Наталья Строкова

В рамках ВИРТУАЛЬНОЙ ВЫСТАВКИ "ПОЭТЫ ЭТОГО СООБЩЕСТВА — ГОРАЗДЕЕ"

представляю два взгляда на ЗАОЗЁРЩИКОВ.

Один — Владимира Ершова — лирический, . . другой — Геннадия Жукова — шутливый.

Практически весь материал Ершова есть на сайте Поэзия.ру,

но всё же некоторых поэтов, вы там не увидите.

Поэтому я нашла, в оцифрованных архивах, полную версию Володиного описания

и добавила фотографии, по одному стихотворению и по одной ссылке по каждой персоне.

И дата написания, мною была выправлена до октября месяца,

та которая стоит у меня на фото печатного листа в архиве.

Что же касается второго взгляда Геннадия, то наверное,

пару недель назад обнаружила его в компьютере, я даже не знала, что Гена писал о своих друзьях.

Дата создания документа — 31.10.2004. И когда весь материл, был свёрстан, я поняла,

что в Жуковский текст, просто необходимо вставить лица, его персонажей.

Ангажированность для таланта литературного смерти подобна, и те, кто шёл на компромисс с господствующей идеологией, расплачивались потом за это всю жизнь. Тому немало примеров в истории советской литературы. Но Заозёрная школа возникла не как кружок заговорщиков, ниспровергателей и нонконформистов — сам факт её существования являлся отрицанием тоталитарной литературы, пускай и в отдельно взятом регионе. Поэтов, образовавших эту общность, объединил не стиль, не приверженность к каким-то общим идеалам и даже не близость мировоззренческих позиций — скорее всего это было узнавание по дыханию, по долгому пристальному взгляду, по красноречивому молчанию. Подобное притягивается подобным. Само наличие таланта в то время уже было крамольным и подозрительным.

Если бы не Танаис, то эта тусовка "отщепенцев" никогда, может быть, и не была бы названа и принята, как некое литературное явление, навсегда оставшись группой городских эстетствующих стихотворцев, собирающихся по забитым книгами квартиркам, мастерским и под трибунами стадиона "ТРУД", как мятежные гладиаторы. Только тогда, когда они очнулись "среди тихих рек, поросших камышовой гривой" дельты Дона, среди руин античной фактории на задворках империи, "в глухой провинции у моря", они и были полушутя, полупрезрительно названы "Заозерной школой" каким-то, ныне забытым "рабочим поэтом" на вечернем построении "донской литературной роты", как когда-то назвал Ростовское отделение союза советских писателей Михаил Шолохов.

Название прижилось и где-то даже понравилось. Оно начало жить своей, непредсказуемой и таинственной жизнью и стало своеобразным брендом универсального экологического андеграунда Юга России. Тяга к ремёслам, бодрящая смесь эпикурейства и аскетизма, любовь и ревность, подённая монастырская работа под палящим киммерийским солнцем и дионисийские ночи у языческих костров — всё это подпитывало капризную городскую музу, с трудом привыкавшую к грубым одеждам и экспедиционной кулинарии.

И однажды самым молодым из них стало тесно в Танаисе. Их звала и манила Евразия. Их кибитка скрипела по каменистым дорогам Крыма, их одежды впитывали пыль и запах столиц, провинций, бардовских караван-сараев и фестивальных торжищ. Их единственно верной подругой оставалась только гитара, они пели и скитались по Млечному пути, они несли имя Танаиса по свету и только иногда до оставшихся на хозяйстве аксакалов с голубиной почтой долетали от них вести с бивуаков и стоянок. Как бы сами собой от любимых женщин рождались их закаленные дети, привозимые в Танаис каждое лето и растущие на горячих руинах, как степные цветы.

Те, кто никуда не уехал, оставаясь под флагманским штандартом, то и дело встречали в Танаисе путников и путниц, скитающихся по округе с восторженными глазами и бормочущих бессмертные строчки танаических стихов. Их отлавливали, давали еды, отпаивали чаем и устраивали на ночлег, а после, отдохнувших и немного пришедших в себя, расспрашивали о запропавших в столицах братиях и сестрах, нимало дивясь тому, каким сказочным и таинственным представляют эти люди всё, что связано с этими местами, наслушавшись от кочевых танаитов стихов, песен и историй, написанных и произошедших в Танаисе.

Вот так, с годами, "Заозёрная школа" и археологический музей Танаис стали синонимами. И, как синонимы, они записаны в скрижалях российской контркультуры, упорно не замечаемые штатными литературоведами и критиками, которые в угоду конъюнктурному эстетству и заумной псевдоинтеллигентской вкусовщине пестуют и подсаживают невесть откуда взявшихся литературных выкидышей и отморозков. Остался проигнорированным ими и коллективный сборник "Ростовское время", изданный Ростиздатом в 1990 году. Это была первая и единственная попытка антологизировать южнороссийский поэтический андеграунд.

В "Заозёрную школу" невозможно "вступить", как в союз писателей, или быть из неё исключённым; она — как древний клан, как маленькое племя, и выбыть из неё можно только в мир иной. Но и там твою грешную усталую душу то и дело будут окликать отсюда оставшиеся, будут читать твои стихи, ревновать к тебе своих возлюбленных и рассказывать про тебя всяческие небылицы.

Как же всё-таки всем нам повезло друг на друга: ни деньги, ни бедность, ни слава, ни женщины не смогли разорвать наш круг. Мы стали со временем видеться реже, но невидимая дольнему миру связь между нами со временем становилась всё крепче и надёжней, мы окликали друг друга через пространства, каждый раз убеждаясь, что строй не нарушен, что мы всё ещё летим вместе.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ИГОРЯ БОНДАРЕВСКОГО

С Игорем Бондаревским я познакомился, свернувшись с двумя бутылками "Агдама" в подвал к ТЮЗовским монтировщикам в 1977 году, где он этим самым монтировщиком и работал. Сначала отношения у нас с ним вроде бы не заладились по причине того, что он сразу же принял меня за тайного агента КГБ. Но довольно быстро, к окончанию второй бутылки, эти подозрения улетучились, как винные пары на морозе. Потом всё чаще стали видеться с ним на различных литературных тусовках и сборищах, на выступлениях в университете и ВТО. После третьего стакана в актёрском буфете или на античной фазенде он начинал ревновать ко мне всех своих жён, а за одно и всех моих, неминуемо переходя на ненормативную лексику и прочие гениталии и становясь невыносимым. В полном смысле этого слова.

Как рафинированного интеллигента Игоря всегда тянуло к народу. Он работал плотником в ЖЕКе, монтировщиком в детском театре, каким-то рабочим на каком-то заводе.

Поэзия Игоря поразила меня нарочитой угловатостью формы и какой-то гениальной душевной непричёсанностью. Удивляла присущая только ему манера чтения вслух своих, да и чужих, стихов. Чужие стихи при их чтении Бондаревским начинали казаться его собственными — так сильно владеет он видением скрытых нюансов текста.

Так же, как манера чтения, отличаются и его стихи, аскетичные, написанные с использованием минимума средств. Эта лапидарность сродни гениальному искусству неолита. Конечно же, бросается в глаза общая культура и информированность автора. Сразу видно, что эталонами ему служили высочайшие вершины европейской лирики. Жаль, что в последние годы Игорь пишет в основном только прозу. По моему мнению, его поэтический потенциал нисколько не уменьшился, а наоборот, окреп, как хорошее вино с южных склонов Крымских гор.

ПАМЯТИ СКИФИИ

Ты – царица степной безлюдной земли.

На склоне холма – жилище твое,

где на черствой подстилке из конопли

в одиночестве спишь, обнимая копье.

Ты не знаешь одежды. Твоя кожа груба.

И в землянке твоей смрадный дух.

Я тебя не люблю. Но старуха судьба

о любви знать не хочет по праву старух.

Ты – дикой земли дикая дочь.

Так живи без любви! Ночь была б хороша!

Промелькнет между вдохом и выдохом ночь –

не успеет опомниться душа.

Столько силы в плечах, а в губах твоих столько огня!

А уродство твое лишь сильней возбуждает меня.

Снова ноги ласкаю твои.

что от чресел срослись в безобразное тело змеи.

Это древней земли подо мной извивается страсть.

И нет счастья сильней, чем на черные кольца упасть!

И острей нет восторга! И просторней нет муки!

...Спят у входа в твой дом твои сестры – степные гадюки.

. . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ АЛЕКСАНДРА БРУНЬКО

Дождливым ноябрьским вечером 1977 года случилось мне засидеться в актёрской курилке мужской половины ростовского ТЮЗа. Неожиданно в дверном проёме, сквозь пелену табачного дыма на мгновенье появился чей-то невероятный профиль: маленькая донкихотова бородка, застывшая в стоп-кадре рука, приглаживающая непослушную кудрявую шевелюру.

— Кто это? — спросил я.

— Брунько, монтировщик, ответили мне...

Это был первый в моей жизни подлинный состоявшийся российский поэт во плоти, с которым меня свела переменчивая литературная судьба. И стоило столько скитаться по Руси, терпеть нужду в Москве, коченеть в заполярном Мурманске, плутать по тайге под Архангельском и сомнамбулой бродить по ночному Питеру, чтобы, вернувшись в Ростов, встретить его в самом неожиданном месте. Мы подружились, сразу и навсегда, мы дружили стихами, воспоминаниями, женщинами, делились последней строкой и сигаретой, натаскивали молодняк и черт нам был не брат. Александр считал своим учителем Галича и доставал меня одним и тем же стихотворением, отъявленно талантливым и оттого, при частом повторении, мучительным. Он искренне не любил советскую власть и она платила ему той же монетой. Вызовы в КГБ, слежка, милицейские облавы по чьему-то наущению, (в кинозале вспыхивает свет: — Брунько, на выход!), запрет публикаций, насильственное водворение в ЛТП (кто по молодости не знает — лечебно трудовой профилакторий лагерного типа) и, наконец, год тюрьмы "за нарушение паспортного режима", но это уже на заре "перестройки". И всё это на фоне бесприютности, бездомности, нищеты, голода и хронического алкоголизма. По моему, всё это тоже вполне тянет на "Нобеля", при прочих равных. Даже покруче, чем 101 километр.

Иногда — каюсь, грешен — старался незаметным прошмыгнуть мимо Брунька "на боевом" посту у магазина "Океан" на углу Энгельса и Семашко. Иногда, идя мимо, видел его сидящим на лавочке у остановки троллейбуса трезвым, вычитывающим с карандашом в руке чью-то рукопись. Но часто, когда встреча становилась неизбежной и карман прожигал лишний червонец или полтинник, мы брали с ним вина и шли на какую-нибудь детскую площадку или в самую чащу городского сада и до упада читали друг другу новые стихи и делились последними новостями. Он искренне восторгался моими виршами... Добрый человек...

Иногда, промокший, как пёс, как всегда без паспорта, он вываливался из этого кошмара своей жизни ко мне в городскую мастерскую или в мой танаисский домик и Господь давал мне шанс в полной мере испытать моё терпение и милосердие. Через пару дней мы могли уже спокойно общаться, заливаться чаем (пьянству — бой), давиться казёнными пельменями и благодарить судьбу за этот праздник. Эх, Александр Виленович, на улице темно...

Он и сейчас бредёт, хранимый музой, где-нибудь по Богатяновке или по Нахичевани с авоськой пустых пивных бутылок и с новыми стихами в голове, с всклокоченными волосами и почти всегда слегка трезвый. Вот так медленно и неприкаянно уходит в никуда легенда и гордость будущего Ростова, нищий городской поэт, воспевший свой город с нежностью и любовью и не ждущий от этого города ничего, кроме милицейского пинка. Отдаст ли когда-нибудь этот город и эта страна свой неизбывный долг своему Поэту во своё же спасение.

Мне так и не удалось испросить у него разрешения на публикацию этих стихов по причине его неуловимости и виртуальности, но уверен, что в претензии ко мне он не будет, да и какая может быть претензия от гражданина, которого нет.

***

Роняет жизнь багряный свой убор...

Чуть-чуть поднимемся,

И все, и – дома.

Тебе дорога разве незнакома? –

Каких-то пару тысяч лет с тех пор...

Да, ты права: ни "завтра", ни "вчера"

Не оступись!

Крутой крошится камень.

Еще чуть-чуть. Темнеет день. Пора!

Смотри: здесь травы вровень с облаками!

Любимая!

Да, ты права, права...

Вот те руины,

вот она – вершина!

И я молчу

последние слова:

"Все те же мы,

Нам целый мир – чужбина!",

И души наши не взлетают ввысь:

Куда ж еще?!

Здесь

их полет причален –

Здесь – в дымном небе

медленных развалин,

Чье имя – сладостное –

ТАНАИС!

. . (lib.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ВЛАДИМИРА ЕРШОВА

Владимир Ершов — характерный представитель поколения "семидесятников", невостребованного культурой сходящей с круга империи, признанный ветеран броуновского движения, объединившего большую часть универсального экологического андеграунда Юга России.

В его ростовской майстерне, забитой старинной керамикой и антиквариатом, перебывали многие известные российские барды и актёры, а также большинство ростовской литературной и художественной тусовки.

Он перезнакомил друг с другом множество своих друзей и подруг, а некоторых даже поженил. Проявляя завидную доброжелательность к творчеству своих друзей всегда готов воспринять новое и талантливое.

За его напускной суровостью и ворчливостью скрывается истинная доброта и снисходительность сильного человека. О его гостеприимстве и радушии знают далеко за пределами Ростова, а о его танаисском курене, называемом в народе Ершелаим, ходят легенды. Кого там только не было, кто только не испытывал на прочность его терпение. Обжив пол-России с Москвой в придачу, столичной литературной тусовке он предпочел затяжные киммерийские степи, продутые ветрами времен.

В энциклопедии ЮНЕСКО упомянут как основатель "Заозерной школы", собравшей нескольких сильных самобытных поэтов Юга России.

Группа товарищей

***

Маята на последнем перроне,

Электрички короткий разбег,

Полчаса в полутемном вагоне,

Остановка.

Боспор.

Первый век...

Здесь почти не видны перемены –

Тот же бедный античный погост,

Тот же вал и остылые стены,

Тот же ров и бревенчатый мост,

А потом светлый привкус полыни,

Красный свитер с чужого плеча...

Почему-то сюда и поныне

Я люблю приезжать по ночам.

Под ветрами степного настоя,

В ожерелье садов и станиц

Чутко дремлет районная Троя

Под названием Танаис.

. . (poezia.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ГЕННАДИЯ ЖУКОВА

И был обычный ростовский вечер конца лета 1975 года. Сцена театра юного зрителя. Скоро спектакль. Дают, кажется, "Драму из-за лирики" по В.Розову. За закрытыми пока дверями зала, в коридорах, нарастает нетерпеливый говор подрастающего поколения. С видом маэстро прохаживаюсь по сцене с кисточкой и закрашиваю тёмно-коричневой гуашью свежие царапины и сколы на декорациях, появившиеся, как всегда, по неаккуратности и нерадивости господ монтировщиков, измученных "Агдамом". В какой-то момент (о, судьба!) в поле моего зрения попадает молодой монтировщик с вытаращенными глазами, прущий прямо на меня огромную огудину, кажется, в виде какой-то архитектурной детали.

— Ну-с молодой человек, и как вам этот вечный праздник?, — спросил я у него. Он как-то обалдело закивал головой и ответил что-то невразумительное, и я пригласил его в свою декорационную мастерскую на третьем этаже. Не успел он там появиться, как был послан за пивом... своей будущей женой Ингой Маневич, работавшей декоратором. Конечно, он стал моим другом, моим младшим братом, мы сутки проводили в метафорической эквилибристике, задавая друг другу темы и первые строчки стихов, пия бесконечные чаи и засыпая посреди начатой фразы. Я перезнакомил его со всеми поэтами и поэтессами, я втащил его в этот энциклопедически — филологический мир, в котором и сам то оказался не так уж давно. Нас приняли не сразу, была еще, видимо, ощутимой некая печать плебейства, моя — после морского флота, его — после армии. И кто ж тогда мог знать, что этот смугловатый, с глазами на выкате, недавно дембельнувшийся из армии парнишка, до службы "лабавший" на танцплощадках Битлов в ВИА, станет через какое-то время Геннадием Жуковым, нашим акыном, голосом наших сердец. Как гуру, умудрённый жизнью, восточной философией и боевыми искусствами, уводил он за собой древние народы и превращал свои выступления в ритуальные камлания в стиле "спиричуэлс". Это от его песен замирала "гора" на берегу Оки, это от его песен непорочно беременели наивные хипушки, это эхо его голоса замирало в кулисах театральных сцен и среди каменных лабиринтов Танаиса....

— Купите воды, собаки! -Купите воды, собаки!

***

И вот на смену нервному капрису

Снисходит гимн высоких звездных сфер,

И подступает небо к Танаису

Двумя рядами эллинских триер.

Струится дождь с освобожденных весел,

Когда над сонным градом их взметает

Жест кормчего! И блики на весле...

И с днищ морские звезды опадают

И дотлевают на сырой земле...

О, мне везет! И молод я и весел!

Грядут в полнеба под бореем косо

Пленительные вина из Родоса –

Грядет в полнеба гулкая гульба!

О восхищенье! Золотая эра!

Я воспою эпоху, где судьба...

Что ты несешь, небесная триера?

...И голос был – как ворон из-под ветра:

– Семь певчих роз печальных для пресбевта,

И для поэта – мертвого раба.

. . (stihi.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ВИТАЛИЯ КАЛАШНИКОВА

К концу семидесятых скитания нашей литстудии по аудиториям, мастерским, бытовкам и тесным квартиркам, наконец, закончились и мы обрели относительно постоянное пристанище: библиотеку им. Карла Маркса. Этот старый, помпезный дом, набитый книгами под завязку, наверное, много повидал на своём веку. Высокие потолки с роскошной лепниной, амуры по углам, камины — всё это настраивало на возвышенные, строгие чувства, но к середине занятий страсти кипели не на шутку и воздух накалялся, как финской бане. Рецензии и замечания были далеко не комплиментарными, но по доброму пристрастными и в меру объективными. Авторитетов не было, всему мерилом был голый текст. Но, как водится, про нашу литстудию постепенно прослышало много различного пишущего народа, и в старинном зале уже на всех не стало хватать места. Неофиты, сначала стихийно, потом уже более организованно, начали оттеснять первичное ядро литстудии от штурвала, брали числом во время голосования по составу коллегии.

Нас снова обуяла "охота к перемене мест". И, слава Богу, что, перед тем, как сняться и заложить последний глубокий вираж над разорённым гнездовьем, мы разглядели Его лицо. Это было лицо Поэта. Может быть, вначале, для порядка, мы были к нему излишне требовательными и придирчивыми, но его стихи выдержали самую предвзятую и привередливую критику, и нас стало на одну птицу больше. Он писал так, как мы не умели.

Поэзия Виталия Калашникова — до озноба чиста и сокровенна, лишённая внешних эффектов и нагнетания страстей. Её голос, как негромкий, но внятный и спокойный голос

искреннего и мудрого человека, можно расслышать сквозь любой галдёж и говор. Наш общий мир стал больше и чище, как бы умытый скорым ливнем. Часы и дни, проведённые мной вместе с Виталием, были для меня как тенистый оазис посреди пустыни, пиршество метафоры и смысла, праздник братской любви, участия и понимания. Такие люди, как он, не бывают несчастными и обделёнными, в них столько любви и сострадания, что этот век может быть за себя спокоен.

АМФОРА

Став на колени, словно пить хотел,

У выхода из древней анфилады,

Черпал ладонью пепел

и глядел

На глиняное сердце винограда.

Есть нестерпимый зуд припоминанья,

Когда застыл в предчувствии вины,

Но слышен только гул из глубины

Бездонного и зыбкого сознанья.

Там что-то с совестью.

Я был бесчеловечен.

Забытая – я знал, что это ты,

Когда поднял за худенькие плечи

К своим губам и отпил... пустоты.

. . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ЮРИЯ ЛОРЕСА

— Здравствуй, любезный Юрий! Как великодушен и милосерден твой Автоответчик-сан. Передавай ему наш поклон. Будешь пролетать над нами, грешными, — сбрось хотя бы одно перо из оперения своего Пегаса — я его очиню и поставлю в старинный дагестанский стакан из карагача, отделанный серебром. У нас всё ещё стоит тёплое, сухое октябрьское лето, если приедешь — за свою гитару не переживай — не отсыреет. Рядом с моим домом открылся магазин фанагорийских вин — будет чем поддержать нашу неспешную беседу...

Это письмо Юрию Лоресу никогда не было написано и отправлено по почте, да и для электронной почты стиль не совсем подходящий, рассчитанный больше на неторопливое прочтение и не скорый ответ. Электронная переписка, к сожалению, теперь напоминает диалог тинэйджеров на тусовке, стиль написания становится всё буднишней и суше и из человеческого общения постепенно уходит сокровенность.

Стихи и песни Юрия Лореса — как письма, написанные человеком, способным на переживание и сострадание, их весёлая, а порой грустная мудрость — как лекарство от обезвоживания души. Они адресованы нам с вами, они адресованы всем, для кого такие непреходящие понятия, как любовь, милосердие, гуманизм не являются пустым звуком. Вдруг начинаешь чувствовать, что они адресованы только тебе, что они прошли неблизкий путь, в них ощущается тоска почтовых трактов и придорожных гостиниц, трезвящая осенняя прохлада, зябкое тепло камина, непомерный, как степь, письменный стол и скрип пера. Эти письма можно перечитывать и перечитывать, каждый раз находя для себя что-то новое и потрясающее, как в бесконечно длящейся игре цвета и формы непостижимого заката.

РЕКВИЕМ

Сегодня день такой... Один на целый век...

Ведь в жизни только раз случается такое...

Сегодня умер Бог и выпал первый снег —

и это не сулит ни воли, ни покоя.

Я подношу ко рту снег, тающий в горсти...

Сегодня умер Бог, хоть это невозможно...

И, стало быть, грехов никто нам не простит

и, стало быть, в беде никто нам не поможет.

Отныне без надежд в грядущее гляжу,

отныне больше нет ни ада и ни рая.

Я пьяненький оркестр сегодня приглашу —

пускай себе гремит, пускай себе играет!

О, Боже, это все творится наяву:

нетронутый бокал и музыка истошна...

Сегодня умер Бог, а я еще живу,

гляжу на этот мир, бесстрастный и безбожный.

Запутавшись вконец в добре его и зле,

отчаянно ломлюсь в распахнутые двери...

Сегодня умер Бог, и больше на земле

мне некого любить и не в кого поверить.

И только первый снег летит в порочный круг...

А Бог ушел туда, куда уходят Боги...

Лишь выпала строка, как яблоко из рук,

и покатилась прочь — прохожему под ноги...

. . (stihi.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ДМИТРИЯ КОВАЛЕНКО

В моём представлении сей ироничный и щедрый на всякую ядрёную выпивку сатир (в просторечии — фавн), явился в Танаис ниоткуда, соткался из дыма костра или вышел из мускулистого, кряжистого ствола громадного тополя, что царит над античным городищем. Он никогда не пытался привлечь к себе мало-мальски пристальное внимание — наоборот, он был само внимание и слух. Многие истории и случаи, что приключались с нами, легкомысленными и незлобивыми пиитами Танаиса, в его мифотворчестве приобретали окраску легендарную, героическую и становились похожими на историю спартанцев или аргонавтов. Он восторженно перетолковывал наш неказистый суровый быт и он превращался в апофеоз эпикурейства. Мы даже представить себе не могли, что так героически и романтично смотримся со стороны. Его стараниями десятки и десятки горожан приезжали в Танаис посмотреть на Башню Поэтов и потом они приезжали ещё и ещё. Он снимал всяческие фильмы о танаических празднествах, писал картины и песни. Не сказать о нём и не взять его с собой было бы опрометчивым и несправедливым поступком. Стихи Димы Коваленко говорят сами за себя, но чувствуется, что его поэзия ещё не вошла в апогей, что всё самое главное — впереди и нас ещё ждут замечательные открытия.

РУЧНАЯ МЕЛЬНИЦА

Два камня шершавых, да палка кривая –

Нехитрая штука, скупая, как речь.

Да вот не испечь без нее каравая.

И даже лепешки простой не испечь.

Струится зерно золотое в воронку...

Два камня скрежещут века и века.

Вот так постепенно, вот так потихоньку

Стекает по желобу в плошку мука.

Устало скрежещут тяжелые камни

Средь запахов пота, полыни и кож...

То – Вечность – стекает в воронку по капле.

То – Время – сочится в подставленный ковш.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ИННЫ КИТАСОВОЙ

"...Эта женщина странно красива

и странно мила..."

Геннадий Жуков

К моему величайшему стыду (о, горе мне, нерадивому, горе) эту женщину я вообще не знаю. В полном смысле этого слова. Она временами появлялась на периферии моей жизни то в роли очередной жены одного из друзей, то в качестве крутой бизнес-леди, то в виде женщины-вамп, то в облике застенчивой джинсовой хипушки или хабалистой южанки с приморского рыбного базара.. И каждый раз я узнавал её заново и на полном серьёзе знакомился, как первый раз.

У неё нет лица — точнее, у неё столько лиц, сколько она захочет нарисовать на своём лике, сделанном из фарфора каким-то беззвестным китайским ремесленником эпохи Минь. Я всегда поражался этому её умению нарисовать себя и свою жизнь с белого листа, из пустоты, густеющей под её кистью. Этакая Мата-Хари на постсоветском пространстве Евразии. Многие женщины отдали бы многое только за одно из её лиц.

Её предложениё соорудить данный сборник, как и то, что она пишет талантливые стихи, оказалось подобным разрыву под самым носом пиратского ядра, прилетевшего откуда-то из Карибского бассейна. Я настолько охренел, что сразу согласился и, видимо, об этом жалеть не придётся. Этот её, почти академический, интерес к нашей поэзии, к феномену "Заозёрной школы" удивляет и обнадёживает: может, и в самом деле, не напрасно мы всё это когда-то забодяжили, зачали и "основали". Дай-то Бог.

УЧИТЕЛЮ

Меня учил ты бить под дых и в пах

Прямым ударом, без замаха, точно.

Не быть меня учил в моих стихах,

Учил не жить, как все поэты, ночью.

Мой бас врожденный и моих верхов

Звенящий альт, Учитель, слышишь снова?

Я научилась не писать стихов,

Чтоб из молчанья возникало Слово.

. . (stihi.ru)⇒

==========================================================================================================

Наталья Строкова

n_strokova

19.01.2010

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ АННЫ БРАЖКИНОЙ

"Пыль в пол степи — это, видимо, я,

Женщина плачет — то, видимо, Анна..."

Геннадий Жуков

Хранимая судьбой, любимая музой, друзьями, мужьями и многочисленными детьми, эта грациозная девочка с глазами пантеры вызывает благоговейный мистический ужас. По прежнему ли тебе легко твоё счастливое перо, не жмут ли крылья? Что сейчас носят на Парнасе? (точнее — не носят).

Из стихов, посвященных тебе, можно составить пусть и небольшой, но выдающийся сборник русской лирики. Как было мне легко и радостно, когда по какому-нибудь пустяшному делу мы общались с тобой, Анна. В эти минуты мне казалось, что ещё немного — и я влюблюсь в тебя по уши, как гимназист. Но этого не присходило: мы всегда не совпадали. То по семейному положению, то по времени, то по месту. То я был один, как перст, а ты замужем, то ты находилась в состоянии междумужья, а я был героически влюблён в свою новую жену. А может, это и к лучшему? Ведь пропал бы, сгинул бы среди степных химер Киммерии, ослеп бы, как лирник, от горя неизбежной разлуки и поминай, как звали... А может, только это и есть самое разъединственное счастье — давать имена любимой степным криницам и безымянным звёздам?

***

Когда, мой друг, взбредаешь мне на ум,

Я улыбаюсь так, как улыбалась,

Когда б листала Buch Antike Kunst

С десятой по двадцатую страницу.

Расцвет эгейской жизни, Кносс, дворец,

Фрагменты росписи. Я опишу картинки.

Два юноши (один несёт ритон)

Позируют почти по пояс в море,

Трон охраняет крупная собака

С орлиной головой в павлиньих перьях.

Сама ещё в траве, а острый клюв –

Уже за облаками. Правда, небо

Бежит почти над самою землёй,

И даже лилии его перерастают.

Везде, где только можно, притаилась

И смотрит аккуратно куропатка,

Как чистый ангел. Девушки в цвету.

Одна, по каталогу "Парижанка"

(ты б сам ее назвал, наверно, так же), —

Вся в охре с изумрудом, а глаза –

Точь-в-точь глаза твоей земной подруги,

И рот полуоткрыт. Здесь детства нет,

Но нет и старости. Тут нет ни рожениц,

Ни фаллосов чарующих размеров.

И воины не бьются, а идут,

И что-то их противников не видно.

Тут всё же есть внимающий народ,

Но занят он не богом, не царями,

А – акробатами. Тут рыбам несть числа.

И часть из них крылата, а дельфины –

как ласточки. И нежные, как мы,

Фиалкового цвета – обезьяны.

Лишь иногда кораблик промелькнёт.

А так, повсюду – ни следа упорства:

Ни стройки, ни распаханной земли,

Ни кузнеца, ни гончара, ни пряхи.

Всё лилии, всё лилии цветут.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ КАТЕРИНЫ ГОНЗАЛЕС-ГАЛЬЕГО

— Все морок и обман. Как нынче верить слову? Казалось, ты — цветок из дальних стран, а вышло по другому...

Этот экспромт появился сам собой, без усилий, но он как нельзя лучше отражает моё впечатление от знакомства с Катериной.

Несколько лет это имя кружило мне голову и пьянило предвкушением встречи. В этих звуках произносимых вслух испанских слов сплавились воедино все мои представления и красивые популярные заблуждения по поводу Испании: плащи, шпаги, кастаньеты, гитары, доны и кабальеро. По-восточному тягучая и нервная, прихотливая музыка. Пьянящие предвкушения колониальных приобретений, визг корабельных канатов, мерное скрипучее дыхание галеонов и тяжёлая поступь отрядов Писсаро. А потом... легенды пиратских морей, песчаные острова, нашпигованные золотыми дукатами!

А какие стихи! Какие нешуточные страсти, искушения и сердечные подвиги. Какая отточенная, прихотливая форма! Нет, эта женщина — определённо заморская драгоценность в скупой скифской оправе звериного стиля!...

Не верь ушам своим, наивный человек! Верь глазам. То, что я увидел, превзошло все мои тайные чаяния и фантазии — предо мной предстала дородная казачка, могущая, кажется, одной рукой остановить не то чтобы коня, а целый табун.. Только одно в ней было точно от Гишпании — строптивый характер и неудержимый, взрывной темперамент и это при её-то комплекции.

Со временем контраст между ожидаемым и увиденным почти сошёл на нет и Катерина представляется мне теперь привлекательной и даже где-то изящной дамой. А вот впечатление от её стихов осталось прежним: всё та же страсть, оплавляющая судьбы и события, всё та же неуёмная душа поэта, запертая в женском теле.

Геннадию Жукову

Кто-то грохнул на кухне граненый стакан,

и веселие возобновилось.

И весенние лица поплыли в туман

и о стекла морозные бились.

Ты был пьян. Очень долго, размеренно пьян.

Пьян конкретно, со знанием дела.

И душа заглянула в разбитый стакан,

и покинула пьяное тело.

(Ей – душе, было тяжко – ,

И души наши не взлетают ввысь:

Куда ж еще?!

Здесь

их полет причален –

Здесь – в дымном небе

медленных развалин,

Чье имя – сладостное –

ТАНАИС!

. . [i]([u][url=она не хмелела).

Круг почета над телом твоим совершив,

гости вежливо дом покидали.

А мне крикнуть хотелось, что ты еще жив,

жив безудержно, грязно, скандально!

Я струну задеваю, она дребезжит ...

Я струну задеваю, как нитку в иголку вдеваю.

На обрывках пространства, поджав под себя табурет,

ты качаешься в такт, только музыки нет,

дребезжишь и хохочешь – нет музыки, нет –

разрезаешь, как нитка пирог,

на куски – это раб, это – бог,

и иные присутствуют дырки в диване.

На живую зашей нас в единый пиджак,

накинь на озябшие плечи.

Разомкни до отказа, до плоскости, сжатый кулак,

и укрой меня голой ладонью – больше нечем.

. . (kavkaz.ru)⇒

ПРЕНДИСЛОВИЕ К СТИХАМ АЛЕКСЕЯ БУРЦЕВА

Время порою безжалостно смеется над нами. В данном случае оно посмеялось надо мною, когда на одном недавнем бардовском фестивале я стал знакомиться с Алексеем.

Да вы же давно знакомы! — сказали мне мои друзья, подошедшие вместе с ним. Я постарался подать это, как шутку, но долго еще не мог припомнить обстоятельств наших прошлых встреч с Алексеем. И это было не мудрено — настолько не вязалась внешность этого солидного, слегка поседевшего господина, без пяти минут доктора наук, с обликом того веселого и беззаботного парня с гитарой, с которым я сиживал у танаисских костров еще до ледникового периода. Господи, неужели и я так же изменился? И тут вдруг нахлынули, настигли, взяли в полон бессонные ночи Танаиса, привкус "Агдама", молитва цикад и слезящийся взгляд — толи от дыма костра, то ли от берущих за душу песен и стихов. Как же так получилось: Алексея, живущего рядом, в Новочеркасске, я не видел так давно, словно вернулся из пожизненного изгнания.

Фестиваль шел своим чередом и когда на импровизированной сцене появился Алексей и запел, я вдруг действительно узнал в нем того беззаботного студента, молодого и чертовски талантливого. Когда слово берут Поэзия и Гитара, Время отдыхает.

ПЬЯНЫЙ ХРИСТОС

А за окнами день догорает в морозной дали,

И неспетые песни летят, как весной журавли.

Якоря выбирают нас ждавшие корабли.

Все прошло... А что было? Да не померещилось ли?

А что было... Что будет? Кто скажет сейчас?

И ответ улетел в тихий омут твоих серых глаз.

Я возьму ледоруб и свой старый любимый рюкзак

И заброшу подальше. Пускай полежат пока так.

Я котомку возьму и закину ее за плечо.

Подберу себе посох, пойду по дороге один.

А друзья, если есть таковые на свете еще, —

Не судите меня, ведь и я вас порой не судил.

Я пойду по дороге, я душу очистить пойду.

А куда я иду? О, вот если б я знал это сам...

А дорога трудна, дорога по тонкому люду...

Знаю только одно — я не верю уже словесам.

А дорога на грязную свалку меня приведет.

Там гниющие грезы, разбитого счастья навоз.

И навстречу мне кто-то нетвердой походкой идет.

Я гляжу и не верю глазам — это пьяный Христос.

. . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ВЛАДИМИРА РАСТОПЧИНКО

Как хорошо, что Владимир все-таки успел вскочить на подножку уходящего трамвая. Книга была практически набрана и оставались лишь небольшие доработки, когда ихняя светлость, граф Растопчин Танаический, возвратились в Россию из заграничной поездки...

Уехал Володька в Европу "автостопом", с гитарой за спиной и степным ветром в карманах. Побывал во Франции, Германии, Дании, Голландии. Пел в клубах, на улицах, заработанного едва хватало на жизнь, но он не отчаивался — привычка довольствоваться малым закалила его еще в России. Полтора года о нем долетали до Ростова скупые весточки, письма его не искали, потому, что крышей его было небо, а стенами — ветер.

Впервые я увидел его в Танаисе на Пушкинском празднике, когда он, в старинном бархатном костюме и в берете выступал в ансамбле старинных инструментов Андрюши Яровова. Все участники этого ансамбля люди какой-то особой, редкостной пробы. Происходит полное перевоплощение современных нам студенток, лингвистов, хипующих экологов, биологов и музыкантов в людей Высокого Возрождения, отстраненных и загадочных, отгороженных от нас толщей лет.

Наряду с реконструированными песнями на старофранцузском, староанглийском, старогерманском и староитальянском языках ансамбль исполнял песни, тексты к которым были написаны Растопчиным. Но об этом мне стало известно намного позже, а тогда, в девяносто восьмом, я воспринял их как классический перевод со средневековых оригиналов — настолько они были написаны талантливо, как будто автор и в самом деле жил в те далекие времена. Да он и на самом деле похож на средневекового поэта-пилигрима, профессиональный лингвист, странствующий лицедей, заблудившийся во времени, совершенно непрактичный и наивный, в результате фатальной ошибки попавший в наш прижимистый и бесчеловечный век.

ХОРАЛ

Назови нам, о Господи, слово, в котором нет веры.

Размывают дожди снов осенних кровавые пятна.

И незваный пророк, и какая-то женщина в сером

Все твердят нам о чем-то – негромко, неспешно, невнятно.

Мы не слышим слова их, не знаем ни Бога, ни беса,

И с иконы старик седовласый глядит с укоризной.

Если жизнь – только звуки, в которых ни смысла, ни веса,

Назови нам, о Господи, слово, в котором нет жизни.

Расскажи, почему смысл жизни – не разум, а годы,

Почему за добро лишь словами да деньгами платим.

Ведь не зря же учили нас братья Кирилл и Мефодий,

Что сердца нужно жечь не четвертым их знаком, а пятым.

И не зря загорелись слова на пиру Валтасара,

И не зря зажигались костры и пылали галеры...

Если вера – лишь дым на ветру, без тепла, без пожара –

Назови нам, о Господи, слово, в котором нет веры.

...Если свет – только отблеск огней уходящего лета,

Назови нам, о Господи, слово, в котором нет света.

. . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ СЕРГЕЯ БИТЮЦКОГО

В жизни любого литератора однажды наступает момент истины, намечается некая точка отсчета: все, что было до нее — только прелюдия, подготовка к тому, что начинается потом.

Сергей появился в нашем кругу достаточно давно, совсем молодым человеком, оставаясь молодым все эти годы. Пышущий здоровьем, как говорят, "кровь с молоком", эдакий царевич из сказки. К слову сказать, все, кто собирался под нашей лампой, были потенциально талантливыми, и рано или поздно у всех этот талант по своему проявился. Надо сказать, что Сергей со студенческих лет был заводилой всяческих артпроектов, тусовок, бардовских концертов и фестивалей. Некоторая склонность к лицедейству, приличное владение гитарой, крепко сбитые тексты песен, умение создать особое настроение у публики — все это делало его душою компании. В его уютной квартирке на Большой Садовой перебывало столько именитой пишущей и поющей братии со всей России и ближнего Забугорья, что на его доме впору установить мемориальную доску. Мы и не заметили, как " сто верст проскакали с тех пор, как обронили рукавицу", а он все такой же, молодой, краснощекий, веселый и гостеприимный.

Но вот однажды я встретил его и не узнал: пристальный взгляд, недельная щетина, загорелое лицо — передо мной стоял умудренный жизнью сорокалетний мужчина. И вдруг я все понял — в его жизни наступил тот самый переломный "момент истины". Но прежде всего этот перелом наметился в его творчестве и остается только порадоваться за нашего товарища, что и его "не миновала чаша сия".

КОНВЕРТ

Почтовый ящик, невод мой бездонный.

Как небогат сегодняшний улов...

Конверт, змеёй свернувшийся в ладони,

В глаза готовый жалить ядом слов.

Прости. Мы никогда не будем вместе!

Люблю его! Будь счастлив... Не зови...

Надписанный конверт – дурные вести.

Груз "двести" непроснувшейся любви.

Нить долгих дней. И год клубком намотан.

Пришедшей в гости длинною зимой

С той стороны двери конвертик кто-то

Положит осторожно в ящик мой.

Пишу тебе. Не спится до рассвета...

Грущу. Скучаю. Помню!.. Не зови...

Надписанный конверт – частичка света

Ушедшей, но не умершей любви.

. . (stihi.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЕ К СТИХАМ ЛЮБЫ ЗАХАРЧЕНКО

Еще по детству, по школе, помню, как мало интересовали нас те, кто был помладше, и по прошествии многих лет не сразу удавалось при встрече припомнить тех, кто шел за нами всего на один класс меньше. Мы сами, надо признаться, во все глаза смотрели на старших и помнили школьные "подвиги" некоторых из них.

Любу Захарченко по прежним годам припоминаю юной, потенциально талантливой, с широко раскрытыми глазами, похожими на две цветочные поляны.

Она нередко навещала нас в нашем добровольном танаисском изгнании. Припоминаю её умный, ироничный, богатый на интонации, голос, помню несколько её песен: про чёрную смородину, про финскую сауну. И это почти всё! Насколько оказывается живучей эта — из детства — невнимательность к тем, кто помладше. И под каким же пристальным и взыскующим взглядом идущих следом оказываемся мы, старшие.

Потом, после окончания юрфака, она уехала из Ростова в область, и с тех пор мы не виделись с нею много лет. Порой долетали до меня неясные известия о Любаше, порою даже слышал её, уже узнаваемый и желанный голос в телефонной трубке. А потом она уехала в Москву.

МОЙ ГОЛОС

Блаженно сердце на краю.

Примерзли пальцы к грифу.

В раю — пою, в аду — пою,

В бреду и наяву — пою!

Охрипну — станет тихо.

О, расчехленная душа!

Как брать тебя руками?

И муку, звуками кроша,

Замешивать стихами?

Мы умираем от утрат

И воскресаем вместе.

Когда уходит друг и брат —

Спасают нас их песни.

На радость и беду мою

Примерзли пальцы к грифу.

В раю — пою. В аду — пою.

И другу и врагу — пою!

И охраняет на краю

Мой пес — мой голос — жизнь мою.

Не дай Бог станет тихо...

. . (naoblake.net)⇒ . . (bards.ru)⇒

ПРЕДИСЛОВИЯМ К СТИХАМ АНДРЕЯ КОРФА

Когда-то давно, еще во времена советской старины восьмидесятых слышал я великолепные песни Андрея среди танаисских руин, а вот с его стихами мне пришлось познакомиться только глубокой осенью четвертого года в Москве, куда меня занесло по делам, совсем не поэтическим. Тексты всех остальных предисловий к стихам моих друзей были уже закончены и сборник Андрея Корфа стоял последним в этой череде, да и в редакционном портфеле он оказался последним — так уж получилось. Стихов оказалось неожиданно много, поэтому вся моя московская блиц-программа — пображничать с Жуковым, посидеть один вечерок с Калашниковым, обзвонить земляков и московских друзей, побродить по Нескучному — полетела в тар-тарары. Москву я повидал только из окна машины Китасовой на отрезке между Казанским вокзалом и ее домом и все оставшееся время не разгибаясь сидел за компьютером. Передо мною стояла непосильная, почти невыполнимая задача: из десятков и десятков стихотворений набрать текстов удобоваримого для книги объема. Я оказался в положении буриданова осла, но по прошествии почти что двух суток меня осенила идея: выбирать стихи наугад, как карты из колоды. Я монотонно нажимал курсором маленькую виртуальную дискетку на экране монитора: сохранить... сохранить... сохранить... хранить... хранить... хранить... ранить... ранить... ранить... нить... нить...нить...ить...ить...Постепенно это действие стало почти магическим, представилось вдруг мне, что я выношу окончательное, последнее решение, уполномоченный на то какой-то наивысшей инстанции. Душевные силы мои истощились. Во мне, как азот в крови, закипали пропущенные мною стихи и с этим надо было что-то делать. Ночью, осторожно обходя спящих на полу постояльцев и перешагивая через самозабвенно храпящего чау-чау Гошу, я пробрался на кухню этого московского караван-сарая и хлопнул рюмку водки.

Сказать о стихах, прозе, песнях Андрея, что они предельно талантливы, это не сказать ничего. Расчленить и филологически препарировать — пошло и безнравственно. Оставить на растерзание будущим исследователям Заозерной школы и корфоведам — совершить почти что первородный грех братьев Моисея. Уж лучше пускай стихи поскорее разойдутся и укроются по книжным полкам и стеллажам вымирающего племени любителей современной русской поэзии.

Если быть точным, то следует заметить, что в нашей стране любители поэзии делятся на две основных группы: одни имеют свое выстраданное представление и мнение о современной поэзии, а другие не имеют оного, а пользуются типовыми литературоведческими лекалами и ярлыками. В подавляющей своей массе сознание российского читателя тоталнтаризовано, его еще в школе отучили иметь свое мнение, да к тому же это требует каких-то душевных усилий. Поэтому понятна эта тяга к джентльменскому набору корифеев, а лучше к одному "отцу всей русской поэзии". Так никогда не попадешь впросак, не будешь поставлен в неприличное положение вопросом, кого из русских поэтов вы любите и читаете и даже прослывешь каким-никаким эрудитом среди себе подобных. Спросите любого в очереди за пивом, кого из русских поэтов он любит. Ответ будет одним: Пушкина, ну, в крайнем случае, Маяковского. Массовое сознание не любит множества различных, не похожих друг на друга ориентиров, ему подавай столбовую дорогу, обставленную одинаковыми, полосатыми, как каторжники, столбами. Лично я к Пушкину отношусь с трепетом, с заговорческим одобрением, но никак с поклонением и обожествлением, да и сам Александр Сергеевич открестился бы, буде он жив, ото всех этих идолопоклонников с чересчур серьезными и постными лицами.

Каюсь, принес я как-то наш сборник "Ростовское время" моей любимой учительнице литературы. Пока она его внимательно читала, я находился в предвкушении объективной, профессиональной оценки, радостного удивления и благословления. Но, по прошествии долгих, ничем не нарушаемых минут тишины, я услышал ответ моего школьного кумира и был им обескуражен. Она не сказала ничего конкретного о текстах этой неординарной книги, оценки ее были беспомощны и блеклы. И вдруг меня осенило! У нее просто нет, и не может быть своего собственного мнения о том, чего не было, и нет в хрестоматиях и учебниках, что не прошло через прокрустово ложе советского литературоведения. И понял я, что без притока новых имен русская поэзия в частности обречена на вырождение, на повторение давно пройденного и преклонение перед дутыми филологическими величинами.

Может показаться, что я слишком отвлекся от героя данного предисловия, но на самом деле это ироническое отступление напрямую касается не только его, но н всех нас, кто представлен в этой многострадальной книге.

***

Я пока еще ваш, пустыри и просторы,

Я пока еще твой, говорливый родник,

Мне пока еще снятся надменные горы

И полночной совы человеческий крик;

Я по собственной памяти, как по музею,

Прохожу осторожно, храня тишину,

И смотрю на леса, и на реки глазею,

Как наивный мальчишка у сказки в плену;

Но я сам — экспонат в городском вернисаже,

Добровольный послушник осенней Москвы.

Я свой пасмурный дом, нарисованный в саже,

Не сменю на шатер акварельной листвы.

Лишь поставлю пластинку... О, Господи, лишь бы

Не скользила игла по наросшей пыли —

И я снова увижу изюминки — избы,

Запеченные в тесто российской земли.

. . (korf.ru)⇒ . . (bards.ru)⇒

В школьные годы чудесные, как поётся в одной старинной советской песне, не раз приходилось писать всяческие сочинения по литературе. Вспоминаю — мороз по коже: первый сон Веры Павловны, второй сон Веры Павловны, третий..., чет... . Разбудили её революционные матросы, торчащие под кокаином. .

Пришлось как-то писать сочинение по роману М.Горького "Мать". "Ни при какой погоде" я его, конечно, не читал — что успел усвоить на уроке, тем и довольствовался. Да бес бы с ним, с моим сочинением — пришлось писать (не безвозмездно, конечно) сочинения половине класса. То-то была потеха: я изгалялся на все лады, менял стиль, дозировал количество ошибок под каждого одноклассника индивидуально, выворачивал наизнанку и перетолковывал немудрёный сюжет классика многократно и в результате остался единственным, получившим четвёрку за эти выкрутасы. Остальные получили по пять баллов.

Вот и сейчас, по написанию всех этих предисловий у меня создалось ощущение, что это сочинение на заданную тему и что оно несколько затянулось. Как будто писал на разные лады об одном и том же лице, об одном и том же любимом и близком друге. Да так и есть на самом деле, ведь это и есть одно и то же лицо в разных ипостасях, лицо неизвестной русской поэзии, пустившей корни и выжившей на тектоническом разломе эпох, общественных формаций и тысячелетий. Лицо с "не общим выраженьем". И пусть меня обвинят в отсутствии стиля, чувства меры и заодно ещё в каких-нибудь прегрешениях — меньше всего я думал о том, чтобы кому-то понравиться. Все эти мои опусы есть запоздалое признание в любви. Во все времена — и раньше, и теперь — я отзывался о моих друзьях-стихотворцах только в превосходной степени, может быть иногда авансом, на вырост, но мои надежды оправдались. Во все времена, повествуя о ростовской, о танаической школах поэзии знатокам, давно ничего не ждущим от российской периферии, в первую голову помногу цитировал своих друзей, порою даже не доходя до своих стихов. И это не по причине патологической скромности — все мы в разной степени позёры и кривляки, а просто потому, что у меня патологически отсутствуют зависть, ревность к успеху и боязнь конкуренции, и не только в поэзии. А это уже диагноз.

Владимир Ершов (23 августа – 30 октября 2004) г. Танаис.

==========================================================================================================

Наталья Строкова

n_strokova

19.01.2010

"Заозерная школа". Название подарено на "разборке" слегка грамотными поэтами в законе, бройлерами духа, г. Ростова-на-Дону. (Искаженное — "Озерная школа" см. Вордсворт, Кольридж, Саути и др. получила название по месту пребывания этих поэтов. Специализировались на резкой критике буржуазного Просвещения 18 века.)

"Заозерная школа". Событование поэтов, эмигрировавших из Ростова в заповедник "Танаис". В заповеднике не отстреливают. Насыщенная, голодная, молодая жизнь, неоднократно описанная в стихах. Центр неусыпного внимания государственных правоохранительных органов. Конторы особенно.

*Идейный вдохновитель Леонид Григорьевич Григорян, единственный российский поэт в г. Ростове-на-Дону. Книги, книги, книги...

*Организационные вдохновители:

Чеснок Валерий Федорович, эсквайр, директор музея заповедника "Танаис", строитель Башни Поэтов – (двухэтажная Башня, реконструкция римской охранительной башни, в которой все тусовались). Не отстреливал, потому как заповедник. (Сейчас на пенсии. По совместительству содиректор Фонда "Танаис"). Неоднократный персонаж док. фильмов .

Федорова Ольга (в просторечии Федор), журналистка, знаменита знаменитыми выражениями. " чтоб у меня на лбу х.. вырос! Я б ходила и орала: Поднимите мне яйца! Я хочу видеть этого Чеснока!". И про жопу...

"А? Федорова? Кто ж с ней незнаком?

Та, от которой пахнет Чесноком?"

*Отцы основатели Заозерной Поэтической школы

(ОВИДИЙ) см. Овидий Публий Назон. Древнеримский поэт, автор "Метаморфоз",

за поэму " Наука любви" — и прочие похождения на этой почве — сослан

имп. Августом на берега Черного Моря. Очень жаловался, особенно в "Скорбных элегиях". ( Ни хрена себе! на Черном-то море...)

(ГЕННАДИЙ) см. Жуков Геннадий Викторович, бард, поэт, из-за стихотворения " Иван Идульгеныч" посвященное Ивану Афанасичу Бондаренко, Первому Секретарю обкома — и ряд других проказ на этой почве — бежал сам на берега Меотиды, (оно же Азовское море). Совсем не жаловался, разве что бесснежной зимой, мокрой весной, душным летом, и мерзкой осенью...Книги: "Колокольный конь" Москва, "Эпистолы". Ростиздат, "Конус", где — то в Дании, двухтомник " Граждане ночи" Москва и т. д.

Неоднократный персонаж док. фильмов

(ВИТАЛИЙ), Калашников Виталий Анатольевич, поэт, художник, книги: "Стихи", Ростиздат,двухтомник "Граждане ночи", Москва, " Стихи, которые нравятся Бакшудову, Давыдову и Маше" изд. Булат, " Примерно так" изд. Ленау,

и т. д.Неоднократный персонаж док. фильмов

Ехал в Крым. "У друзей на день остановился". Дальше не поехал.

(ИГОРЬ) Бондаревский Игорь (...?) поэт, еще кто... А! Редактор педагогического журнала собственной мамы. Книги: " Как непобежденные мельницы ветряные" изд. Ростиздат, сб. "Ростовское время" изд. Ростиздат, "Граждане ночи" Москва и т. д.,

Приехал, пил водку, очень занудно приставал к нашим женщинам, за занудство был ими отвергнут, уехал, приехал, пил водку, очень занудно приставал...и т. д. Характер, так сказать, нордический.

И примкнувший к ним (АНВАР), см. Исмагилов Анвар Айдарович,

бард, поэт, книга "Башня поэтов", где-то в Тюмени, и т. д.

Почетные Действительные члены:

Юрий Лорес, Анна Бражкина,

Алексей Евтушенко,

Овидий, Гомер, Гораций, "писатели каких-то диссертаций, художники, скитальцы и поэты".

Средь них и Люба Захарченко, впоследствии отказавшаяся от сообщества "смешных мальчиков".

*Почетный Алкогольный член, Великий Поэт Земли Русской — Александр Виленович Брунько. Книга стихов "Поседевшая любовь",

изд. Ростиздат, скандальная поэма в "Гражданах ночи", 2-й том.

Неоднократный персонаж (Герой!) док. фильмов.

*Усыновленный Дедушка Заозерной школы Владимир Данилович Ершов, сб. " Ростовское время" изд.Ростиздат, газеты ля-бля...Ершов, где остальные стихи бля-ля? Неоднократный персонаж сами знаете чего...

Младшие члены Заозерной Школы:

Штавбдакер Олег,

Катя Гонзалес-Гальгего, Растопченко Владимир,

Женя Жукова,

Виталий Семин (Колобов) и т. д.

КРАТКИЕ БИОГРАФИИ:

Брунек – (Александр Виленович Брунько), действительный Алкогольный член ЗаО школы, сын известного журналиста Вилена Брунько, собственного корреспондента "Правды". В родном городе нигде не живет, место заработка под магазином "Океан" на лавочке, где он перечитывает свою книгу "Поседевшая любовь" и разводит множество почитателей на предмет выпить. Проект общественности: отлить Брунька вместе с лавочкой и книжечкой ( из чугуния )и поставить там же.

Книга "Поседевшая любовь" написана в тюрьме Багатяновке, где сей автор содержался за отсутствие "вида на жительство". В обществе "Поседевшая любовь" называется "Посидевшей". Персонаж множества документальных фильмов, Великий Поэт Земли Русской.

Искусству нужен А.Брунько,

Как жопе драное трико.*

Ершов Владимир Данилович, в просторечье Владимир Давилыч. По размеру Самый Большой Поэт Юга России. Большой Друг. Керамист-трубочник. Коллекционер глиняных горшков и всякой невидали. Знаменит тем, что вымогает все, на что глаз положил. Очень любит ходить в гости: там вкусно кормят. Вдовец, отец двух девочек. Каждый день шлифует свои стихи, написанные в конце прошлого века. Персонаж множества документальных фильмов.

Искусству нужен В. Ершов

Как жопе кое что еще.*

Виталий (Виталий Анатольевич Калашников) Действительный Поэт Заозерной Школы, родился в 1958 г. в г. Армавире, окончил Ростовский университет, факультет психологии. Гений 4-го общежития РГУ. По окончанию университета некоторое время жил на крыше бунгало Геннадия Жукова, чем зело радовал барышень. Раскачал бунгало вплоть до официального приказа дирекции заповедника "Танаис": "Жукову и Калашникову восстановить расшатанные сваи бунгало."

Как все поэты Заозерной школы кормился четверостишиями к обеду. Просто так не кормили. На хуторе Недвиговка "дом купил, огород засеял и на подворье запестрели куры". Далее – более далее. Другие местожительства меняются быстро и не поддаются отслеживанию. На сей момент москвич, член ассоциации художников.

Почетный гость Грушинского фестиваля, вместе с Виктором Забаштой ведет третью сцену Грушинского фестиваля.

Забашта Виктор

Член жюри Сергиево-Посадского детско-юношеского фестиваля. Всехний друх.

Знаменитый поэт, нравится малолеткам, на что и сетует.

Рыжий, полутороглазый, толстый, высокий, красивый.

Побочный сын какого-то Царя, предпочитает бархатную одежду с правом ношения всех блестящих предметов.

В переводе с Танаиского:

Заозерная школа – литературная эмиграция поэтов с 1980 по 1986 год. См. Танаис

Танаис – археологический музей-заповедник

Бунгало – дом — дощатый, скрипучий — на сваях

Четверостишия к обеду – дань местным барышням за тарелку супа

Недвиговсий дом – развалюха, не на сваях

Куры – "приехали гости, пойду зарублю петуха" см. Виталий

Огород – ( на недвиговском яз) Чертова горка. Ни фига там не растет.

Царь – ищем для взыскания алиментов.

*Жопизмы – (лит. жанр), обязательно начинается со слов

"Искусству нужен..."

Искусству нужен В. Калашников,

Как жопе автомат его же имени.*

(Жуков Геннадий Викторович), в просторечии Жуков, или дядяГен,( не путать с Диогеном).

Действительный поэт Заозерной школы. Родился — в Ростове-на-Дону от папы с мамой – "чем несказанно благодарен всем троим". Реальное образование 8 классов, два коридора вечерней ЦПШ, два года актового зала Радиотехникума, бард, поэт, член СЛ, СП и т.п. Не член Пен Клуба, и Союза каландировшиц-шишельниц.

Профессор методологии художественной литературы (Римский Футорологический Клуб), знаменит бесконечным пьянством в общественных местах, где ложно считается алкоголиком. Последние годы – бездельник. Живет везде. Почетный гость Грушинского фестиваля, по нечетным — спит там же.

Да, действительно, (кто-то спрашивал...), один раз отмечен Высокою Наградой — дипломом Костромского фестиваля КСП ( 80 г.?), где был подвергнут остракизму за Бусину, (песня про эмигрантов), и за Деревце, (вообще хрен – его – знает — про кого). Был отбит у комсомольцев членами жюри Рыковым и Михалевым, вплоть до диплома, (о чем он сам не подозревал), неоднократно поян, (о чем он сам подозрел на следующий день), в результате чего отбил на чайхане у Гриши Гладкова любимую жену Шаха – Барбигюль, (обнаружил в автобусе, там же и забыл). Дальше все жюри да мастерские, охо-хо...

Искусству нужен Гена Жуков,

Как жопе усилитель звуков.*

Геннадий Жуков (31 октября 2004 года) г. Танаис

==========================================================================================================

. . Теги====Tags====Теги====Tags====Теги====Tags====Теги:

— Заозерная школа (события разных лет), (попытка группового портрета)

— Наталья Строкова "В.Ершов и Г/Жуков. Два взгляда на ЗАОЗЁРЩИКОВ". (НАЧАЛО).

— Наталья Строкова "В.Ершов и Г.Жуков. Два взгляда на ЗАОЗЁРЩИКОВ". (ПРОДОЛЖЕНИЕ 1).

— Наталья Строкова "В.Ершов и Г.Жуков. Два взгляда на ЗАОЗЁРЩИКОВ". (ПРОДОЛЖЕНИЕ 2).

Битюцкий Сергей, Бондаревский Игорь, Бражкина Анна, Брунько Александр, Бурцев Алексей,

Гонзалес-Гальего Екатерина, Григорьян Леонид, Евтушенко Алексей, Ершов Владимир,

Жуков Геннадий, Жукова Евгения, Забашта Виктор, Захарченко Любовь, Исмагилов Анвар,

Калашников Виталий, Китасова Инна, Коваленко Дмитрий, Корф Андрей,

Лорес Юрий, Растопчинко Владимир, Строкова Наталия.

— Алексей Евтушенко "Танаис, вторая половина 80-х"...Ностальжи, блин! (26.03.2012)

А не наступит ли "Ностальжи", блин по 20-му веку в "Заозерной школе 21-го века"?, читаем:

— Виталий Федоров "Праздник удался..." музей-заповедник "Танаис" его 50-летие...(03.08.2011)

— Анна Бражкина "Была ли в Ростовское времяувольнении Чеснока полит.составляющая" (26.03.2011)

— Нонна Мирзабекова Мы говорим"Танаис", подразумеваем Чеснок" (25.03.2011)

— Николай Проценко "Танаис может стать флагманом донских музеев" (23-29.07.2003)

— Анна Бражкина "Танаис после Чеснока. В 2002 музей освоил 2 млн. рублей" (01.04.2011).

— Анна Бражкина 2002. Фонд "Танаис" и Касьянов в ситуации с музеем" (26.03.2011)

— Анна Бражкина Танаис после Чеснока. 2002. Освоили 3.000.000 незаметно? (25.03.2011)

— Анна Бражкина Танаис после Чеснока. Пожар 2002 и всякое другое" (24.03.2011)

— Анна Бражкина Чеснок после увольнения. 2002". Фонд "Танаис" (26.03.2011)

— Анна Бражкина "Танаис после Чеснока. 2002. Г.Белоцерковский. Заказуха-2". (25.03.2011)

==========================================================================================================