автобусе-"пазике", подпрыгивающем на рытвинах и ямах по дороге из Новосибирска в Бердск... Разговаривать было крайне затруднительно, потому что при каждом толчке мы подлетали под самую крышу автобуса.

Ехали мы на очередной камбуровский концерт.

За эти два года многое изменилось и в мире, и в репертуаре Елены Камбуровой, но человеческая суть всегда неизменна, и все, что сказала Елена Антоновна, пожалуй, справедливо и сейчас. А обо всех изменениях, я думаю нам еще удастся поговорить может быть даже во Владимире, где у Камбуровой будут концерты, если найдутся люди, которые помогут в организации.